Владимир Сорокин
Рассказы
Александр Авдуевский, Предисловие
Кисет
Заседание завкома
МЕСЯЦ В ДАХАУ
Александр Авдуевский
Владимир Сорокин: публикации
"Я до сих пор не понимаю, почему то,
чем я занимаюсь, нравится кому-то еще"
Владимир Сорокин - культовый писатель, то есть, он
пользуется известностью в самых широких слоях населения, но при
этом у ограниченного количества читателей. Вызвано это в первую
очередь, тем, что издается он в России очень редко и малыми
тиражами. Нормой для него является тираж примерно в пять тысяч
экземпляров, не больше. Причина такой редкой издаваемости в
том, что сам писатель не стремится к тому, чтобы его
произведения печатались:"Надо сказать, что читателя, как
такового я не учитываю. Может по этому меня здесь так мало
печатают. <...> Я до сих пор не понимаю, почему
то, чем я занимаюсь, нравится кому-то еще", впрочем он
против этого и не возражает, благодаря чему собственно мы и
имеем возможность знакомиться с его творчеством.
Творчество В. Сорокина весьма неоднозначно воспринимается
как читателями, так и коллегами по цеху. Мнения о его
произведениях проходят все градации: от лаконичных "Гадость!"
или "Круто" до многословных "Как можно такое писать (читать)" и
"Бред и паранойя, но цепляет". Петр Вайль, в своем эссе
http://agama.garnet.ru/Alt/r_club/journals/inostran/N1/wayl.htm
проводит параллели между В. Сорокиным и К. Тарантино. Во
многом он прав, поскольку у Сорокина как и у Тарантино
чудовищное зачастую становится обыденным и наоборот. При этом
жестокий, отталкивающий антураж у Сорокина не является
самоцелью - главное это слова, из которых собираются шокирующие
неискушенного читателя конструкции. Сорокин часто использует
слово, как художник краски. И как из хаоса мазков при взгляде
издали возникает законченная картина, так и у Сорокина слова
обретают смысл только после того, как будет прочитано все
произведение до конца. То есть все слова в совокупности
обретают смысл, а не каждое по отдельности. Книги В. Сорокина
ничему не учат и ни к чему не призывают, за что противники
писателя называют их бездушными, не замечая главного эффекта от
их прочтения - пробуждение у читателя остроты восприятия слова.
Сам Сорокин говорит: "У меня нет общественных интересов.
<...> Все мои книги - это отношение с текстом, с
различными речевыми пластами, начиная от высоких, литературных
и кончая бюрократическими или нецензурными. Когда мне говорят
об этической стороне дела: мол, как можно воспроизводить,
скажем элементы порно- или жесткой литературы, то мне непонятен
такой вопрос: это всего лишь буквы на бумаге.
<...> Текст - очень мощное оружие. Он
гипнотизирует, а иногда - просто парализует." Весьма
интересное, во многом неожиданное и спорное, исследование
творчества В. Сорокина провел Игорь Левшин
http://www.glasnet.ru/~cyco/r/books/sorokin/modny3.htm
(не путать с однофамильцем из ComputerWorld)
Впрочем, судить о творчестве писателя по чужим словам нелепо,
необходимо читать его произведения
Месяц в Дахау
Пронзительная повесть, газетный вариант который можно
прочитать здесь:
http://unclear.rinet.ru/~eps/koi/industr/dahau.htm
Сердца четырех
Роман опубликован в альманахе "Конец века". Четверо людей,
входящих в непонятную тоталитарную организацию, чем-то
напоминающую загадочное "параллельное правосудие" из романа
Кафки "Процесс", повинуясь непонятной магии чисел, как нож
сквозь масло проходят сквозь окружающих их людей, неотвратимо
приближаясь к цели своей жизни: 6, 2, 5, 5.
Тридцатая любовь Марины
Молодая женщина сложной судьбы, склонная к религии и
диссидентству, сменяет 29 любовниц и так и не познает счастья
настоящей Любви, пока в минуту душевного кризиса не встречает
секретаря парткома Завода Малогабаритных Компрессоров. Роман
издан отдельной книгой в России, и до недавнего времени
спокойно продавался в Доме Книги, что на Новом Арбате, как
книжка какого-нибудь Лимонова. Не исключено, что его еще можно
купить.
Пельмени
Пьеса опубликована в журнале "Искусство кино" номер 6 за
1990 год. Однако модный был журнал в свое время, жаль что я
тогда этого не знал.
Норма
Шансов получить эту книгу у вас мало, но все-таки
попытайтесь ее найти через знакомых. Процитирую рецензию из
"Агамы": Я постараюсь к марту, ну в крайнем случае к рыжему
пройдохе апрелю поместить у себя отрывки из книги. Но кое-что
оттуда (как и многое у Сорокина) надо читать целиком. Одни
письма к Мартину Алексеевичу чего стоят!
Роман
Последний на сегодняшний день (и вообще последний, если
верить самому Сорокину, потерявшему интерес к литературе) труд
автора. Прочитавшему этот роман необходимо давать денежную
премию (причем в валюте). В продолжении трехсот с лишним
страниц читатель будет наслаждаться наследием классической
русской литературы XIX века, узнавая о жизни Романа, его любви,
о прелестях деревенской жизни, охоте в лесу и т.д. и т.п.
Особенно удались автору описания застолий и исконно русских
деликатесов (как-то: соленья, квашенья и разнообразные народные
алкогольные напитки). Но любители Тургенева будут жестоко
наказаны за свое долготерпение: ведь Танюша все-таки позвонит в
деревянный колокольчик...
Владимир Сорокин.
Кисет
Пожалуй, ничего на свете не люблю я сильней русского леса.
Прекрасен он во все времена года и в любую погоду манит меня
своей неповторимой красотою.
Хоть и живу я сам в большом городе и по происхождению
человек городской, а не могу и недели прожить без леса - отложу
все дела, забуду про хлопоты, сяду в электричку и через
какие-нибудь полчаса уже шагаю по проселочной дороге,
поглядывая вперед, ожидая встречи с моим зеленым другом.
Вот и в эту пятницу не удержался, встал раньше солнышка,
позавтракал быстро, по-походному, сунул в карман штормовки пару
яблок - и к вокзалу.
Взял билет до моей любимой станции, сел в электричку и
поехал.
Еду, гляжу в окно. А там - начало мая, все распускается,
зеленеет, душу радует. Мелькают встречные электрички, а в них
людей полным полно. Все в город едут, а я в пустом вагоне из
города - к лесу. Чудно...
Доехал до места, вышел на перрон, посмотрел влево. А там
на горизонте лес темнеет. И видно, что верха-то его зеленцой
тронуты - еще неделя, и все зазеленеет. Вот радости-то мне
будет.
Но, однако, гляжу - облака над лесом порозовели, вот-вот
солнышко выкатится; надо поспешать, коль хочешь рассвет в лесу
встретить. Сошел я с перрона и мимо небольшого поселка, мимо
школы и каланчи пожарной заспешил в мои любимые места. Иду, а
сам на облака поглядываю - боюсь опоздать к рассвету.
А кругом такая красота и тишь - сердце радуется!
Земля молодой травкой проклюнулась, по оврагам дымка
стоит, и пахнет так, как только одной весной пахнуть может. От
этого духа словно кровь в тебе закипает, и чувствуешь ты, что
не сорок тебе с лишним, а все двадцать лет!
Прошел я по кромке поля, по жердочке пересек ручей и сразу
в лесу оказался. Тут уж спешить некуда - нашел полянку
знакомую, сел на поваленную березку и смотрю вокруг,
наслаждаюсь.
Стоят окрест березки белоствольные - словно овечки, тянут
ветки кверху, а на ветвях уже крошечные зеленые листочки,
этакий дым зеленый. Тут и солнышко уж поднялось, лучи - то
вкось по стволам заскользили. Сразу и птицы запели сильней, и
от травки молодой пар пошел. Ветерок утренний по верхам
пробежал, закачались березки, запахло зеленью молодой.
Красота!
Сижу я, любуюсь, ан вдруг слышу - кто-то кашлянул сзади.
Вот, думаю, кого-то нелегкая принесла. И тут одному побыть
не дадут. Оборачиваюсь. Вижу, идет ко мне, не торопясь, мужчина
лет, прямо скажем, солидных - из-под серой кепки виски совсем
белые проглядывают. Телогрейка на нем, сапоги, рукзак за
плечами. И смотрит приветливо.
- Утро доброе,- говорит.
- Здравствуйте,- я ему отвечаю.
-Вы,- говорит,- разрешите мне посидеть немного, больно уж
хороша поляна. Я вам не помешаю.
- Садитесь,- говорю,- пожалуйста. Места всем тут хватит.
- Да.... -говорит он, вздохну,- это верно. в лесу места
много...
Спустил рюкзак на землю, сел.
Сидим мы, смотрим как солнышко все выше да выше сквозь
ветки пробирается. А я изредка на незнакомца поглядываю.
Снял он кепку, на березу положил. Вижу - голова у него
совсем седая, словно мукой посыпана. Лицо морщинистое, пожилое,
а вот глаза по-молодому горят, с огоньком.
Посидели мы еще минут несколько, он и говорит:
-Кто в лесу рассвет встречает, еще стар не бывает.
Согласился я с такой мудростью.
- А вы,- говорю,- любите рассвет в лесу встречать?
- Люблю,- говорит.
И часто встречаете?
- Да каждый день приходится.
Удивился я.
- Вы,- говорю,- счастливый человек. Наверное, в поселке
живете?
- Нет, отвечает,- я не здешний. Я просто,- говорит,- по
лесу хожу.
Вот, думаю, тебе на. По лесу ходит. Может, думаю,
разбойник какой или беглый?
А он словно мысли мои прочел - улыбнулся, морщинки возле
глаз так и залучились.
- Вы,- говорит, -не думайте дурного. Я не сумасшедший и не
преступник. Я травник. Травы, корешки лекарственные собираю и
сдаю. Из них потом фармацевтическая фабрика лекарства делает.
Этим и живу. Раньше в артели работал, а недавно один решил. Вот
и хожу один...
- Так ведь,- говорю,- сейчас травы-то почти нет -
только-только показалась.
- Правильно,- говорит,- я ландыши собираю.
- Как? Они ведь,- говорю, отцвели...
- Тоже верно,- улыбается,- цветки-то отцвели. а плоды - в
самый раз для сбора. Вот, полюбуйтесь...
И рюкзак свой потертый развязывает.
Подсел я поближе, смотрю, а в рюкзаке у него сплошь разные
пакеты целлофановые: в одних - кора, в других - корешки. А он
вынимает самый большой пакет, развязывает и говорит:
- Это и есть плоды ландышей. Они в медицине очень широко
используются.
Гляжу, полный пакет красных бусинок, ландышами от них
совсем не пахнет.
- Да,- говорю,- цветы-то я всегда замечал, а вот плоды -
впервые вижу.
А незнакомец улыбается:
- Ничего,- говорит,- бывает. Вы,- говорит,- городской?
- Да,- говорю,- из города.
Он улыбнулся и ничего не сказал.
А солнце уж поднялось, привпекать стало. Незнакомец свой
ватник скинул, рядом на березу положил. Под ватником у него
военная гимнастерка без погон оказалась, а на ней целый квадрат
орденских ленточек. Штук не меньше двадцати. Сразу видно - не
обошла война человека. Щурится он на солнышке и достает из
кармана кисет. И кисет, прямо скажем, странный. Не простой. Сам
я курением никогда не баловался и во всех курительных тонкостях
не силен. Но кисеты видел - приходилось, давно еще, в детстве.
Тогда многие старики курили трубки или самокрутки. И ничего,
скажем, ничего особенного в тех кисетах не было - обычные
кожанные или матерчатые мешочки с табаком. А этот - особенный,
весь потертый, с узором, со шнурком шелковым. Да и сшит из
какой-то кожи, наподобие лайки. Видать, не нашего пошива.
Незнакомец его бережно на колени положил, разявязал,
достал бумажку и принялся за самокрутку.
Тут я не выдержал и спрашиваю:
- Простите, а что это у вас за кисет такой?
Он повернулся, улыбается и переспрашивате:
- А какой - такой?
Да,- говорю,- особенный. Басурманский прямо.
