прихожую. Как будто там кто-то стоял. - Ты сам должен помнить... Это уже
после рождения Машки. - Она подумала. - Раза три. Потом мы стали опять
пользоваться.. да ну тебя!
Колесов вспомнил слова американца, как нерожденные дети кричат внутри
женщин... и его передернуло.
- Что с тобой? - чуткая жена поняла, что вопрос был задан явно неспроста. -
Что-то там особенное было?
Колесов, кривя лицо, помолчал и решился - рассказал жене о об американцах,
а потом о мальчике с оперированным нёбом. Он невнятно, гундосо говорит, но
какой красивый и какой музыкант. Наверное, это унизительно - иметь плохо
сшитое нёбо. Есть, наверное, тяжело.
- Да, - почему-то успокоилась жена. - Это бывает. "Волчья пасть". -
Нахмурила белый лобик. - При операции вытягивают кожицу... сшивают... Но
потом всю жизнь надо помнить. Это опасно.
Он помолчали.
- А кость какую-нибудь не вставляют?
- Вставляют. Вживляют золотую пластину... Но это в совсем маленьком
возрасте. И не у нас это - там. Но что касается речи - можно наладить...
нужен логопед, ортодонт...
В квартире над ними плакал ребенок, внизу тренькали на пианино. Где-то
справа вдали перфоратором сверлили бетон, вешали полки или картины. Дочь
Маша гостила в деревне, у мамы Станислава Ивановича. Больше детей у
Колесовых не было. А вот взять да и усыновить этого мальчика? Станислав
Иванович тоже любит музыку, рядом появится человек, который вместе с ним
будет умиляться записями опер и симфоний - недавно Станислав Иванович купил
на базаре вполне неплохой лазерник. Но как это сделать? Наверное, надо его
привести сюда, пусть Света посмотрит и сама загорится нежностью... Она же
добрая.
- Вот мы интеллигенция, вечно что-то говорим про доброе, вечное, а делать
дело боимся.
- Мальчику этому сколько? Через два-три станет хулиганом.
- Ну почему непременно хулиганом?
- А потому, что ты не строгий... и я не лучше. Мы не уследим.
В городе живем. - Давай уедем в деревню. Купим дом.
- Ради него? - поразилась и перешла на еле слышный шопот-шелест Марина. И
Станислав Иванович понял - это он лишнее. - Ради больного чужого парня?
И правильно она говорила, и постыдно она говорила. У него разболелась
голова, он оделся и хлопнул дверью, ушел бродить по ночному городу. Если бы
в эту ночь какие-нибудь подростки избили его или даже просто оскорбили, он
бы, может быть, отказался от своей затеи. Из-за вечного малодушия нашел бы
причину. Но Колесов брел по городу и видел, как мальчики и девочки стоят с
цветами, обнимаются, поют под гитару, смотрят на звезды... Ну не снились же
ему они такие?
И он вернулся домой с твердым решением - утром снова съездить в приют. Жена
оцепенело лежала в спальне на своих розовых и голубых облаках, ожидая
продолжения разговора, но он быстро притворился, что устал, что спит.
4.
Директора он нашел в подвале. Владимир Алексеевич Найденышев с утра со
старшими детьми резал стекло для вторых рам - зима на носу. Сизые его щеки,
плохо выбритые, были задумчиво втянуты, зоркие синие глаза попрыгали и
остановились на золотистом галстуке Колесова. "Надо было попроще одеться,"
- с досадой подумал Колесов. Но отступать было неловко, и он, хоть и весь в
белом, привычно улыбаясь, взялся помогать - понес тяжелые листы стекла в
указанный угол. И конечно, ребром одного из стекол резанул-таки палец -
когда уже ставил, оно выскользнуло из пачки.
- Ничего, ничего... - хотел поднять руку над головой, но решив, что увидят,
сунул ее в карман, в платок. - Мне бы с вами переговорить, Владимир
Алексеевич.
Мальчик Саша был тоже здесь, уносил обломки стекла, срезанные полосы в
другой угол, где валялись сломанные велосипеды и прочий хлам. На гостя он
не смотрел.
Найденышев кивнул наверх, взрослые перешли в кабинет.
- Чай? Кофе? - привычно спросил директор. И поскольку Колесов поморщился,
качая головой, отнес это за презрительное отношение к его грязноватым
чашкам и дешевому чаю. И холодновато добавил. - Тогда я с вашего позволения
закурю.
Станислав Иванович, утыкая ноющий палец в платок, наматывая его в кармане,
понимал - здесь нужно говорить прямо, но все-таки начал издалека... что
вот, вчера он посмотрел на старших ребят... ведь, наверное, многих их ждет
если не тюрьма, то голодное и злое существование. Когда они выйдут отсюда.
- Я их оставлю воспитателями, - оборвал гостя Найденышев. - Во всяком
случае, тех, кого вы видели. - Он, кажется, уже догадывался. Оскалив мелкие
зубы, погасил сигаретку в стеклянной пепельнице, закурил новую. - А у вас
есть предложение, как осчастливить страну? Чтобы они в ней не пропали?
"Что-то он сегодня неласков", - подумал с горечью Колесов. Хотел было
достать из кармана порезанную руку, продемонстрировать, чтобы как-то
умилостивить человека, но решил - это совсем уж будет по-мальчишески.
- Видите ли, у меня есть дочь... но я всегда мечтал о сыне. Судя по всему,
этого уже не будет.
Найденышев, пригнувшись к столу, спросил в лоб:
- Вам Сашка понравился?
- Да.
Найденышев помолчал, вздохнул, отвернулся - вытащил из шкафа без одной
дверки папку, полистал и подал Колесову несколько листков желтоватой
бумаги, скрепленных ниткою.
Станислав Иванович увидел фотокарточку совсем маленького мальчика, фамилия
- прочерк, имя - Александр, отчество - прочерк. Рост... вес... Болезнь -
незаращ. нёба. Неквал. операция.
- Объясняю. Его уже брала лет десять назад одна семья. Люди не имели детей,
сильно пили. Саша не выдержал, сбежал.
- Наверно, "волчонком" звали?
- Что? Да... конечно. Близко лежит... - Найденышев поморщился. - Они - к
нам, а он бьется в руках, орет - не хочет назад... Я не уверен, что
пожелает пойти к вам.
Станислав Иванович рассказал директору, как мальчишка вчера прогудел ему в
спину: "Возьмите меня".
- Наверно, решил, я - иностранец, - честно пояснил он. - Я как раз
по-английски что-то трёкал.
Найденышев невесело рассмеялся.
- Ну, поговорите. - Он снял трубку. - Кто? Коля? Сашка там? Ко мне.
Саша почти вбежал в кабинет директора и остановился - будто лбом стукнулся
о косяк. Узкоплечий, тонкошеий, и пальцы тонкие... а вот глаза круглые,
темные, как у птички, непонятно, что в них. Увидел гостя и, конечно,
догадался, что пришли по его душу. Но, судя по всему, не рад.
- Я выйду, - буркнул Найденышев. - Позовете. - Он прикрыл за собой дверь.
" А не делаю ли я глупость?.. - вдруг со страхом подумал Колесов. Но
отступать было некуда.
- Саша, - начал он. - Не хотите ли вы...
- Нет, - прорычал тонкий мальчонка, дернувшись всем телом. И словно
сглотнул слюну, и глаза его стали словно стеклянные.
- Ты даже не хочешь послушать?..
- Эк! - Саша мотнул головой и отступил к двери, уже собираясь уйти. Жалкий,
в серой, как дерюга, рубашке, в черных трико, уже коротких для него -
брючины поднялись до середины икр. На ногах драные тапки.
- Почему?! - едва не закричал Колесов, поднимаясь и все еще держа руку в
кармане.
- Эк!.. - Саша толкнул плечом дверь, она открылась.
- Да постой же!.. - Колесов схватил его за локоть, жесткий, как
велосипедный руль. Но мальчишка мгновенно ребром другой ладони больно
стукнул его по руке, Колесов взвыл и машинально выдернул порезанную руку из
кармана.
- Да черт тебя возьми! Ну, русский я, наш... но не алкаш, блин! Хотел в
гости пригласить! Мы с женою... - И увидел, что мальчик уставился на его
руку с намотанным вслепую носовым платком. Глянул сам - платок был красный.
Да и через белую материю брюк кровь проступила.
- Как это?.. - испуганно пробормотал Саша. Слова были невнятны, но
различить их было можно. - Порезались? Я щас... - он выбежал.
Колесов поднял руку над головой и отодрал липкую материю.
Сашка вбежал с пузырьком йода.
- Денжите (держите)...
Минут через десять, сказав директору детдома, что они в гости, просто чаю
попить, Колесов и Саша поехали автобусом в Академгородок.
Саша для визита переоделся - надел белую рубашку и синие стиранные
джинсики. Русые волосенки на темени расчесал назад - и они встали.
Когда вошли в квартиру, Марина вполне искренне изумилась:
- Ой, какие кавалеры... - Она, видимо, ожидала увидеть карапуза. Или
калеку. - Проходите, проходите!
Но случилась непредвиденная беда - Саша второпях забыл сменить носки. А
может, у него других и не было? Следуя примеру Колесова, тоже сбросил у
порога обувь - разбитые, с надвязанными шнурками ботиночки, и ступил на
ковер - и запашок пошел... Колесовы увидели черные концы его носок...
Марина сразу сомкнула губки гузкой, вскинула возмущенно голову, как актриса
Ермолова на картине Серова, и мальчик мгновенно все понял. Снова, как в
детдоме, отскочил к двери и зло сузил глаза.
Марина поняла свою ошибку, фальшиво заулыбалась:
- Чай будете пить? Сейчас заварю.
- Эк, - глухо отвечал мальчишка, отрицательно мотая головой и пробуя
наугад, не нагибаясь, побыстрее напялить ботинки. - Нет.
- Погоди, мы музыку сейчас послушаем, - мягко сказал Колесов. - Марина,
оставь нас. Саша, да постой ты!..
Он шагнул в большую комнату, включил кассетник - в динамиках грянул
волшебный Россини, стремительная увертюра к опере "Итальянцы в Алжире" - и
мигом вернулся в прихожую.
Сашка стоял, зажмурившись, слушая?.. черный, как цыган, загибая пальцев ног
вовнутрь, делая ступни похожими на грабельки.
- Я хочу момой, - дождавшись крохотной паузы, отрезал Сашка. - Всё.
- Нет, не всё! - сердито зашипел Колесов. - Давай по-мужски! Она любит
дочь. У нас есть дочь. А я люблю мужские компании! Мы с тобой на рыбалку
будем ходить. А сейчас ты в ванную... потом я... Потом мы чего-нибудь
поклюем.
- Читал я эти сгазги... - Сашка задергал ручку двери. - Принц и нищий.
- Я тебя прошу! - Колесов схватил его за кисть, и вдруг Сашка, как
собачонка или волчонок, нагнулся и укусил ему руку. Как раз ту, которую
сегодня лечили... Станислав Иванович, матерясь, взвыл - детдомовец вылетел
за дверь и - только грохот шагов по ступеням этажей.
Вышла жена в атласном халате, деланно зевнула.
- Я вам не мешала...
- Оставь меня. - Колесов обошел ее, как столб, выключил в большой комнате
музыку и сел. И попытался глазами подростка посмотреть на свою квартиру. На
телевизоре - узорная накидка, на проигрывателе - узорная накидка. На
этажерка, на серванте - маленькие пузатые баночки из Парижа -
распространяют запах фиалок и роз. Под ногами ковер в оранжевых и желтых
розах - без единой соринки. Медицинская чистота. И сама хозяйка - как
кремовый торт, ноготки все алые, и на ногах алые. Ну, какой мальчишка
поверит, что здесь могут его полюбить?
Жена что-то говорила, но он не слушал. Почему-то вспомнилось, как в детстве
отец отшлепал его в хлеву за то, что курил. И курил-то Стас не папиросы -
мох, выдранный меж бревен бани. Правда, еще сухие нерастеребленные вершинки
конопли ввертывали. Отец больно дернул за ухо и сильно толкнул - сынок упал
лицом вниз в солому с вонючими коровьими лепехами и зарыдал. А отец сорвал
с гвоздя какие-то старые веревки - и веревками...
- Будешь еще?.. будешь?..
Прибежала мать:
- Не обижай его!.. - обняла, защитили сыночка. - Он же единственный у
нас... Ты скажи ему словами - он поймет.
Марина ни за что бы не стала защищать сына, вся ее жизнь - в дочери, а дочь
- копия мамы. Такой же розовый торт, только уже и выше. С таким же нежным
придыханием говорит, шепотом. Точно так же, цеременно медля, пьет чай из
чашки. И уж папу она не поймет - она единственная тут всеобщая любимица,
Машка-эгоистка.
5.
А утром, как будто специально для того, чтобы ускорить события, вернулась
из деревни она - их дочь. Вся словно сверкающая елочка - в костяных и
металлических украшениях, в мини-юбке, но в огромных кроссовках, внесла в
дом рюкзак с вареньем и огурцами от бабушки, поставила на пол. Рассеянно
улыбаясь, чмокнула родителей в воздух возле их щек и, ласково что-то
пробормотав, прошла в свою комнатку - встала перед зеркалом. Станислав
