паломников туда пропускали.
Рахиль очень огорчалась, что в день ее рождения с нею нет ее мамы, но
из кибуца пришло несколько детей, и она отвлеклась. Самым лучшим подарком
оказалась иллюстрированная книга сказок, которую Сара привезла из Нового
Иерусалима несколько месяцев назад.
Некоторые сказки Сол читал Рахили перед сном. Прошло уже семь
месяцев, с тех пор как она еще могла прочесть некоторые слова. Но сказки
она все еще любила - особенно "Спящую красавицу" - и заставила отца
прочитать ее два раза.
- Когда вернемся домой, я покажу ее мамочке, - сказала она, зевая.
- Спокойной ночи, детка, - выключив свет и задержавшись у двери,
негромко сказал Сол.
- Папа?
- А?
- Счастливо, аллигатор.
- Пока, крокодил.
Рахиль хихикнула в подушку.
Нечто похожее, не раз думал Сол в последние два года, переживают
люди, у которых на глазах дряхлеет и слабеет кто-то из близких. Только это
хуже. В тысячу раз хуже.
С восьми лет у Рахили стали выпадать зубы, когда ей исполнилось два
годика, их уже полностью заменили молочные, а еще через полгода половина
из них ушла в челюсть.
Волосы Рахили, которые всегда были предметом ее гордости, стали реже
и короче. Ее лицо постепенно теряло знакомые очертания - младенческая
пухлость сгладила скулы и твердую линию подбородка. Мало-помалу стали
заметны нарушения координации движений, особенно когда Рахиль брала в руки
вилку или карандаш. В день, когда она перестала ходить, Сол уложил ее
пораньше в кроватку, а затем ушел в свой кабинет и тихо напился до потери
сознания.
Самым тяжелым было то, что она разучалась говорить. С каждым забытым
словом Сол все сильнее чувствовал, как горит соединяющий их мост, рвется
последняя ниточка надежды. Впервые он заметил это, когда ей исполнилось
два года. Уложив ее и задержавшись в дверях, Сол как всегда сказал:
- Счастливо, аллигатор.
- А?
- До свидания, аллигатор, говорю.
Рахиль захихикала.
- Ты должна мне ответить: "Пока, крокодил", - сказал Сол. Он
рассказал ей и об аллигаторе, и о крокодиле.
- Пока, акодил, - хихикая, сказала Рахиль.
Утром она все забыла.
Сол брал теперь Рахиль с собой в поездки по Сети. Уже не обращая
внимания на репортеров, он ходатайствовал перед Церковью Шрайка о
предоставлении ему права на паломничество, требовал от Сената визы и
пропуска в закрытый район Гипериона, посещал научно-исследовательские
институты и клиники, предлагавшие хоть что-то новое. Неделя шла за
неделей, и все больше врачей расписывалось в своем бессилии. Когда он
возвратился на Хеврон, Рахили было пятнадцать стандартных месяцев; она
весила (на Хевроне пользовались старинными единицами) двадцать пять
фунтов, а ее рост равнялся тридцати дюймам. Она уже не могла одеваться
сама. Ее словарь состоял из двадцати пяти слов, главными из которых были
"мама" и "папа".
Солу нравилось носить свою дочь на руках. Ее головка у его щеки,
тепло детского тельца, запах ее кожи, случалось, помогали ему забыть
жестокую несправедливость происшедшего. Он как бы заключал перемирие со
Вселенной, и для полного покоя не хватало лишь Сары. Тогда и в его гневных
диалогах с Богом, в Которого он не верил, наступала временная передышка.
"Что может быть причиной всего этого?"
"А какова видимая причина любых страданий, которые претерпевало
человечество?"
"Верно", - подумал Сол. Неужели он впервые начал что-то понимать?
Сомнительно.
"Из того, что ты чего-то не видишь, еще не следует, что этого не
существует".
"Фу, как неуклюже. Неужели нельзя было изложить эту мысль, употребив
меньше трех отрицаний? Тем более, что мыслишка-то отнюдь не глубока".
"Верно, Сол. Ты начинаешь разбираться во всем этом".
"В чем?"
Ответа не было. Сол лежал у себя дома и прислушивался к завыванию
ветра в пустыне.
Последним словом Рахили было "мама", произнесенное, когда ей было
немногим больше пяти месяцев.
Она просыпалась в своей кроватке и не спрашивала - не могла спросить,
- где находится. Ее мир состоял теперь из еды, сна и игрушек. Когда она
плакала, Сол почему-то думал, что она зовет мать.
За покупками Сол ходил в деревенские лавочки. Держа Рахиль на руках,
он выбирал пеленки, детское питание и - временами - новую игрушку.
За неделю до того, как Сол отправился на ТК-Центр, к нему пришли
поговорить Эфраим и двое других старейшин. Был вечер, и отблески
угасающего заката окрасили лысину Эфраима в розовый цвет.
- Сол, мы тревожимся за тебя. Наступающие недели будут особенно
трудными. Наши женщины хотят тебе помочь. Мы все хотим тебе помочь.
Сол положил руку на плечо старика.
- Я ценю вашу заботу, Эфраим. Все последние годы вы мне очень
помогали. Теперь это и наша родина. Я думаю, Саре тоже хотелось бы...
чтобы я вам это сказал. Но в воскресенье мы уезжаем. Рахиль поправится.
Трое мужчин, сидевших на длинной скамейке, переглянулись.
- Найден новый способ лечения? - помедлив, спросил Абнер.
- Нет, - ответил Сол, - но у меня появилась надежда.
- Надежда - это хорошо, - неуверенно произнес Роберт.
Сол улыбнулся, и его белые зубы сверкнули в седой бороде.
- Могло быть и лучше, - сказал он. - Но иногда это все, что у нас
есть.
Голографическая камера крупным планом показала Рахиль, которую держал
на руках Сол. Они сидели в студии, откуда велась передача "Понемногу обо
всем".
- Итак, вы утверждаете, - произнес Девон Уайтшир, ведущий этой
передачи и третий по популярности человек в инфосфере Сети, - что отказ
Церкви Шрайка и... медлительность Гегемонии в оформлении визы... что эти
обстоятельства обрекают вашего ребенка на... исчезновение?
- Совершенно верно, - ответил Сол. - До Гипериона нельзя добраться
быстрее, чем за шесть недель. Рахили сейчас двенадцать недель. Любое
промедление - по вине ли Церкви Шрайка, либо бюрократии Сети - убьет моего
ребенка.
Участники передачи заволновались. Девон Уайтшир повернулся к
ближайшему имиджеру, и его добродушное худощавое лицо заполнило весь
экран.
- Этот человек не знает, сможет ли он спасти свою дочку. - Голос
Уайтшира зазвенел от сдерживаемого волнения. - Но ведь все, чего он
просит, это дать ему шанс. Думаете ли вы, что он и его дочка заслуживают
этот шанс? Если да, то обращайтесь к вашим планетарным представителям и в
ближайшее к вам святилище Церкви Шрайка. Номер вашего ближайшего святилища
сейчас появится у вас на экранах. - Он снова повернулся к Солу. - Мы
желаем вам удачи, господин Вайнтрауб. И, - большая рука Уайтшира коснулась
щеки Рахили, - мы желаем счастливого пути тебе, наш маленький друг.
На экране вновь появилось лицо Рахили и оставалось на нем до тех пор,
пока он не погас.
Эффект Хоукинга вызывал тошноту, головокружение, головную боль и
галлюцинации. Полет к Парвати на принадлежащем Гегемонии факельщике
"Отважный" занял десять дней.
Все это время Сол держал Рахиль и терпел стиснув зубы. На корабле они
были единственными, кто не впал в спасительное забытье. Сначала Рахиль
плакала, но через несколько часов успокоилась и тихо лежала теперь на
руках у Сола, глядя на него большими темными глазами. Сол вспомнил тот
день, когда она родилась - врач принимает младенца, появившегося из чрева
Сары, и протягивает его Солу. Темные волосы Рахили были тогда ненамного
короче, чем теперь, а ее взгляд - не менее осмысленным.
В конце концов они заснули от усталости.
Солу снилось, что он бродит по какому-то зданию с колоннами,
огромными, как секвойи, и потолком таким высоким, что его нельзя
разглядеть. Пустое помещение заливал красный свет. Сол с удивлением
обнаружил, что по-прежнему держит на руках Рахиль. Рахиль в облике
младенца в его снах еще ни разу не появлялась. Девочка взглянула на него,
и Сол ощутил соприкосновение их сознаний так отчетливо, словно она
высказала свои мысли вслух.
Но тут другой голос, громкий и холодный, эхом раскатился в пустоте:
"Сол! Возьми дочь твою, единственную твою, которую ты любишь, Рахиль;
и отправляйся в мир, называемый Гиперион, и там принеси ее во всесожжение
в месте, о котором Я скажу тебе".
Сол растерянно взглянул на Рахиль. В больших глазах ребенка,
устремленных на отца, светилась невысказанная мысль. Сол понял, что она
говорит ему: "Да". Крепко прижав к себе дочь, он шагнул в темноту, и его
голос разорвал царившую здесь тишину:
"Слушай, Ты! Больше не будет жертвоприношений, ни детей, ни
родителей! И люди будут жертвовать собой лишь для людей - ни для кого
иного. Время повиновения и искупления кончилось!"
Сол замолчал, ощущая биение своего сердца и теплоту тела Рахили.
Откуда-то сверху с огромной высоты до него долетало холодное дыхание
ветра, со свистом врывавшегося в невидимые трещины. Сол приложил руку ко
рту и прокричал:
"Все! Теперь или оставь нас в покое, или приди к нам как отец, а не
за жертвой! Выбирай, как некогда выбирал Авраам!"
В каменном полу раздался грохот, и Рахиль вздрогнула. Колонны
зашатались. Красный сумрак сгустился, а затем мгновенно наступила тьма.
Издалека донесся звук тяжелых шагов. Налетел мощный порыв ветра, и Сол
прижал Рахиль к себе.
А потом замерцал свет, и они с Рахилью проснулись на борту КГ
"Отважный", направлявшегося к Парвати, где им нужно было пересесть на
звездолет-дерево "Иггдрасиль", который доставит их на планету Гиперион.
Сол улыбнулся своей двухмесячной дочери. Она улыбнулась ему в ответ.
Это была ее последняя улыбка. Или же первая.
Когда ученый закончил свой рассказ, в каюте воцарилась тишина. Сол
откашлялся и выпил воды из хрустального бокала. Рахиль спала в самодельной
кроватке. Ветровоз, слегка раскачиваясь, продолжал свой путь, а монотонное
громыхание ходового колеса и жужжание гиростабилизаторов навевали на
пассажиров сон.
- Господи, - тихо произнесла Ламия Брон. Она хотела сказать еще
что-то, но передумала и просто покачала головой.
Мартин Силен, закрыв глаза, продекламировал:
Когда ж вся ненависть уйдет,
Душа невинность обретет,
Постигнув, что сокрыты в ней одной
Ее восторги, страхи и покой,
А воля добрая ее - есть воля Божья,
За что б ее тогда ни порицали,
Какие б ветры ни хлестали,
Она счастливой будет все же.
- Уильям Батлер Йейтс? - спросил Сол Вайнтрауб.
Силен утвердительно кивнул:
- "Молитва о дочери".
- Я, пожалуй, выйду на палубу подышать перед сном, - сказал Консул. -
Никто не хочет присоединиться?
Захотели все. Обдуваемые свежим ветерком, паломники стояли на юте,
вглядываясь в темное Травяное море. Огромная чаша неба была усеяна
звездами и испещрена следами метеоров. Хлопанье парусов и скрип снастей,
казалось, раздаются из далекого прошлого.
- Я думаю, нужно поставить на ночь часовых, - сказал полковник
Кассад. - Дежурить будем по-одному. Через два часа - смена.
- Согласен, - отозвался Консул. - Я буду дежурить первым.
- Утром... - начал было Кассад.
- Смотрите! - вдруг крикнул отец Хойт.
Все взглянули туда, куда он показывал. Между сияющими созвездиями
вспыхнули разноцветные огненные шары - зеленый, фиолетовый, оранжевый, еще
один зеленый. Подобно зарницам они осветили раскинувшуюся во все стороны
огромную равнину. Звезды и следы метеоров поблекли рядом с этим
