И не имея возможности совсем забросить службу, Яконов готовился вступить
в коммунистическую партию, как только (если) примут.
Шикин тем временем протягивал ему список зэков, обречённых на завтрашний
этап. Согласованных ранее кандидатур было шестнадцать, и теперь Шикин с
одобрением дописал туда ещё двоих из настольного блокнота Яконова.
Договорённость же с тюремным управлением была на двадцать. Недостающих двух
надо было срочно "подработать" и не позже пяти часов вечера сообщить
подполковнику Климентьеву.
Однако, кандидатуры сразу на ум не шли. Как-то так всегда получалось, что
лучшие специалисты и работники были ненадёжны по оперативной линии, а
любимчики оперуполномоченного -- шалопаи и бездельники. Из-за этого трудно
было согласовывать списки на этапы.
Яконов развёл пальцами.
-- Оставьте список мне. Я ещё подумаю. И вы подумайте. Созвонимся.
Шикин неторопливо поднялся и (надо было сдержаться, да не сдержался)
человеку недостойному пожаловался на действия министра: в 21-ю комнату
пускали заключённого Рубина, пускали Ройтмана, -- а его, Шикина, да и
полковника Яконова на их собственном объекте не пускают, каково?
Яконов поднял брови и совершенно опустил веки, так что лицо его сделалось
на мгновение слепым. Он выражал немо:
"Да, майор, да, друг мой, мне больно, мне очень больно, но поднимать
глаза на солнце я не смею."
На самом деле отношение к двадцать первой комнате у Яконова было сложное.
Когда в кабинете Абакумова в ночь на воскресенье он услышал от Рюмина об
этом телефонном звонке, Яконова захватила острота этих двух новых ходов в
мировых Шахматах. Потом своя буря заставила забыть всё. Вчера утром, отходя
после сердечного припадка, он охотно поддержал Селивановского в намерении
поручить всё Ройтману (дело хлипкое, мальчик горячий, может и шею свернёт).
Но любопытство к этому дерзкому телефонному звонку осталось у Яконова, и
ему-таки было обидно, что его в 21-ю комнату не пускают.
Шикин ушёл, Яконов же вспомнил самое приятное из дел, которое его сегодня
ждало -- а вчера он не успел. А между тем, если резко двинуть вперёд
абсолютный шифратор -- это спасёт его перед Абакумовым через месяц.
И, позвонив в конструкторское бюро, он велел прийти Сологдину с его новым
проектом.
Через две минуты, постучав, вошёл с пустыми руками Сологдин -- стройный,
с курчавой бородкой, в засаленном комбинезоне.
Яконов и Сологдин почти не разговаривали раньше: вызывать Сологдина в
этот кабинет надобностей не было, в конструкторском же бюро и при встречах в
коридоре инженер-полковник не замечал личности, столь незначительной. Но
сейчас (скосясь на список имён-отчеств под стеклом) со всем радушием
хлебосольного барина Яконов одобрительно посмотрел на вошедшего и широко
пригласил:
-- Садитесь, Дмитрий Александрович, очень рад вас видеть.
Держа руки прикованными к телу, Сологдин подошёл ближе, молча поклонился
и остался стоять неподвижно-прямой.
-- Так вы, значит, тайком приготовили нам сюрприз? -- рокотал Яконов. --
На днях, да чуть ли не в субботу, я у Владимира Эрастовича видел ваш чертёж
главного узла абсолютного шифратора... Да что же вы не садитесь?..
Просмотрел его бегло, горю желанием поговорить подробнее.
Не опуская глаз перед взглядом Яконова, полным симпатии, стоя
вполоборота, недвижно, как на дуэли, когда ждут выстрела в себя, Сологдин
ответил раздельно:
-- Вы ошибаетесь, Антон Николаевич. Я, действительно, сколько умел,
работал над шифратором. Но то, что мне удалось и что вы видели, есть
создание уродливо несовершенное, в меру моих весьма посредственных
способностей.
Яконов откинулся в кресле и доброжелательно запротестовал:
-- Ну-у, нет, батенька, уж пожалуйста без ложной скромности! Я хоть
смотрел вашу разработку мельком, но составил о ней весьма уважительное
представление. А Владимир Эрастович, который обоим нам с вами высший судия,
высказался с определённой похвалой. Сейчас я велю никого не принимать,
несите ваш лист, ваши соображения -- будем думать. Хотите, позовём Владимира
Эрастовича?
Яконов не был тупым начальником, которого интересует только результат и
выход продукции. Он был -- инженер, когда-то даже азартный, и сейчас
предощущал то тонкое удовольствие, которое нам может доставить
долго-выношенная человеческая мысль. То единственное удовольствие, которое
ещё оставляла ему работа. Он смотрел почти просительно, лакомо улыбался.
Инженером был и Сологдин, уже лет четырнадцать. А арестантом --
двенадцать.
Ощущая на себе приятный холод закрытого забрала, он выговорил чётко:
-- И тем не менее, Антон Николаевич, вы ошиблись. Это был набросок,
недостойный вашего внимания.
Яконов нахмурился и, уже немного сердясь, сказал:
-- Ну, хорошо, посмотрим, посмотрим, несите лист. А на погонах его,
золотых с голубой окаёмкой, было три звезды. Три больших крупных звезды,
расположенных треугольником. У старшего лейтенанта Камышана,
оперуполномоченного Горной Закрытки, в месяцы, когда он избивал Сологдина,
тоже появились вместо кубиков такие -- золотые, с голубой окаёмкой и
треугольником три звезды, только мельче.
-- Наброска этого больше нет, -- дрогнул голос Сологдина. -- Найдя в нём
глубокие, непоправимые ошибки, я его... сжёг.
(Он вонзил шпагу и дважды её повернул.) Полковник побледнел. В зловещей
тишине послышалось его затруднённое дыхание. Сологдин старался дышать
беззвучно.
-- То есть... Как?.. Своими руками?
-- Нет, зачем же. Отдал на сожжение. Законным порядком. У нас сегодня
сжигали. -- Он говорил глухо, неясно. Ни следа не было его обычной звонкой
уверенности.
-- Сегодня? Так может он ещё цел? -- с живой надеждой подвинулся Яконов.
-- Сожжён. Я наблюдал в окно, -- ответил, как отвесил, Сологдин.
Одной рукой вцепившись в поручень кресла, другой ухватясь за мраморное
пресс-папье, словно собираясь разможжить им голову Сологдина, полковник
трудно поднял своё большое тело и переклонился над столом вперёд.
Чуть-чуть запрокинув голову назад, Сологдин стоял синей статуей.
Между двумя инженерами не нужно было больше ни вопросов, ни разъяснений.
Меж их сцепленными взглядами метались разряды безумной частоты.
"Я уничтожу тебя!" -- налились глаза полковника.
"Хомутай третий срок!" -- кричали глаза арестанта.
Должно было что-то с грохотом разорваться.
Но Яконов, взявшись рукою за лоб и глаза, будто их резало светом,
отвернулся и отошёл к окну.
Крепко держась за спинку ближнего стула, Сологдин измученно опустил
глаза.
"Месяц. Один месяц. Неужели я погиб?" -- до мелкой чёрточки прояснилось
полковнику.
"Третий срок. Нет, я его не переживу", -- обмирал Сологдин.
И снова Яконов обернулся на Сологдина.
"Инженер-инженер! Как ты мог?!" -- пытал его взгляд.
Но и глаза Сологдина слепили блеском:
"Арестант-арестант! Ты всё забыл!"
Взглядом ненавистным и зачарованным, взглядом, видящим себя самого, каким
не стал, они смотрели друг на друга и не могли расцепиться.
И призрак желтокрылой Агнии второй раз за эти дни пропорхнул перед
Антоном.
Теперь Яконов мог кричать, стучать, звонить, сажать -- у Сологдина было
заготовлено и на это.
Но Яконов вынул чистый мягкий белый платок и вытер им глаза.
И ясно посмотрел на Сологдина.
Сологдин старался выстоять ровно ещё эти минуты.
Одной рукою инженер-полковник опёрся о подоконник, а другой тихо поманил
к себе заключённого.
В три твёрдых шага Сологдин подошёл к нему близко.
Немного горбясь по-старчески, Яконов спросил:
-- Сологдин, вы -- москвич?
-- Да.
-- Вон, посмотрите, -- сказал ему Яконов. -- Вы видите на шоссе
автобусную остановку?
Её хорошо было видно из этого окна.
Сологдин смотрел туда.
-- Отсюда полчаса езды до центра Москвы, -- тихо рассказывал Яконов. --
На этот автобус вы могли бы садиться в июне-в июле этого года. А вы не
захотели. Я допускаю, что в августе вы получили бы уже первый отпуск -- и
поехали бы к Чёрному морю. Купаться! Сколько лет вы не входили в воду,
Сологдин? Ведь заключённых не пускают никогда!
-- Почему? На лесосплаве, -- возразил Сологдин.
-- Хорошенькое купанье! Но вы попадёте на такой север, где реки никогда
не вскрываются...
Ведь тут как? Жертвуешь будущим, жертвуешь именем -- мало. Отдай им хлеб,
покинь кров, кожу сними, спускайся в каторжный лагерь...
-- Сологди-ин! -- нараспев и с мучением выстонал Яконов и две руки, как
падая, положил на плечи арестанта. -- Вы наверно можете всё восстановить!
Слушайте, я не могу поверить, чтобы жил на свете человек, не желающий блага
самому себе. Зачем вам погибать? Объясните мне: зачем вы сожгли чертёж??
Была всё так же невзмучаема, неподкупна, непорочна голубизна глаз Дмитрия
Сологдина. А в чёрном зрачке его Яконов видел свою дородную голову. Голубой
кружочек, чёрная дырочка посередине -- а за ними целый неожидаемый мир
одного единственного человека.
Хорошо иметь сильную голову. Ты владеешь исходом до последней минуты. Все
пути событий подчинены тебе. Зачем тебе погибать? Для кого? Для безбожного
потерянного развращённого народа?
-- А как вы думаете? -- вопросом ответил Сологдин. Его розовые губы между
усами и бородкой чуть-чуть изогнулись как будто даже в насмешке.
-- Не понимаю, -- Яконов снял руки и пошёл прочь.
-- Самоубийц -- не понимаю.
И услышал из-за спины звонкое, уверенное:
-- Гражданин полковник! Я слишком ничтожен, никому неизвестен. Я не хотел
отдать свою свободу ни за так.
Яконов резко повернулся.
-- ... Если бы я не сжёг чертежа, а положил его перед вами готовым -- наш
подполковник, вы, Фома Гурьянович, кто угодно, могли бы завтра же толкнуть
меня на этап, а под чертежом поставить любое имя. Такие примеры были. А с
пересылок, я вам скажу, очень неудобно жаловаться: карандаши отнимают,
бумаги не дают, заявления доходят не туда... Арестант, отосланный на этап,
не может оказаться прав ни в чём.
Яконов дослушивал Сологдина почти с восхищением. (Этот человек сразу
понравился ему, как он вошёл!)
-- Так вы... берётесь восстановить чертёж?! -- Это не инженер-полковник
спросил, а отчаявшийся измученный безвластный человек.
-- То, что было на моём листе -- в три дня! -- сверкнул глазами Сологдин.
-- А за пять недель я сделаю вам полный эскизный проект с расчётами в объёме
технического. Вас устроит?
-- Месяц! Месяц!! Нам месяц и нужен!! -- не ногами по полу, а руками по
столу возвращался Яконов навстречу этому чёртову инженеру.
-- Хорошо, получите в месяц, -- холодно подтвердил Сологдин.
Но тут Яконова отбросило в подозрение.
-- Погодите, -- остановил он. -- Вы только что сказали, что это был
недостойный набросок, что вы нашли в нём глубокие, непоправимые ошибки...
-- О-о! -- открыто засмеялся Сологдин. -- Со мной иногда играет шутки
нехватка фосфора, кислорода и жизненных впечатлений, находит какая-то полоса
мрака. А сейчас я присоединяюсь к профессору Челнову: там всё верно!
Яконов тоже улыбнулся, от облегчения зевнул и сел в кресло. Он любовался,
как Сологдин владеет собой, как он провёл этот разговор.
-- Рискованно же вы сыграли, сударь. Ведь это могло кончиться иначе.
Сологдин слегка развёл пальцами.
-- Вряд ли, Антон Николаич. Я, кажется, ясно оценил положение института
и... ваше. Вы, конечно, владеете французским? Le hasard est roi! Его
величество Случай!
Он очень редко мелькает нам в жизни -- и надо прыгнуть на него вовремя, и
точно на середину спины!
Сологдин так просто говорил и держался, будто это было с Нержиным на
дровах.
Теперь он тоже сел, продолжая смотреть на Яконова весело.
