повреждение своему станку, тем самым на целый день задержал
работу всей бригады. Снятие с Пискунова прогрессивки никак не
повлияло на него, -- он по-прежнему продолжает нарушать
дисциплину, грубит цеховому начальству и товарищам. Симакова
отложила листок в сторону: -Да, Пискунов. Год ты на заводе не
проработал, а все тебя уж знают. И не как ударника, а как
тунеядца и алкоголика.
-- Я что -- алкоголик? -- Пискунов поднял голову. -- А кто
же ты? -- спросил Клоков.- Самый натуральный алкоголик.
-- Алкоголиков в больнице лечат, а я работаю. Я не
алкоголик.
-- Конечно! Конечно, он не алкоголик! --
притворно-серьезно заговорила Звягинцева. -- Какой он
алкоголик?! Он утром стакан, в обед стакан и вечером полбанки!
Какой же он алкоголик? -- Сидящие за столом засмеялись.
Уборшица отжала тряпку, намотала ее на щетку и стала
протирать проход между креслами. Симакова вздохнула:
-- Ты понимаешь, Пискунов, что работать в пьяном виде не
только опасно для тебя, для твоего станка, но и для окружающих?
Понимаешь? -- Понимаю.
-- Ну так что ж? Понимаешь, а пить продолжаешь? -- Да не
пью я... Было один раз, так раздули, -- он качнулся, тряхнул
головой, -- раздули, будто я каждый день, а я на самом деле
один раз у шурина, на дне рождения...
-- Да что ж ты врешь, бесстыжие твои глаза?! -- крикнула
Звягинцева, -Как не стыдно врать тебе! Ты каждый день на
бровях, ка-а-аждый! Вот, -она кивнула на Клокова, -- профорг
твой сидит, его бы постыдился!
Витька посмотрел на Клокова и только сейчас заметил
сидящего возле него Сережу Черногаева, расточника из соседней
бригады. Серега смотрел на Витьку пугливо и настороженно.
-- Один раз, -- подхватил Клоков, -- он, может, трезвым
один раз за это время был! Я с ним каждое утро в раздевалке
встречаюсь, в глаза погляжу -- снова пьяный. А глаза, как у
кролика, красные. -- Чего это красные? Какие это у меня
красные? -- Такие и красные. А морда белая, как молоко. И
шатает из стороны в сторону. -- Да когда меня шатало-то? Чего
вы врете-то? -- Ты, друг дорогой, не дерзи мне! -- Клоков
шлепнул рукой по столу. -- Я тебе не собутыльник твой. Не
Васька Сенин! Не Петка Круглов! Это с ними ты так разговаривай!
И встань-ка как следует! Чего привалился к трибуне! Это тебе не
стойка пивная!
-- Встань нормально, Пискунов, -- строго проговорила
Симакова.
Витька нехотя оттолкнулся от трибуны и выпрямился,
пришурясь. Уборщица кончила протирать пол и, опершись на щетку,
с интересом уставилась на сцену.
Звягинцева брезгливо посмотрела на Пискунова, покачала
головой:
-- Да-а-а... Противно смотреть на тебя, Пискунов. Жалкий
ты человек. -- Эт почему ж я жалкий? -- Любой алкоголик жалок,
-- вставил Старухин. --А ты не исключение. Ты бы посмотрел на
себя в зеркало. Ты же опух весь. Лицо лиловое какое-то, черт
знает что... Смотреть неприятно.
Дверь скрипнула, в зал вошел высокий милиционер с
виолончельным футляром в руке. Сидящие посмотрели на него.
Потоптавшись на месте, милиционер медленно прошел по проходу и
сел с краю четвертого ряда. Черный футляр он прислонил к
соседнему креслу, снял фуражку с лысоватой головы и повесил на
футляр.
-- Сейчас он присмирел еще, -- пробормотал Клоков,
покосившись на милиционера.
-- А что он в цехе творит, в раздевалке. -- Вы что, видели?
-- Тебе сказали, не пререкайся! -- качнулась вперед
Симакова. -- Ты лучше расскажи, как ты Барышникова избил. Или,
может, это опять Клоков придумал?
Пискунов тоскливо вздохнул, заложил руки за спину.
Милиционер, прищурившись, смотрел на него.
Уборщица оставила ведро со щеткой в проходе и села
недалеко от милиционера. -- Чего молчишь? Рассказывай. -- Да
чего рассказывать... Сам он первый полез. Ругался, грозил.. А
я усталый был, не в духе. -- И пьяный к тому же, да? -- Ну,
может, немного... Пива утром выпил. -- И к вечеру не
выветрилось? -- спросил Клоков. -- Хорошее пиво!
Члены завкома засмеялись.
Уборщица показала головой, поправила сползший на глаза
платок.
Милиционер, по-прежнему сощурившись, смотрел на сцену.
Симакова взяла карандаш, перебирая его, спросила:
-- Значит, свое плохое настроение ты выместил на товарище?
-- Так он первый полез. Обзывался. -- Не ври, Пискунов, --
перебил его Клоков. -- Не он к тебе полез, а ты, ты напился в
раздевалке с Петькой Кругловым и стал приставать ко всем. А
Барышников тебя одернул. А ты его избил. Вот -- свидетель
сидит, -- он качнул головой в сторону Черногаева. Все
посмотрели на свидетеля. Черногаев покраснел. Витька взглянул
на красное лицо Сергея и отвернулся.
-- Молчишь? То-то. Правда глаза колет. Скажи спасибо
Барышникову, что не заявил на тебя. А он имел право. За тот
синячище пятнадцать суток дали бы тебе, не меньше.
-- А действительно, почему он не пошел в милицию? --
спросил Урган.
-- Да вот парень хороший оказался. Замял, как будто и не
было ничего.
-- Повезло тебе, Пискунов.
-- Таким, как он, всегда везет. -- Точно, точно. Везет! --
уборщица поднялась со своего места. -- Я извиняюсь, конечно, да
только вот ведь, -- она развела руки в стороны, -- сосед у меня
точно такой, точно! И как их, паразитов, земля носит!
Она выбралась из кресел, подбежала к сцене и стала
загибать узловатые пальцы:
-- Не работает нигде! Пьет каждый день! Девок к себе
таскает, хулиганит, дерется и хоть бы что! И вот ведь не
выселит его никто! Я уж в милицию, и туда, и сюда -- нет! Как
пил, так и пьет!
Члены завкома сочувственно покачали головами. Уборщица
вздохнула и села в первом ряду. Симакова посмотрела на
Пискунова:
-- Тебя ведь третий раз на завком таскают, Пискунов.
Неужели совесть совсем потерял? Ты ведь коллектив подводишь,
завод позоришь. О себе не думаешь -- о других подумай. Бригада
из-за тебя план не выполняет, значит, всем -- ни прогрессивки,
ни премии. Ты это понимаешь? Или тебе все равно? Чего молчишь?!
Все равно, да?!
-- А для него, Оксана Павловна, что в лоб, что по лбу, --
вздохнула Звягинцева. -- Он выпил -- хорошо! Подрался -- еще
лучше! На работу не пришел -- совсем прекрасно! А до бригады
ему и дела нет.
-- Ты знаешь, Пискунов, во сколько поломка твоего станка
обошлась государству? Не знаешь? -- спросил Клоков. Витька
покачал головой. Клоков приподнялся, опираясь руками о стол: --
Была б моя воля, я бы вычел бы все с тебя! Вот тогда б ты
узйал! Узнал. А то сломал станок и хоть бы что -- сидит, курит
в проходе! Ты что, Витя, делаешь? Я покуриваю! А станок чинят.
Хоть бы помог наладчикам! Нет, наплевать! И вообще ему
наплевать на работу, на цех, на товарищей. Вот Черногаев,
рабочий, в одном цехе с ним, вот ты хоть расскажи нам, как о
Пискунове товарищи отзываются! Расскажи! А мы послушаем.
Черногаев неуверенно встал, качнулся. Все смотрели на
него.
-- Ну я... я в обшем... -- он провел рукой по лбу. -- Да
ты смелее, Сереж, расскажи все как есть, -- подбодрил его
Клоков.
-- Ну, я, товарищи, работаю в одном цехе с Пискуновым,
вижу, значит, его каждый день. Мы с ним в разных бригадах
работаем, но вижу его я каждый день. И в раздевалке, и в
столовой. Вот. Ну и в общем здесь уже говорили. Пьет он.
Выпивает регулярно. И утром приходит пьяный, и вечером пьяный.
Вот, значит. И станок его я вижу. Грязный он, неубранный. После
работы иду -- а на его станке -- стружка. И шетка на полу
валяется. И почти каждый день так. И вообще он ведет себя
нехорошо, грубит. Вот Барышникова избил.
-- Как это случилось? -- спросила Симакова.
-- Ну, Пискунов с Петькой Кругловым раньше всех в
раздевалку пошли, значит. Еще шести не было, а они подались. А
когда остальные стали приходить и я пришел -- они уже пьяные
сидят, матерятся, курят. А с Федей они еше раньше столкнулись.
Федя Пискунова ругал за то, что план всей бригаде сорвал. А тут
Пискунов как Федю увидел, так сразу задираться стал, значит.
"Эй, -- говорит, -- ударник-стахановец, иди сюда, я тебе рожу
профрезирую".
-- Чего ты врешь, Черногай, я такого...
-- Замолчи, Пискунов! Продолжай, Черногаев.
-- Ну вот. А Федя ему говорит -- веди, говорит, себя
прилично. А Пискунов выражаться. А Федя, значит, говорит ему,
что будет, вот, собрание, я, говорит, скажу о тебе и мы,
говорит, в завком на тебя напишем. Ну, тут Пискунов на него
бросился. Разняли их. У Феди лицо разбито. Ребята в медпункт
пошли с ним. А Пискунов еще долго в раздевалке сидел. Выражался
О заводе нехорошо говорил...
-- Эт что я нехорошего-то говорил?
-- Не перебивай, Пискунов! Тебя не спрашивают.
-- А чего он врет-то?
-- Я не вру. Он говорил, что все у нас плохо, платят мало.
Курить, говорит, нечего, пойти некуда.
-- Еше бы! Он ведь, кроме винного магазина, никуда не
ходит! А кроме пол-литры ничего не покупает.
-- Эт почему ж я не хожу-то?
-- Потому! Потому что алкоголик ты! Аморальный человек! --
тряхнула головой Звягинцева.
Черногаев продолжал:
-- А еще он говорил, что вот на заводе все плохо, купить
нечего, еда плохая. Поэтому, говорит, и работать не хочется.
Все молчаливо уставились на Пискунова. -- Да как же... да
как же у тебя язык повернулся сказать такое?! -- уборщица
встала со своего места, подошла к сцене. -- Да как тебе не
совестно-то?! Да как же ты, как ты посмел-то! а?! Ты.
..ты...--Ее руки прижались к груди. -- Дак кто же тебя
вырастил?! Кто воспитал, кто обучал бесплатно?! Да мы в войну
хлеб с опилками ели, ночами работали, чтоб ты вот в этой
рубашке ходил, ел сладко да забот не знал! Как же ты так?! А?!
-- Плюешь, Пискунов, в тот же колодец, из которого сам
пьешь! -- вставил Хохлов.
-- И другие пьют, -- добавила Симакова. -- На всех плюешь.
На бригаду, на завод, на Родину. Смотри, Пискунов, -- она
постучала пальцем по столу,
-- проплюешься! -- Проплюешься!
-- Ишь, плохо ему! Работать надо, вот и будет хорошо! А
лентяю и пьянице везде плохо.
-- А таким людям везде плохо. Такого в коммунизм впусти --
ему и там не по душе придется. -- Да. Гнилой ты человек,
Пискунов. -- Ты комсомолец?
-- Нет, -- Витька тоскливо смотрел на портрет. -- И
вступать не думаешь? -- Да поздно. Двадцать пять... -- Таким в
комсомоле делать нечего. -- Точно! Таким вообще не место среди
рабочего класса.
-- Третий раз вызывают его на завком, и все как с гуся
вода! Вырастили смену себе, нечего сказать! А все мягкотелость
наша. Воспитываем все!
-- Действительно, Оксана Павловна. -- Звягинцева
повернулась к Симаковой. -- Что же это такое?! Мы ж не
шарашкина контора, а завком! Значит, опять послушает он нас,
послушает, выйдет, сплюнет в уголок, а завтра снова в
одиннадцать -- за бутылкой? Мы же завком! Заводской комитет
профсоюза, товарищи! Профсоюзы -- это кузница коммунизма! Это
ведь Ленин сказал! Так почему же мы так мягки с ними, с ними
вот?!
-- И правда! Пора наконец перестать лояльничать с ними! --
вставил Старухин! -- В конце концов у нас производство,
советское производство! И мы несем ответственность за
эффективность нашего завода перед Родиной! Сняли с него
прогрессивку -- мало! Сняли тринадцатую зарплату -- мало!
Увольнять нельзя, значит, надо искать какие-то новые меры! И не
гуманничать! А то догуманничаемся!
-- Правильно, Оксана Павловна, с такими, как Пискунов,
