- О'Рурк, - резко окликнула она. - Скажи мне что-нибудь.
Он издал звук - нечто среднее между кашлем и всхлипом.
- Скажи что-нибудь, - снова прошептала она уже мягче. - Все нормально. Доберемся и без света. Просто поползем дальше. Верно? - Кейт стиснула его руку. Ощущение было такое, будто она держит гранитную статую, подрагивающую мелкой дрожью.
Он снова издал такой же звук и пробормотал что-то нечленораздельное.
- Что? - переспросила она, поглаживая его стиснутый кулак.
Голос О'Рурка звучал напряженно. Ему стоило большого труда держать себя в руках.
- Под территорией слишком много тоннелей. Только один выходит в церковь. Кейт сжала его руку.
- Ну и что? Останемся в этом. Нет проблем. Его трясло как в лихорадке.
- Нет. Мы можем проползти прямо под решеткой и попасть в другой тоннель.
- Разве мы не увидим свет? - прошептала Кейт. Она слышала вокруг себя возню крыс. Свет фонаря отпугивал их, а теперь они беспрепятственно могут ползать по ее ногам.., лицу.
- Я.., не.., знаю... - Голос его угас, а тело содрогалось все сильнее.
Кейт сдавила ему ногу выше колена.
- Майк, сегодня ты впервые занимался любовью с тех пор, как стал священником?
- Что? - вопрос прозвучал как выдох. Она постаралась придать голосу легкость, почти шутливость.
- Я просто подумала, насколько регулярно занимаются этим священники.., нарушают свои обеты, я хочу сказать. Наверняка у тебя было немало возможностей, я имею в виду, со всякими там молодками в приходе. Или с холостячками и девушками из Корпуса Мира в Третьем мире.
- Черт бы все побрал, - выдохнул О'Рурк. Он отдернул ногу. Она слышала, как поднимается его рука, будто он сжимает кулак.
- Нет, - сказал он уже более твердым голосом, - у меня нет такой привычки. У меня никого не было с тех пор.., с тех пор, как подорвался во Вьетнаме. Я не был хорошим священником, Кейт.., но я был честным священником.
- Я знаю, - нежно прошептала она, нащупала его руку в кромешной тьме и поцеловала ее.
Дыхание О'Рурка оставалось учащенным, но уже более ровным. Она чувствовала, как дрожь, подобно затухающим колебаниям, покидает его тело. Кейт потерлась щекой о его раскрытую ладонь.
- Прости, - прошептал он. - Я все понял. Спасибо. Она поцеловала его пальцы.
- Майк, мы уже почти добрались. Поползли дальше.
Что-то скользнуло по ее ноге, и Кейт услышала топот убегающей в глубь тоннеля крысы. Она надеялась, что это была лишь крыса. От сырой земли несло гнилью.
О'Рурк еще раз попробовал включить фонарь, но оставил эту затею и засунул его за пояс. Потом, перекатившись на живот, он начал продвигаться вперед. Кейт последовала за ним, задирая голову и изо всех сил напрягаясь, чтобы не упустить малейшего проблеска света, не обращая внимания на осыпающуюся со свода на глаза и волосы песчаную крошку.
Потом они все-таки увидели свет. Возможно, прошло лишь несколько минут, но у них не было часов со светящимся циферблатом, и ощущение времени покинуло их. Свет был настолько слабым, что просто в темной комнате они бы его не заметили, но сейчас, когда глаза привыкли к абсолютной темноте, этот свет показался им маяком. Преодолев последние десять ярдов, они посмотрели вверх, через решетку в своде тоннеля. Труба здесь расширялась, и Кейт могла ползти почти вровень с О'Рурком. Лежа на спинах, они дотянулись до металлической решетки.
- Железная, - прошептал О'Рурк. - Наверное, поставили уже после того, как отец Кирика прополз здесь много лет тому назад. Должно быть, от крыс.
Он просунул пальцы между прутьев решетки и потянул. Кейт услышала скрип зубов и почувствовала исходивший от него запах пота. Решетка даже не шевельнулась.
О'Рурк со стоном опустил руки. Кейт охватила паника, тошнотой подступающая к горлу. Она и представить не могла, как им придется возвращаться по этому длинному тоннелю.
- Здесь есть еще какой-нибудь выход? - шепотом спросила она.
- Нет. Только это отверстие в церковном подвале. Когда-то все это относилось ко дворцу Влада Цепеша.., здесь были подземные помещения и ходы...
О'Рурк с рычанием снова набросился на решетку. Хлопья ржавчины посыпались им на головы, но железо не поддалось.
- Не так, - прошептала Кейт и вцепилась в прутья. - Давай попробуем толкать, а не тянуть.
Они уперлись ладонями и нажимали на решетку до тех пор, пока руки не онемели. Потом лежали, судорожно пытаясь отдышаться, а царапанье крыс в тоннеле становилось все ближе.
- Она, наверное, забетонирована, - прошептал О'Рурк, потрогав края отверстия. - Вдобавок она узковата для наших плеч. Для моих, во всяком случае.
Кейт попыталась восстановить дыхание.
- Неважно, - сказала она. - Мы все равно через нее выйдем. - Она приблизила к решетке лицо. Из помещения наверху пахнуло сыростью и запахом влажного камня, но тем не менее воздух там казался гораздо приятней.
- Металл старый и проржавевший, - шепнула она. - Поперечины не очень толстые.
- Железу не обязательно быть толстым, - безжизненным голосом откликнулся О'Рурк. На месте его лица она видела лишь бледное пятно.
- Железо ржавеет со страшной скоростью, - прошипела Кейт. - Ну-ка.., подними-ка ноги.., вот так.., упрись коленями. Сделай так, чтобы весь вес приходился на спину, как у меня. Отлично. На счет "три" начинаем.
О'Рурк заерзал, принимая положение поудобней.
- Секунду, - прошептал он. Послышалось тихое бормотание.
- Что? - переспросила Кейт. Спина у нее уже заболела.
- Молюсь, - откликнулся О'Рурк. - Все, готов. Раз.., два.., три!
Кейт изогнулась и напряглась. Мышцы у нее чуть ли не лопались, но она все равно тужилась из последних сил, чувствуя, как в рот и в глаза ей сыплется ржавчина, как камни со дна тоннеля врезаются в спину через пальто и свитер, как трясется от напряжения шея, будто сквозь нервы продета раскаленная проволока... Майк О'Рурк рядом прилагал не менее титанические усилия.
Решетка вылетела из камня и низкосортного цемента, как пробка из шампанского. Кейт вылезла первой. Секунд пятнадцать она лежала на прохладных камнях и вдыхала свежий воздух, прежде чем подать О'Рурку руку и помочь выбраться. Ему пришлось снять куртку, рубашка порвалась, но он-таки протиснулся в темноту подвала через неровное отверстие.
Они обнялись, лежа на полу крипты часовни, и восторг постепенно сменялся тревогой, в любую минуту могли появиться охранники в черном, привлеченные шумом. Но, хоть до них и доносились отдаленные звуки Церемонии Посвящения, шагов поблизости не было слышно.
Мгновение спустя они встали, поддерживая друг друга, поднялись по ступеням и вошли в саму часовню через незапертую дверь.
В нескольких витражных окнах полоскались кровавые отсветы факелов. Посмотрев на О'Рурка и увидев его измученное лицо в разводах пота и грязи, разорванную и испачканную одежду, Кейт невольно улыбнулась, понимая, что выглядит не лучше. Небольшая часовня почти круглой формы была пустой, какими могут быть только места археологических раскопок, но небольшое стеклянное оконце в двери выходило на башню Киндия, расположенную ярдах в пятидесяти. Газоны и развалины дворца, отделявшие их от башни, были заполнены факелами, фигурами людей, теми же черными охранниками, которых они видели на острове Снагов. Здесь стоял даже вертолет и два длинных представительских "мерседеса".
Кейт ничего этого не замечала. Она не отрывала взгляда от кучки людей в красных балахонах, которые медленно шли мимо часовни в направлении основания башни. Один из них нес в руках сверток, обернутый красным шелком. Но Кейт не могла ошибиться: при мимолетном свете факела, когда мужчины проходили мимо часовни, мимо поющих фигур, она разглядела уголок розовой щечки и темные глазки.
О'Рурк оттащил ее назад, не дав распахнуть дверь и выбежать на заполненное темными фигурами и факелами пространство.
- Это мой ребенок, - всхлипнула Кейт, повиснув на руках священника, но не сводя глаз с двери башни, в которой исчезли мужчины с красным свертком. - Это Джошуа.
Сны крови и железа
Я начинаю верить в свое бессмертие. Почти два года я не участвовал в Причастии, но смерть так и не приходит. Я мог бы отказаться от пищи и воды, но это было бы глупостью: вместо того чтобы, умереть, мое тело продолжало бы пожирать само себя в течение многих месяцев. Даже я, познавший в своей жизни больше боли, чем поколения многих семейств в совокупности, даже я не мог пойти на такое мучение.
И вот я лежу здесь дни напролет, слушая голоса членов моей Семьи. Точно так же я лежал здесь в раннем детстве. По ночам я поднимаюсь, выхожу из комнаты, брожу по коридорам этого старого дома и выглядываю из окон точно так же, как выглядывал в детстве. Мои мышцы еще не совсем ослабли.., и не ослабнут.
Я начинаю верить, что отказ в смерти - великая Божья кара. Много веков тому назад, когда я был молод, страх перед вечным проклятием заставлял меня просыпаться в холодном поту в ранние, беспокойные утренние часы. Теперь мысль о вечном наказании свелась лишь к осознанию того факта, что я обречен жить вечно.
Но днем я впадаю в дремоту. И пока я лежу между бодрствованием и сном, не мертвый, но и не принадлежащий к живым, мне снятся мои воспоминания.
***
Мои враги обрушились на меня.
Султан Махмуд II, к которому присоединился мой подлый брат Раду со своими неисчислимыми ратями, состоящими из азабов, джаниссаров, румелийских сипахов и узкоглазых анатолийцев, перешел Дунай, чтобы сместить меня с престола. Войско Махмуда было гораздо сильнее моего. Я никогда не путал глупость с доблестью. Мои воины, по моему приказу отступили на север, оставляя за собой пустыню.
Города, села и деревни моего княжества были преданы огню. Житницы опустошались или разрушались. Скот, который нельзя было увести за собой на север, уничтожался на месте. По моему приказу отравляли колодцы и воздвигали дамбы, чтобы устроить болота там, где должны были пройти пушки Махмуда.
Таковы исторические факты того отхода - современные военные теоретики называют подобный маневр "стратегическим отступлением", - но реальности эти факты передать не могут. И я лежу, рассматривая кровавые отсветы заката на темной поверхности деревянных балок, и вспоминаю дороги, забитые плачущими беженцами из наших собственных городов и селений, бычьи упряжки, пахотных лошадей, целые семьи, несущие на себе свои скудные пожитки, в то время как горизонт освещается зарницами пожаров, а небо почернело от дыма. Краем уха я слышу разговоры, которые ведут члены Семьи в соседних помещениях, - мой слух еще не подводит меня, когда я того хочу. Они перешептываются о войне Саддама Хуссейна с американцами и тех нефтяных факелах, застилающих небо пустыни черным дымом, которые он зажег в бессильной ярости. Бормочут они и о боевых действиях в Югославии и покачивают головами, ужасаясь современной войне. Саддам - ребенок по сравнению с Гитлером, а Гитлер - ребенок по сравнению со мной. Я отступал вместе с армией Гитлера в Германию и был поражен тем, что немцы оставили нетронутым все, созданное руками человеческими. Саддам устроил пожары в пустыне; я же в свое время опустошил земли, считающиеся наиболее процветающими в Европе.
Этот век не знает, что такое война.
Мы отходили в самое сердце моей страны, так как все жители Трансильвании с молоком матери впитали уверенность, что спастись наш народ может лишь в самых глубоких ущельях самых высоких гор, в самых темных лесах, где воют волки и ревут черные медведи.
Я читал Стокера. Я прочел его дурацкий роман в 1897 году, как только он вышел в свет, и видел его первую театральную постановку в Лондоне. Через тридцать три года я имел несчастье посмотреть один из самых глупых фильмов, что мне только приходилось видеть, и наблюдал за кривляньями этого бездарного венгерского актеришки. Да, я читал и смотрел тошнотворную, неуклюже написанную мелодраму Стокера, где нелепость громоздилась на нелепости, где очернялось и опошлялось благородное имя Дракулы. Нет сомнения в том, что это чепуха и бессмыслица, но должен признать, в потоке этого полудетского лепета есть один мимолетный, почти наверняка случайный поэтический момент.
