разбрасывает мысли, как ветер - сухие листья, но все-таки она уменьшается
на какую-то неуловимую каплю.
И Силен сосредоточивается. Он кричит и корчится, возвращая логику в
сознание. Поскольку сосредоточиться тут особо не на чем, он выбирает боль.
Оказывается, боль имеет свою структуру. У нее есть фундамент. Есть
стены и контрфорсы, фрески и витражи - замысловатая готика страдания. Но
даже исходя криком и извиваясь всем телом, Мартин Силен исследует
структуру боли. И внезапно понимает, что это стихи.
Силен в десятитысячный раз выгибает тело и вытягивает шею, ища
облегчения там, где облегчения не существует по определению, и вдруг
замечает в пяти метрах над собой знакомую фигуру, сотрясаемую немыслимым
ураганом страдания.
- Билли! - выдыхает Силен. Наконец-то его мозги заработали.
Взгляд его бывшего сеньора и покровителя, ослепшего от боли, совсем
недавно ослеплявшей Силена, устремлен в бесконечность, но, услышав свое
имя в этом месте без имен и названий, он все же слегка поворачивает
голову.
- Билли! - кричит Силен и снова теряет зрение и способность мыслить
из-за острого приступа боли. Он сосредоточивается на структуре боли,
мысленно ведя пальцем по ее схемам, как бы взбираясь по стволу, ветвям,
сучьям и шипам адского дерева. - Ваша милость!
Силен слышит голос, пробивающийся сквозь крики; с удивлением
осознает, что и крики, и голос - его собственные:
...Ты - лунатик,
Живущий в лихорадочном бреду;
Взгляни на землю: где твоя отрада?
Есть у любого существа свой дом,
И даже у того, кто одинок,
И радости бывают, и печали -
Возвышенным ли занят он трудом
Иль низменной заботой, но отдельно
Печаль, отдельно радость. Лишь мечтатель
Сам отравляет собственные дни,
Свои грехи с лихвою искупая.
[Д.Китс "Падение Гипериона". Песнь
первая, 131-141 (Пер.Г.Кружкова)]
Он знает, эти стихи написаны не им, а Джоном Китсом, но чувствует,
как каждое слово все глубже структурирует хаотический океан боли вокруг
него. Силен постигает наконец, что боль - его спутница с самого рождения.
Таков дар поэту от вселенной. То, что он испытывает сейчас, - лишь
физический аналог боли, которую он чувствовал и безуспешно пытался
переложить в стихи, пришпилить булавкой прозы все годы своей
бессмысленной, бесплодной жизни. Это хуже, чем боль, это несчастье, потому
что вселенная предлагает боль всем, и
...лишь мечтатель
Сам отравляет собственные дни,
Свои грехи с лихвою искупая.
Силен выкрикивает великие слова - это уже не тот, бессмысленный
вопль. Исходящие от дерева волны боли - невидимые и неслышимые - на
какую-то долю секунды стихают. Среди океана погруженных в свою боль
мучеников появился островок инакомыслия.
- Мартин!
Силен выгибается и поднимает голову, пытаясь разглядеть хоть что-то
сквозь туман боли. Печальный Король Билли смотрит на него. СМОТРИТ.
Затем он выкрикивает короткое слово, в котором ценой неимоверного
усилия Силен угадывает просьбу: "Еще!"
Поэт заходится от боли, извивается, как безмозглый червяк, но, когда
он затихает, изнеможенно качаясь на шипе, а боль, не уменьшаясь, просто
изгоняется токсинами усталости из двигательных участков коры его мозга,
внутренний голос то кричит, то шепчет:
Дух всесильный - ты царишь!
Дух всесильный - ты скорбишь!
Дух всесильный - ты пылаешь!
Дух всесильный - ты страдаешь!
О дух! Я почил
В тени твоих крыл,
Поник головою всклокоченной.
О дух! Как звездой
Я грежу одной
Твоею туманною вотчиной.
[Д.Китс "Песня" (Пер. В.Багно)]
Небольшой круг молчания расширяется, захватывая несколько соседних
ветвей и десяток шипов, отягощенных людскими гроздьями.
Силен поднимает глаза на Печального Короля Билли и видит, как его
повелитель - жертва его предательства - открывает свои печальные глаза. В
первый раз за два с лишним века покровитель и поэт встречаются взглядами.
И Силен произносит слова, ради которых вернулся сюда и угодил на шип:
- Ваша милость, простите меня.
Прежде чем Билли успевает ответить, прежде чем хор криков заглушает
всякий мыслимый ответ, воздух меняет цвет, замороженное время бьет
хвостом, и дерево содрогается, словно проваливаясь на метр. Силен кричит
вместе с другими, ибо ветвь трясется, и шип, на который он нанизан, рвет
ему внутренности.
Открыв глаза, Силен видит, что небо настоящее, пустыня настоящая,
Гробницы светятся, ветер дует, и время началось сызнова. Пытка не стала
легче, но сознание прояснилось.
Мартин Силен смеется сквозь слезы.
- Смотри, мамочка! - хихикая, кричит человек со стальным копьем в
разрубленной груди. - Весь город как на ладони!
- Господин Северн? С вами все в порядке?
Стоя на четвереньках, задыхаясь, я повернул голову на голос. Глазам
было больно, но никакая боль не может сравниться с тем, что я только что
испытал.
- С вами все в порядке, сэр?
В саду, кроме меня, никого не было. Голос исходил из микроробота,
жужжавшего в каком-то полуметре от моего лица и, видимо, принадлежал
какому-нибудь охраннику из Дома Правительства.
- Да, - произнес я наконец, поднимаясь на ноги и отряхивая с колен
гравий. - Все нормально. Просто я вдруг почувствовал боль.
- Медицинская помощь может быть оказана вам в течение двух минут. Ваш
биомонитор сообщает, что органических повреждений нет, но мы можем...
- Нет, нет, - поспешно сказал я. - Все нормально. Ничего не надо.
Оставьте меня одного.
Микроробот вспорхнул вверх, как испуганная пичужка.
- Слушаюсь, сэр. Вызывайте нас, если что-то понадобится. Мониторы
сада и территории немедленно отреагируют.
Я покинул сад, прошел через главный вестибюль Дома Правительства -
куда ни глянь, везде загородки и охрана - и вышел на живописные просторы
Оленьего Парка.
У пристани было тихо, река Тетис выглядела как никогда пустынной.
- Что происходит? - спросил я у одного из охранников на пирсе.
Тот связался с моим комлогом, получил подтверждение моего высокого
статуса и разрешение секретаря Сената, но отвечать не спешил.
- Порталы ТКЦ отключены, - пробормотал он наконец. - Река направлена
в обход.
- Отключены? Хотите сказать, что река больше не течет через Центр?
- Угу.
К нам приблизилась небольшая лодка, и охранник опустил забрало шлема,
но, узнав сидевших в ней мужчин в форме, вновь открыл лицо.
- Могу я отправиться в эту сторону? - Я указал вверх по течению, где
маячили порталы - высокие прямоугольники, сотканные из непрозрачной серой
мглы.
Охранник пожал плечами:
- Да, только обратно вам потом здесь не пройти.
- Это неважно. Могу я воспользоваться лодкой?
Охранник пошептался со своим микрофоном и кивнул:
- Валяйте.
Я осторожно ступил в ближайшее ко мне суденышко и уселся на заднюю
скамью, держась за планшир. Когда лодка перестала качаться, я нажал кнопку
подачи энергии и скомандовал:
- Старт.
Электродвигатели зажужжали, лодка сама отдала швартовы и повернулась
носом к реке: я приказал ей плыть вверх по течению.
Никогда не слышал, чтобы часть реки отсекалась, но занавес порталов
действительно превратился в одностороннюю, полупроницаемую мембрану. Лодка
с жужжанием пронеслась через нее, я стряхнул несуществующих мурашек и
огляделся.
Кажется, передо мной была одна из "Венеции" Возрождения-Вектор -
видимо, Ардмен или Памоло. Тетис служила здесь главной улицей, и от нее
отходили многочисленные переулки-притоки. Обычно здесь можно было
встретить только туристские гондолы да яхты и вездеходки ультрабогачей на
транзитных аквастрадах. Но сегодня здесь царило настоящее столпотворение.
Центральные каналы буквально кишели судами всевозможных размеров и
форм, спешащих в обоих направлениях. Здесь были плавучие дома, доверху
набитые всяким барахлом, катера, нагруженные до такой степени, что,
казалось, малейшая волна или ветерок их опрокинет, сотни размалеванных
джонок с Циндао-Сычуаньской Панны и баснословно дорогие плавучие особняки
с Фудзи - все они на равных боролись за место на реке. По-видимому, многие
из этих плавучих жилищ до сих пор не покидали причалов. В мешанине дерева,
пластика и перспекса мелькали серебряные яйца яхт-вездеходок; их силовые
коконы работали сейчас в режиме полного отражения.
Я навел справки в инфосфере: Возрождение-Вектор относился ко второй
волне, и от вторжения его отделяло сто семь часов. Мне показалось
странным, что беженцы с Фудзи заполняют здешние водные пути, хотя топор
Бродяг обрушится на их мир лишь через двести часов, но потом я догадался,
что, не считая отрезанного от Тетис ТКЦ, река течет своим обычным путем.
Беженцы с Фудзи плыли от Панны, которой до вторжения оставалось всего
тридцать три часа, через Денеб-3 (сто сорок семь часов) и
Возрождение-Вектор на Экономию или Лужайку - им враг пока не угрожал. Я
покачал головой, отыскал сравнительно спокойный приток, откуда было удобно
наблюдать за всем этим безумием, и задумался, как скоро власти изменят
течение реки, чтобы жители всех приговоренных миров могли найти на ней
убежище.
Но возможно ли это технически? Техно-Центр сконструировал реку Тетис,
подарив ее Гегемонии на пятисотлетие. Наверняка Гладстон или еще
кому-нибудь придется просить Техно-Центр помочь с эвакуацией. Вопрос в
том, согласится ли он. Гладстон убеждена, что определенные силы в
Техно-Центре хотят уничтожить род человеческий, и без войны сорвать их
планы невозможно. Впрочем, этим человеконенавистникам война только на
руку: им ничего не стоит отказаться от эвакуации миллиардов людей, бросив
их на милость Бродяг!
Я мрачно улыбнулся, но даже это подобие улыбки исчезло с моего лица,
когда я понял вдруг с беспощадной ясностью, что именно Техно-Центр
управляет сетью нуль-Т, от которой зависит и моя безопасность.
Моя лодка была пришвартована у каменной лестницы, спускающейся в
солоноватую воду. Нижние ступени ее, обросшие изумрудным мхом, казались
старыми-престарыми. Возможно, они попали сюда из какого-нибудь знаменитого
города Старой Земли: были вывезены после Большой Ошибки - в числе других
древностей - по нуль-Т. Между пятнами мха змеились тонюсенькие трещины. Я
пригляделся: то была схематическая карта Сети и ее миров.
Стояла жара. Воздух был неестественно влажен и тяжел. Солнце
Возрождения-Вектор висело низко, почти цепляясь краем за двускатные крыши
башен. Его свет был слишком красным и каким-то тягучим. От гомона,
стоящего на реке, закладывало уши даже здесь, в ста метрах от нее. Между
черными стенами и под стрехами крыш беспокойно кружили голуби.
Что я могу сделать? Мир катится в тартарары, и тем не менее все о
чем-то хлопочут, что-то предпринимают. Только я, неприкаянный, шатаюсь без
цели. Зачем? Кому это нужно?
"Это твоя работа. Ты - наблюдатель".
Я потер глаза. Кто сказал, что поэты должны быть сторонними
наблюдателями? Ли Бо и Джордж Ву водили армии по равнинам Китая, и, пока
