доведено до логического конца. Ура! И вот уже под крылом самолета (за черным
непроницаемым окном вагона) о чем-то поет (раздражая орлоподобных ворон на
телеграфных столбах) зеленое море тайги. Большие шахматные часы нашего
приключения наконец-то, после долгих, но обязательных светскостей: кивков,
рукопожатий, улыбок и легких похлопываний по спинам и животам - запущены.
Погоня за мечтой началась, великий час исполнения желаний приближается
теперь с каждой новой страницей:
Yeah, yeah, yeah, hally-gally.
Впрочем, пока тайга поет, а летчик пытливым взором буравит ночь,
выискивая поляну, куда он "прямо" посадит стальную птицу, автор может
оглянуться и подвести сладостный итог своим творческим мукам и
художественным поискам. (Все ж с той поры, когда рука с зажатым в ней стилом
вознеслась над листом и, вздрагивая от вдохновения, пошла писать: "Декан
электромеханического факультета Южносибирского горного института Сергей
Михайлович Грачик слыл полным идиотом..." - уже пару раз с шипением и звоном
Новый год встречался с Новым счастьем.)
Ну что ж, оглядываясь назад, приходится, к сожалению. признать,- в
первую часть наших воспоминаний о незабываемом 197... годе (ввиду легкой
рассеянности и некоторой склонности автора к сочинительству) вкрались
кое-какие неточности, допущены кое-какие передержки, неувязки. ляпсусы и
попросту грамматические ошибки. Но если для последних существует серьезный и
вдумчивый редактор, то во всех остальных случаях истину восстановить обязан
автор, к чему и приступает.
Во-первых, никаких безлистных бульваров и голых тополей в том славном
мае в Южносибирске никак не могло быть. С самого девятого числа стояла жара
(сему, располагающему к безрассудству курортному зною лишним подтверждением
известные нам ночные маневры Штучки с голыми конечностями), а значит,
бульвар, улица Весенняя не просто зеленела и шумела молодой (должно быть.
клейкой) листвой, она благоухала, пахла сиренью, цвели яблони, а желтые и
красные зеленстроевские цветы сплетали на клумбах загадочные узоры. (Нет,
определенно, автор ненароком попутал благословенный сибирский май с пыльным
апрелем лесопарковой зоны города Москвы.)
Идем дальше. Дальше вот какая несуразица. Что хотите, то и делайте, но
только не было на фасаде южносибирского вокзала электронных часов, поминутно
менявших три на четыре, а четыре на пять. Такие часы были в фойе третьего
корпуса Южносибирского горного института и еще над крыльцом Главпочтамта, а
вот на вокзале, высоко под козырьком крыши, имелись обыкновенные
железнодорожные "ножницы". Иначе говоря, как-то сомнительно, просто не
верится, и все, будто бы мог разгоряченный бегом Мишка Грачик от самого
перекрестка проспекта Ленина и улицы Дзержинского отличить восемнадцать
пятьдесят два от восемнадцати, скажем, сорока восьми. Короче, как это
произошло, автор, увы. просто не знает. Сейчас вот сознался, хорошо себя
почувствовал и готов предположить - спросил у прохожего возле булочной.
Что еще? Да, в общем-то, и все. Остались уже совершенные мелочи, ну
там, Зинаиде Васильевне подчистил в паспорте год рождения, вместо Бурручага
написал Вальдано, свой собственный доклад о великом будущем МГДгенераторов
впарил Лысому, видевшему себя только астрофизиком. Ошибся, бывает, зато, что
приятно, марку "жигулей" указал правильно до четвертой значащей цифры.
И с этим утешением закончим, пожалуй, печальный список (оставим себе
кое-что про запас и на Судный День). Все, умоем лицо, присядем перед дальней
дорогой.
Yeah, yeah. yeah, hally-gally.
Итак, теплая, совсем уже летняя ночь тяжелых испытаний и счастливых
избавлении с совершенным отсутствием логики и преемственности, столь
характерным для всего сущего, не считая художественной прозы, разрешилась
хмурым прохладным утром. По серому асфальту новосибирского перрона, начав
свой путь от гипсовой статуи матери пионера, кружила, вскидывая сломанные
крылья, вчерашняя газета, вздрагивала, переворачивалась, шелестела, но
воспарить уже, увы, не могла. Эта, должно быть, не без умысла поставленная
Матерью-Природой инсценировка "Песни о Соколе" не нашла, однако, живого
отклика у немногочисленных зрителей, в воскресное утро оказавшихся волею
обстоятельств вдали от мягких домашних подушек и шерстяных одеял. Поскольку
таковых, приюта в зале ожидания не нашедших, в самом деле меньше обычного
для этого времени года, мы без ущерба для реалистического восприятия можем
сосредоточить свое внимание лишь на двоих.
На двух молодых людях, ступивших на по-весеннему пыльный перрон узловой
станции Новосибирск-главный в тот момент, когда большая чугунная стрелка
дежурных часов, осторожно подкрадываясь к малой, показывала пятнадцать минут
четвертого. Иначе говоря, одолев пятую часть своего трехсуточного пути,
абаканский скорый уже набрал два часа опоздания. Впрочем, нам с вами важно
не время, а место, итак, в пятнадцать минут восьмого в шестом (сверяясь с
путевым атласом) часовом поясе под свод самого большого в Сибири зала
ожидания новосибирского вокзала (по парадной лестнице, переступая через
спящих пассажиров и скорбный их багаж) вошли двое. И оба выглядели нехорошо.
Впрочем, знак равенства между нашими персонажами тут не вполне уместен.
Пусть красная припухлость на физиономии Лысого и приобрела классическую
синеву, а темечко - блеск свежевыбритого подбородка продавца мандаринов,
зато его грудь дышала легко и свободно, ноги не знали усталости, а глаза
счастливо сияли. Вот Штучка, тот действительно был ужасен. Три часа на
боковой полке плацкартного вагона окончательно сломали его индивидуальность.
И дело тут не в жесткости ложа и не в кондиции эмпээсовского белья. Вообще
Штучка ворочался в горизонтальном положении совсем недолго, меньше часа,
покуда на верхней (третьей) полке не обнаружил неосмотрительно забытый
соседом полиэтиленовый пакет, в котором меж мылом и зубной щеткой нашлось
германское средство для ращения волос под названием "Кармазин". Первый в
жизни опыт Штучки на парфюмерном фронте оказался крайне неудачным, всю
оставшуюся часть ночи лечил Евгений вселенскую бездонную тоску, уже
склонившись над холодным поездным толчком, пугая многое повидавшую на своем
веку вазу молодецким зычным рыком. Омерзительиее всего оказался не аромат
богатое витаминами В3 и РР жидкости, содержавшей 60% чистого алкоголя, а
вкус пенного крема "Флорена", оставшийся у нашего героя на губах после
использования в роли бокала алюминиевой (в том же злосчастном пакете
найденной) чашечки для бритья. Но едва отпустило, едва Евгений прилег,
измученный схваткой со своим и без того за сутки настрадавшимся организмом,
ему на плечо опустилась бестрепетная рука проводницы:
- Новосибирск.
Какой, к черту, Новосибирск? Когда вся жизнь не удалась, холодная
испарина на лбу, а в глазах пустота. В общем, что и говорить, неверные
движения Штучки (конечно, это он, зацепив ступеньку, едва не растянулся на
парадном, но немытом мраморе), его потухший взор никак не созвучны мажорному
"ля" Мишки Грачика. Тут бы на повороте нашему дураку Лысому и
сориентироваться (оценить возможные последствия морально-волевого настроя
попутчика), зайти в одни двери, выйти в другие, тем более сам Штучка явно
уже был готов к роли мосфильмовского партизана, уже запеклись слюною у него
на губах слова: "Идите, ребята, я вас тут прикрою" (т. е. отосплюсь за
всех). Но не таков был Мишка Грачик. Настоящий верный товарищ, это из-за
него придется теперь автору до самого хепли энда возиться с парой
несмышленых героев, выясняя отношения, располовинивая и вдохновение и
симпатии.
Впрочем, сим обстоятельством автор совершенно не тяготится, скорее
наоборот, а невинное кокетство позволил себе сугубо из эстетических
соображений. Теперь вот делает строгое лицо и как ни в чем не бывало
замечает (не столько в оправдание, сколько для верности характера),- Мишка
не сразу догадался, отчего это руки у Штучки такие холодные и мокрые, глаза
оловянные, а веки того и гляди сомкнутся. И немудрено, однако, припоминая,
какой обыкновенно бывает ароматический букет на больших узловых станциях в
сезон отпусков. Приятно отметить, между тем,- но и открыв для себя в конце
концов, чему обязан Штучка столь внезапной (drastic) потерей ориентации в
пространстве (и воли к жизни вообще). Лысый, несмотря на сильное отвращение,
ответственности за свалившегося ему на голову поганца не снял.
Герой, одно слово - будь-готов-всегда-готов.
Ну, и хорошо, чем любоваться порока изобретательной личиной, уж лучше
обрадуем взор чем-нибудь, нас возвышающим. И в самом деле, не позволим этому
Штучке, с его любовью и всем прочим как-то на минутку выпавшим из нашего
поезда "мечта", испортить сказку, праздник исполнения желаний. Отвернемся мы
от него, от пахнущего парикмахерской, фу, и скажем с восторгом, слегка
обмирая от предвкушений... Новосибирск!
И все. И вперед. Прочь от полов мраморной крошки, от масляной краски
колонн, мимо гнутой фанеры деревянных скамеек и полированного дээспэ
буфетных стоек, переступая через сумки, сторонясь чемоданов и рюкзаков,
обходя прочие запыленные, неодушевленные предметы, вперед, на выход.
На мост, на эстакаду, мимо будки - желто-зеленой декорации из "Шинели",
на площадь. Вдохнем полной грудью, сделаем широкий шаг и остановимся, замрем
в немом восхищении, глядя, как прямо из ящиков, удивительно бойко, несмотря
на ранний воскресный час, расходится произведенный Новосибирским
экспериментальным заводом из концентрата и в строгом соответствии с
технологией фирмы "Пепсико" созвучный ее имени освежающий напиток. Нет, муки
и страдания приняты не напрасно, награда за труд и упорство ждать себя не
заставила... Ну, может быть, с оценкой тут мы слегка и хватили, но тем не
менее полные кофейного цвета жидкости бутылочки по триста тридцать граммов -
это хороший знак, признак верного пути.
Итак, на утоление жажды, неизбежной у путешественников, преодолевших
двести с небольшим километров в плацкартном вагоне, пошло две бутылочки, а
еще шесть с сибирской широтой были приобретены за сорок пять копеек штука и
помещены в знакомую нам болоньевую сумку. Еще раз подтверждая одно, друзья,
мы с вами находимся в прекрасном времени, когда лучшим подарком наряду с
книгой была и "пепси-кола" (на этикетке которой. несмотря на женское
безударное окончание, уже стоял призыв, согласованный с таинственным,
буквами не обозначенным словом мужского рода - "Пейте охлажденным").
Однако, залюбовавшись на простые радости далекого прошлого, мы
пропустили одно, в высшей степени нелепое. совершенно дурацкое происшествие,
имевшее место в самый момент чудесного открытия. Шагнув к батарее ящиков,
Лысый на какое-то мгновение ослабил контроль, выпустил липкую руку Штучки, и
тот, предоставленный самому себе, тут же столкнулся с неким молодым
человеком, одетым с предельным для той поры шиком - во все рваное, линялое и
мятое. Нисколько, однако, не удивившись внезапной встрече (на самом деле
молодой человек если и был лучше Штучки, то только в силу привычки к
подобного рода испытаниям), неизвестный лишь слегка отстранился, поймал
Евгения за локоть и быстро спросил:
- Чувачок, не в Москву катишь?
И вот на этот (каков негодяй) вполне приличный безобидный (и к месту
заданный) вопрос Штучка отрыгнул (сплюнул?), короче, едва раскрыв губы и в
нос, облегчился кратким ответом, обстоятельством места, в котором
