А второй перерыв произошел, когда мои товарищи улетали на Ору - Вера,
Лусин (с Трубом, конечно) и многие другие.
- Надеюсь, ты недолго останешься на Земле? - сказала Вера перед
прощанием. - Без тебя даже неловко как-то отправляться в дальние
экспедиции.
Я усмехнулся и показал на своего помощника Альберта Бычахова, вместе
со мной приехавшего на космодром.
Альберт, беловолосый, веселый человек, руководил монтажом в Сахаре.
- Он меня держит, Вера. Пока он не высветит все закоулки в Персее,
нечего и думать мне покидать Землю. Да и вам не придется устремляться в
далекие края, пока мы не закончим своей работы.
После проводов мы с Альбертом вернулись в Столицу. Прощание с
друзьями выбило меня на время из колеи. Мне захотелось пройтись по
пустынным проспектам.
- Вы поезжайте к себе, а я сегодня не приду, - сказал я и отпустил
авиетку.
11
Осень в Столице всегда хороша, а в этот год выдалась отменной.
Хотя Управление Земной Оси расписывает свою власть над климатом и
действительно выдает по графику ясные дни и дожди, ураганные ветры и
дремотную тишь, морозы и оттепели, власть у него лишь на подобные грубые
явления, а не на оттенки, в них же главная прелесть. "Завтра, с 10 до 14
часов, выпадет сорок семь миллиметров осадков, потом будет солнце и тишь"
- сколько раз я слышал подобные объявления. Но что-то ни разу мне не
покидалась такая сводка: "Этой осенью яркость листьев на кленах превысит
среднегодовую на 18 процентов, а дали будут прозрачней на 24 процента,
журавлиное же курлыканье прозвучит особенно призывно".
Если вдуматься, мы лишь кое-как справляемся со стихийной силой
природы, но красота ее не в наших руках. Она создается сама.
Я шел по аллее Звездного проспекта и радовался, что кругом хорошо.
Низко нависало забитое облаками небо, ветер шумел в деревьях и кустах,
ветви взмывали и рушились. А если ударял резкий порыв, тонкими голосами,
заплетаясь, заговаривала трава.
Прохожих мне не встречалось. Земля была одинока и ярка.
На повороте аллеи, чуть ли не нос к носу, я столкнулся с Ромеро и
Мэри.
От неожиданности я остановился, а когда, спохватившись, хотел пойти
дальше, остановились они.
- Как здоровье, друг мой? - спросил Ромеро. - Вид у вас неплохой.
- Суть тоже. Никогда не чувствовал себя так хорошо. Простите, я
тороплюсь.
- Идите, Эли! - разрешил Ромеро, приветственно приподняв трость. - Вы
всегда были твердокаменно аккуратны.
Я успел услышать, как Мэри сказала:
- Эли мог бы составить компанию для той экскурсии? Как по-вашему,
Павел?
Что ответил Ромеро, я не разобрал. Экскурсии я не терплю со школы,
когда нас пичкали ими. Меня удивило лишь, что Мэри звала Ромеро Павлом.
Я долго гулял по Звездному проспекту. В аллеях все так же шумели
липы, глухо бормотали дубы, несильный ветер трепал листву, как волосы.
Я думал о разных событиях, одна мысль неторопливо сменяла другую.
Ничего нет странного, что Ромеро знаком с Мэри, он покидал Землю всего на
год, остальное время провел в Столице. Будем надеяться, что с Мэри он
будет счастливей, чем с Верой. Нужно ли сообщать Вере о новой
привязанности Ромеро? Очень возможно, что Вера огорчится... Вера уже
далеко - в иных мирах!
Потом эти мысли отошли от меня, и я снова стал размышлять о своей
работе - о быстродействующей связи со звездолетами, уходящими в далекие
рейсы.
Как и Ольга когда-то, я мечтал о диспетчерских планетах, созданных на
галактических трассах. Я видел темные точки, насаженные в космосе, и
говорил с ними, я снова был звездопроходцем в командирском зале: "Алло,
девушка, вы Н-171? В тринадцатый раз вызываю, нельзя же так!.. Я -
звездолет ВК-44. Сообщите, сколько до Дзеты Скорпиона? У нас что-то
забарахлили параллаксометры и интеграторы пути". - "Я - Н-171, - шептал я
себе. - Не нервничайте, звездолет ВК-44, вы не один в космосе. До Дзеты
Скорпиона от вас сто тринадцать парсеков, вам надо прибавить ходу, чтоб
уложиться в расписание. Делаю замечание: с неисправными приборами не
отправляются в рейс. В следующий раз сниму с полета!"
Я был счастлив оттого, что придумал суровую отповедь себе от
незнакомой девушки на диспетчерской планете Н-171.
Потом, устав, я присел на скамейку и снова вскочил. Идти на работу
мне по-прежнему не хотелось, а отделаться от дум о ней я не мог. Мне надо
было развлечься. Я запросил у Справочной о сценических представлениях.
В стереотеатре шла смешанная программа, Театр классики показывал
Еврипида, Аристофана, Шекспира, Мольера, Турнэску, Мазовского, Сурикова,
Джеппера - в каждом из восемнадцати своих залов по две пьесы в день, в
театре комедии шел водевиль "Три страшных дня космонавта Гриши
Турчанинова" - вещица отнюдь не свежая, и злая сатира "Генри Бриллинг
играет в бильярд на планете ДП-88", в концертных залах обещали Баха и
Мясоедова, Трейдуба и Шопена. Я выбрал стереотеатр. Это старейший из
театров Столицы, там гордятся приверженностью к древности, вот уже два
века до него не доходят новые веяния.
И стариной пахнуло уже в вестибюле. Сдав пальто роботу, я попал под
радиационный душ, вызывающий кратковременное благодушное настроение, -
нехитрая гарантия, что любая программа понравится.
Второй робот спросил, желаю ли я привычное место или то, где
объективно мне лучше всего любоваться представлением. Я сказал, что
привычных мест у меня нет, пусть будет то, что мне больше подходит.
Он проводил меня в тринадцатый ряд к пятому креслу, по дороге
попросив заказать температуру, влажность и запахи микроклимата моего
места. Я заказал восемнадцать градусов, пятидесятипроцентную влажность,
легкий ветерок и запахи свежескошенного луга, нагретого солнцем, и получил
заказанное.
Эти наивные удобства, так радовавшие предков, скорее забавляли, чем
ублажали меня, а древние роботы, двести лет назад вышедшие из моды, просто
развеселили. Девиз стереотеатра - "Представление начинается с входной
двери".
Сегодня шла драма "Встреча на белом карлике", а перед ней показали
Ору. Я увидел себя и друзей в момент, когда мы высаживались. Сперва
появился "Кормчий", за ним "Пожиратель пространства", один за другим мы
вылезали из корабля, а нас встречал, помахивая рукою, седой Мартын
Спыхальский. На небе засветилось неутомимое солнце Оры, гостиницы,
переполненные звездожителями, раскрывали двери, шло собрание в зале
Приемов. Вера председательствовала и выступала с речью, в одном из
секторов, земном, сидели Ромеро, Андре, Лусин и я. Мельком увидел я и
гостей с Веги, но не Фиолу, а ее подруг.
И все это было так реально, и фигуры двигались так живо и объемно,
словно я снова был на Оре, а не смотрел стереокартину. Я даже разглядел
многие подробности, не замеченные тогда.
А потом началась пьеса. Ее сочинили в двадцать первом веке, она вся
полна наивной романтики той эпохи. Капиталист Невилл Винн спасается от
революции на звездолете, выстроенном на собственных его заводах, и
насильно прихватывает с собою слуг, в том числе и машинистку Агнессу Форд,
возлюбленную революционера Аркадия Торелли.
Они высаживаются на планетке, вращающейся вокруг мрачного белого
карлика. Аркадий Торелли мечется по Галактике, разыскивая утерянную
возлюбленную, и набредает на белый карлик, где во мраке крохотной планетки
между ним и Невиллом Винном разыгрывается последняя схватка, кончающаяся
гибелью капиталиста и освобождением его слуг.
Я улыбаюсь, рассказывая сюжет. Я улыбался, сидя в кресле и
наслаждаясь заказанным микроклиматом, когда вспоминал, что актеры пьесы
умерли без малого триста лет назад. В конце концов, это древнее
стереопредставление - лишь немного усовершенствованное еще более древнее
кило, в нем столько же условностей и странностей, как и в вытесненном им
кино. Так я размышлял в своем кресле, не переставая иронически улыбаться.
Улыбка пропала, когда на сцене появилась Лиззи О'Нейл, игравшая Агнессу.
И я уже не отрывался от сцены, я вслушивался в глуховатый страстный
голос актрисы, - в мире больше не существовало чего-либо чем то, что она
говорила и делала.
Здесь было все нереально: люди, ах споры, бегство в космос, встречи в
космосе - все, кроме игры. А играли они так, что нереальное становилось
реальным, наивное - трагическим, немыслимое - неотвратимым.
Передо мною ходили, страдали, молили о помощи живые люди, не
изображения, не объемные силуэты и фигурки, нет, такие же, как я сам,
много более живые, чем я сам. Я мог бы, подойдя, дотронуться до них, я
слышал шелест их платья и пиджаков, ощущал запахи их духов и табака. Лиззи
простирала ко мне руки, смотрела на меня, я не сомневался, что она видит
меня, ждет моей помощи, и я уже приподнялся в кресле, готовый бежать на
злосчастный белый карлик, так был настойчив ее молящий взгляд, так
призывен ее слабый крик.
Нет, дело было не в совершенстве оптического обмана, сделавшего этих
давно умерших людей столь жизненными, что они стали реальнее жизни.
Случись у меня на глазах встреча Агнессы и Аркадия, я равнодушно прошел бы
мимо, мало ли встречается людей после разлуки, да и не стали бы они в
реальной жизни так разглагольствовать о своих муках, так всплескивать
руками, так бросаться друг другу в объятия, их бы высмеяли за неумную
несдержанность, я бы первый посмеялся. Но здесь, в моем кресле с его
микроклиматом, я не смеялся, я трепетал, в смятении сжимая руки, страдая
чужим страданием, радуясь чужой радостью.
Уже после спектакля, принимая от робота одежду, я разговорился со
старичком, моим соседом.
- Многое предки делали не хуже нашего. Театр у них достиг
совершенства, вряд ли и сейчас можно придумать что-либо лучшее.
- Можно придумать иное, чем Гомер или Леонардо, в своем роде такое же
совершенное, но не лучшее, - возразил он. - Шедевры искусства законченны.
Именно поэтому они нетленны. Вы не будете жить в хижинах и дворцах времен
Свифта и Пушкина, не будете есть их еду, ездить в их экипажах, носить их
одежду, но то искусство, что восхищало их сердца, восхитит и ваше, молодой
человек. Искусство непреходяще, новое не отменяет в нем прежние свершения,
как в технике и в быту, но становится вровень с ними.
Спектакль в стереотеатре так взбудоражил меня, что я долго не мог
успокоиться. Пустая беготня по улицам стала раздражать. Проходя мимо
комбината бытового обслуживания, я вспомнил, что по возвращении не менял
верхней одежды, пальто и шапка порядочно поизносились, да и фасон ныне
изменился.
В комбинате было пусто, как и на улицах. Мне вынесли на примерочном
конвейере тридцать моделей пальто, костюмов и шапок. В один из костюмов я
вложил свой адрес, чтобы направили его на дом, а пальто надел. Новое
пальто было красивее, но не так удобно, я всегда чувствую себя неудобно в
новом, пока не разношу. Я вышел удовлетворенный, что покончил со старой
одеждой, и сожалея о ней.
Еще не пройдя квартала, я воротился назад. Дежурный автомат спросил,
чего я желаю.
- Я ничего не желаю, - ответил я. - То есть не желаю нового.
Возвратите мое старое пальто.
- Если оно еще не попало в тряпкопресс. Нет, оно на конвейере. Новое
тоже возьмете с собой? Можем направить на дом.
- Нет, благодарю вас. И на дом не надо.
- Не нравится наша продукция? - равнодушно спрашивала машина. -
Сообщите, _ч_т_о_ не удовлетворяет, сделаем по потребности.
