не был обижен.
Андрей Николаевич вспомнил, что продают в магазине, и
почувствовал умиление.
Оба они смотрели в окошко и оба видели, как с корзинкой на
локте удаляется Капа, свернула по дороге вправо и скрылась за
бело-черными стволами берез. Оба молчали. Между ними уже
установилось некое приятельское согласие, Апенушкин молчанием
позволял гостю первым начать разговор о деле, и Андрей
Николаевич не просительно, а понятливо, будто обо всем
договорено было заранее, сказал, что очень хочет посмотреть в
работе изобретенный комбайн, и Апенушкин чуть заметно кивнул,
соглашаясь удовлетворить просьбу, но потом предупредил: ему
вообще-то запретили показывать, приезжали тут из обкома... "Мне
-- можно", -- глянул ему прямо и твердо в глаза Андрей
Николаевич.
Из ящика верстака Апенушкин достал связку ключей. Пошел к
двери, Андрей Николаевич -- за ним. Комбайн спрятан был в
дальнем сарае, надежностью и крепостью походившем на амбар, и
замок был истинно амбарным, пудовым. Апенушкин предостерегающе
поднял палец, и ворота сами распахнулись, когда замок оказался
в его руках. Андрей Николаевич успел отойти в сторону, заходить
в сарай он не посмел. А оттуда на "Беларуси" с прицепной
тележкой выехал Апенушкин, выскочил из кабины и жестом
предложил гостю занять его место. Сам же вернулся в сарай.
Андрей Николаевич, прекрасно понявший жест, тронул трактор и
поехал к краю картофельного поля. Оглянулся -- и увидел то,
ради чего и прорвался сюда, сквозь годы и запреты, через тpуп
Галины Леонидовны.
Не комбайн с барабанами, элеваторами, транспортерами и
лемехами, присущими этому виду уборочной техники, а
всего-навсего -- самоходное шасси с укрепленными на нем
конструкциями непонятного назначения. Лемехов не было! Не было!
Ни отвальных, ни колеблющихся! Как же будет извлекаться из
земли картошка?
Андрей Николаевич мысленно прикусил себе язык и приказал
мозгу потерять способность разъедающе анализировать,
сопоставлять, сравнивать, искать прототипы и размышлять над
тем, что составляло, по всей видимости, тайну. А тайна лежала
на станине шасси, во всю ширину его, в прямоугольном плоском
ящике. Длинный лоток, выпирающий из него, мог служить только
одному назначению -- подавать картофель в кузов рядом едущего
грузовика. Или, как сейчас, в тележку, прицепленную к
"Беларуси". Он вел трактор и видел, как земля вместе с
картошкой сама прет в подставленный рукав, опадает -- уже без
картошки -- и, смешанная с крошевом ботвы, остается позади, а
картошка мягко, по удлинившемуся лотку, втекает в тележку.
Он смотрел и не думал. Дважды Апенушкин останавливался,
чтоб Андрей Николаевич опорожнил тележку в сарае, где уже
лежали горы картофеля и нельзя было найти ни одной поврежденной
или поцарапанной слегка картофелины.
Еще светило солнце, до конца светового дня -- три или
четыре часа, еще на двух гектарах лежала под землей картошка,
но Апенушкин, ничего не объясняя, повел комбайн к сараю, и
Андрей Николаевич стал размышлять и вспоминать. Это было не
просто изобретение, а нечто большее. И даже не пионерское
изобретение, открывавшее новую страницу в истории
сельскохозяйственной техники. Механизатор Апенушкин удивился
бы, скажи ему о механических игрушках одного австралийского
экспериментатора. На этих игрушках австралиец (Андрей
Николаевич забыл его имя) обнаружил странное явление,
опровергавшее законы механики, описал его и опубликовал. Было
это в конце прошлого века. Эксперименты пытались повторить, но
никто не смог этого сделать, и в историю науки австралиец вошел
фантазером, но фальсификатором его обозвать постеснялись,
потому что математический анализ явления позволял утверждать,
что искомый результат возникнуть может.
Нет, не какая-то новая страница или глава. Произошел
прорыв в новую цивилизацию, возник непредусмотренный
футурологическими расчетами абсолютно новый класс машин.
Андрей Николаевич загнал трактор в сарай, обменялся с
Апенушкиным словами, какие произносят мужчины после хорошо
исполненной работы, вышел, завернул за угол, в багажнике
"ягуара" нашел резиновый коврик, расстелил его на земле, глянул
на небо, чтоб по солнцу определить, где располагался заточенный
в его квартире Дух, но как назло светило померкло, задвинутое
тучами. Тем не менее Андрей Николаевич опустился на коленки,
решив просьбу свою вознести тому, кто повсюду, кто на севере,
востоке, западе и юге, кто в центре Земли и на всех звездах
сразу, кто и между светилами тоже.
"Господи! Я знаю, что Тебя нет, что Ты всего лишь образ,
фантом, призрак, но ведь и все мы -- сон материи, бред Мирового
Разума и кошмарные видения Мирового Духа".
"Тебя именуют еще и Создателем, и хотя эта версия кажется
мне сомнительной, я не отрицаю Твоего права считать себя
Первопричиной".
"И Тебя, Создателя, я благодарю за то, что в скопище людей
я помещен Тобою, и не где-нибудь, а среди погибающих племен
государства, о котором Ты знаешь все".
"Я благодарю Тебя за то, что во всеядной благодати своей
Ты дал племенам этим воздух, землю и воды".
"Но Ты и ниспослал на них Шишлина и многих ему подобных,
которые доподлинно знают: после них -- потоп, землетрясение,
вселенская катастрофа. Да и как иначе: если есть жизнь, то
должна быть и смерть, и сытые потому сыты, что голодают
голодные".
"Помоги же мне продлить агонию голодных".
"Защищая установленный Тобою физический порядок, я пытался
спасти пахотные земли от нашествия прожорливых, бессмысленных
рязанских комбайнов -- и добился обратного: картошки все меньше
и меньше, а земля оскудевает".
"Я хотел спасти народ от другого нашествия -- и потерпел
поражение".
"В этом моя беда и в этом моя вина".
Андрей Николаевич приглушил свой внутренний голос и
прислушался. Всесущная Личность, называемая также Богом, либо
погрязла в текучке свалившихся на нее претензий, либо до
крайности была возмущена вмешательством в дела свои, и на
попытку вступить с нею в контакт -- не реагировала. Подавленный
и несколько оскорбленный Андрей Николаевич малость поелозил
коленками, сползая с острых камешков, ощущаемых даже сквозь
резиновый коврик. Где-то на западе громыхнуло, предвещая грозу.
Но, возможно, это было сигналом: продолжай!
"Я прошу Тебя: дай мне силу и дай мне желание спасти
человека, имя которого Ты знаешь. Потому что хватит оперировать
всеобщими категориями добра и зла, во имя их творилось все
зло".
"Тебе ли не знать, что Апенушкина ждет гибель. Дар
прозрения позволяет мне видеть то, что произойдет с Твоего
соизволения. К дому механизатора подкатит служебный
автотранспорт и увезет отца двух дочерей и мужа Капы в тюрьму,
ибо никому не дозволено спасать от неминуемой гибели племена,
уже пораженные трупным ядом. Никому".
"Никому. Погиб Ланкин, который притворяется живым.
Арестуют Панова. Сдохнет Кальцатый. И сошли в могилу те,
которые привели меня сюда. Так помоги мне спасти Апенушкина".
"Помоги".
"Ибо жалость к людям обуревает меня, хотя знаю гибельность
и вредоносность осуществляемого сочувствия".
"Зло всегда кормилось добром, оно подпитывается им, и
лишить зло очередной порции съедобного -- вот чего хочу я..."
Колхозник Апенушкин, гениальный изобретатель машины,
которая могла бы в технике произвести переворот, сравнимый с
созданием колеса, давно уже видел, что приехавший к нему
столичный гость занят чем-то малопонятным, сидит на коленцах,
что-то высматривая на горизонте. Чтоб не ставить москвича в
неловкое положение, Апенушкин отвернулся и нашел себе занятие:
стал перевешивать на пожарной доске кирки и лопаты. Открыв
ящик, он проверил, есть ли там песок. Заглянул и в бочку с
водой.
Сюда, к бочке, и подошел Андрей Николаевич. Что-то важное
и тревожное выражало его лицо, и Апенушкин, чуть напуганный,
невольно глянул назад, на дорогу: уж не катит какой-нибудь
начальник? Твердо смотря в его глаза, Андрей Николаевич
произнес, не без торжественности, несколько хвалебных слов.
Завершились они протяжным "однако...", после которого обычно
следуют убийственные возражения.
Предчувствуя их, Апенушкин наклонил голову, готовясь
принять муку. Услышал же он следующее. Произошло, сурово сказал
Андрей Николаевич, невероятное совпадение: один и тот же
механизм изобретен разными людьми в разных странах. Такого рода
совпадениями полна история науки и техники. Итальянец Маркони и
русский Попов одновременно послали в эфир сигналы радио, к
примеру. Паровоз, самолет, дирижабль, пароход и многое другое
рождалось людьми, не подозревавшими, что где-то за тридевять
земель их машины и механизмы, идеи и теории копируют и
повторяют. Такая тонкая и сложная вещь, как дифференциальное
исчисление, и то имеет двух авторов. И в более крупных
масштабах эта закономерность проявляется. Так вот: безлемешный
картофелеуборочный комбайн создан далеко за океаном, в Америке,
два года назад, ныне же он прошел все испытания и запатентован.
То есть, иными словами, никто уже не имеет права без ведома
американцев использовать идею и конструкцию машины. Никто!
Невероятность совпадения в том, что этот комбайн (Андрей
Николаевич показал на сарай) ничем не отличается от
американского, точная копия, -- что ж, и такое бывало в
истории. Но в нынешнюю эпоху эта полная схожесть может привести
к большой беде. К очень большой. Чрезвычайно большой!
-- К какой? -- после долгого молчания вопросил Апенушкин и
опять глянул на дорогу: не едет ли кто? Видимо, все страхи его
были связаны с дорогой, по которой к нему ездили из обкома и
райкома.
-- К такой... -- пригрозил Андрей Николаевич, и взгляд его
был осуждающим, изобличающим, безжалостным. -- Американцы
решат, что мы украли их изобретение. Будет грандиозный скандал.
Международный. Военный конфликт. Мировая война с применением
атомного оружия.
-- Это -- верно?.. -- прошептал Апенушкин, и Андрей
Николаевич, глаз не сводивший с него, достал из кармана
документ, которым снабдили его братья Мустыгины.
Прочитавший эту бумагу Апенушкин некоторое время находился
под впечатлением ее, однако в правоту слов москвича уверовал
только тогда, когда бросил взгляд на красный "ягуар", и Андрей
Николаевич возблагодарил себя за расчетливость и догадливость.
Правильно сделал он, в опасный вояж отправившись в иностранной
машине. "Волгам" черного цвета Апенушкин, конечно, не доверял.
Пугался их, трепетал перед ними, но втайне презирал их. А
владельцу красного "ягуара" -- поверил. Протянул гостю бумагу,
озабоченно почесал затылок.
-- И атомная война -- начнется?
-- Начнется! -- с ужасом подтвердил Андрей Николаевич.
-- Что ж делать-то? -- боязливо спросил гений, и в голосе
была надежда: выручай, дорогой товарищ из Москвы, подскажи!
"Уничтожить!" -- надо было сказать ему, но Андрей
Николаевич не мог этого сказать, потому что нельзя было
уничтожать величайшее творение эпохи. Твердым шагом вершителя
судеб пошел он в сарай, увлекая за собой Апенушкина, и там
рассмотрел комбайн. Тот длинный ящик, в котором была тайна, не
приварен к станине шасси, а крепится болтами. Работы на
полчаса, не больше, но куда спрятать ящик так, чтоб никто не
нашел его ни при каких обстоятельствах? Еще раз прокрутив в
голове все варианты, он остановился на самом эффективном и
