укорачиваться, скрываясь за линией горизонта. А спустя два часа на севере
виднелся лишь самый высокий пик - смутная зазубренная тень над голубой
мглой.
И наконец в мире осталось лишь небо да море - величественное и
невозмутимое, если не считать случайной ряби и борозд от ветра. Здесь было
гораздо теплее, чем к северу от Уздечки. Сначала Консул скинул
термонакидку, потом пиджак, а потом пришлось стянуть с себя и свитер.
Солнце припекало не на шутку, что было удивительно для столь высоких
широт. Консул пошарил в рюкзаке, отыскал помятую и обтрепанную треуголку,
так горделиво сидевшую на нем всего двое суток назад, и нахлобучил на
голову - лоб и макушка уже начали чесаться.
Примерно через четыре часа он решил наконец позавтракать и долго
смаковал пресные белковые лепешки из армейского рациона, словно это было
филе барашка. Самым изысканным блюдом была вода, и Консул едва удержался,
чтобы не опустошить все бутылки сразу.
Внизу, позади, впереди - всюду, куда ни глянь, - лежало Травяное
море. Консула начало клонить в сон. Каждый раз он просыпался от мысли, что
вот-вот свалится, и в страхе цеплялся за жесткие края ковра-самолета, пока
не сообразил, что надо привязать себя к нему единственной веревкой,
оказавшейся у него в рюкзаке. Но садиться ради этого ему не хотелось -
трава здесь выше человеческого роста и вдобавок очень острая. Правда,
"усы" на поверхности моря - признаки обитания травяных змей - до сих пор
ему не попадались, но это ничего не значило: он вполне мог сесть прямо на
голову отдыхающей в тени твари.
В полудреме он лениво размышлял об исчезновении ветровоза. Эта
автоматизированная колымага была, по-видимому, запрограммирована Церковью
Шрайка, организовавшей их паломничество. Для каких еще нужд ее можно было
использовать? Консул встряхнул головой, выпрямился и ущипнул себя за щеку.
Его так клонило в сон, что все мысли отступили куда-то. Он взглянул на
комлог: прошло пять часов.
Консул поднял коврик, внимательно осмотрелся вокруг, чтобы
удостовериться в отсутствии змей, а затем спустился до высоты примерно в
пять метров над верхушками стеблей. Он достал из рюкзака веревку и сделал
Петлю, затем переполз на переднюю часть коврика и несколько раз обмотал
веревку вокруг него, оставив слабину, чтобы можно было пролезть под нею и
тогда уже затягивать узел.
В случае падения привязь могла погубить его, зато тугая веревочная
петля на поясе создавала ощущение безопасности. Наклонившись вперед,
Консул вновь дотронулся до сенсорных нитей, выровнял коврик на высоте
сорока метров и приник щекой к теплой ткани. Обжигающие солнечные лучи
просачивались между пальцами, и он понял, что его голые руки скоро
обгорят.
Но он слишком устал - даже для того, чтобы сесть и опустить рукава
рубашки.
Подул ветер. Консул услышал, как внизу что-то зашуршало - то ли ветер
всколыхнул траву, то ли проползло кто-то большое.
Но усталость вытеснила все, даже любопытство. Веки закрылись сами
собой, и через полминуты он уже спал, как убитый.
Консулу снился его дом - родной дом - на Мауи-Обетованной. Сон был
пестрый, разноцветный - бездонное голубое небо, бескрайние просторы Южного
моря, ультрамарин, переходящий в бирюзу там, где начинались Экваториальные
Отмели, умопомрачительные зеленые, желтые и орхидейно-красные бока
плавучих островов, плывущих на север под охраной дельфинов... Дельфинов
истребили во время вторжения, когда Гегемония оккупировала планету, нов
его сне они были живы и весело бороздили чистую воду, поднимая в воздух
хрустальные брызги.
Во сне Консул увидел себя ребенком. Вот он стоит на верхней ветви
дома-дерева их семейного острова. Рядом - бабушка Сири, не почтенная дама,
которую он так хорошо знал, а красивая молодая женщина, которую встретил и
полюбил его дед. Листья-паруса шелестят под южным ветром, который гонит
вереницу плавучих островков по голубым проливам через Отмели. На севере
из-за горизонта появляются первые острова Экваториального Архипелага -
зеленые точки, словно приклеенные к вечернему небу.
Сири дотрагивается до его плеча и указывает на запад.
Островки горят, идут ко дну, их килевые корни корчатся от боли. Кому
они навредили? Пастухи-дельфины исчезли. С неба льется огонь - то на Мауи
обрушились космические мегавольтные стрелы, от которых кипит воздух, а на
сетчатке остаются голубовато-серые шрамы. Подводные взрывы озаряют океаны
страшным светом, выбрасывают на поверхность тысячи рыб и хрупких морских
обитателей, которые извиваются потом в долгой агонии.
- Почему? - спрашивает бабушка Сири, но ее голос - тихий шепот
ребенка.
Консул пытается ответить ей, но не может. Его душат слезы. Он тянется
к ее руке, но Сири уже нет рядом, и чувство, что ее вообще _н_е_т _н_а
с_в_е_т_е_ и ему не удастся искупить свои грехи, причиняет такую боль, что
становится нечем дышать, перехватывает горло. Тут ему становится ясно, что
не тоска, а дым обжигает глаза и легкие: горит Семейный Остров.
Неверными шагами он идет вперед в пепельной мгле и ощупью ищет
кого-то, кто возьмет его за руку и успокоит.
Его ладонь встречается с чьей-то рукой. Но это не Сири. Рука
невообразимо твердая. Пальцы - ножи.
Консул проснулся, хватая ртом воздух.
Кругом темнота. Он проспал по меньшей мере часов семь. Выпутавшись из
веревки, он сел и взглянул на светящийся дисплей комлога.
Двенадцать часов. Он проспал двенадцать часов!
Каждая жилка в его теле заныла, когда он свесился с ковра и вгляделся
в темноту. Высота полета была прежней - сорок метров, но вот куда его
занесло - загадка. Под ним проплывали невысокие холмы. До некоторых было
буквально рукой подать: он мог даже разглядеть на склонах заросли
оранжевой травы и каких-то бурых мочалок.
Стало быть, пока он спал, ковер миновал южный берег Травяного моря и
проскочил мимо Эджа и пристани на реке Хулай, у которой пришвартован
"Бенарес".
Компаса у Консула не было - на Гиперионе компасы бесполезны, - а в
функции комлога инерционное определение направления не входило. Дорогу на
юго-запад, в Китс, должна была указывать Хулай - он собирался пройти в
обратном направлении весь трудный путь паломников, отклоняясь от реки
только там, где она выделывает петли.
Но вышло по-другому - он заблудился.
Консул посадил коврик на первый попавшийся холм, еле разогнув ноги,
сошел на твердую почву и отключил левитаторы. Он знал, что заряд в них
израсходован по меньшей мере на треть - это по меньшей мере. Остается
только гадать, насколько снизилась их эффективность за прошедшие годы.
Этот гористый пейзаж походил на местность, лежащую к юго-востоку от
Травяного моря, но рекой здесь и не пахло. Комлог сообщил ему, что
стемнело всего лишь час-два тому назад, но Консул не видел никаких
признаков заката. Сплошная облачность преграждала путь и звездному свету,
и отблескам всех космических битв.
- Проклятие, - прошептал Консул. Он походил вокруг коврика, пока в
ногах не восстановилось кровообращение, помочился у края невысокого обрыва
и вернулся к рюкзаку - глотнуть воды. Думай, друг мой, думай.
Итак, он держал курс на юго-запад и должен был покинуть Травяное море
в районе Эджа. Если он просто пролетел над Эджем, река находится где-то
южнее, по левую руку. Но если он неверно определил направление при вылете
из Приюта Паломника и взял хотя бы на пять градусов левее, излучина должна
быть на северо-востоке, то есть справа. Даже если курс неверен, в конце
концов он неминуемо наткнется на ориентир - побережье Северной Гривы, - но
этот крюк может обойтись ему в лишние сутки.
Консул в сердцах пнул какой-то камешек и скрестил руки на груди.
После дневного зноя воздух казался ледяным. Его прохватил озноб, и он
догадался, что это последствия солнечного ожога. Он коснулся пальцем
лысины и тут же с проклятием отдернул руку. Куда лететь?
В низком кустарнике посвистывал ветер. Консул почти физически ощутил,
какое громадное расстояние отделяет его от Гробниц Времени и Шрайка, но
Сол, и Дюре, и Хет Мастин, и Ламия Брон, и даже пропавшие Силен и Кассад
были с ним как незримый груз на его плечах. Паломничество оказалось для
Консула не более чем изощренным способом самоубийства. Он отправился на
Гиперион, потому что возненавидел себя и все на свете, потому что устал
мучиться, думая о жене и ребенке, погибших во время авантюры на Брешии,
устал страдать, вспоминая их забывающиеся лица. Устал от мук совести из-за
своего ужасного двойного предательства: он был виноват перед
правительством, которому служил почти сорок лет, и виноват перед
Бродягами, доверившимися ему.
Консул присел на камень и закрыл глаза. Он думал о Соле и его дочурке
и чувствовал, как бессмысленная злость на самого себя утихает. Он думал и
о Ламии, о том, что эта отважная женщина, неиссякаемый кладезь энергии,
беспомощно распростерта на каменных плитах с присосавшейся к голове
чудовищной пиявкой - подарком Шрайка.
Консул встал, включил коврик и взлетел метров на восемьсот, так
близко к облачной завесе, что, подняв руку, можно было коснуться ее.
Вдалеке слева облака на миг разомкнулись и внизу блеснула водная
гладь: река Хулай текла примерно в пяти километрах южнее.
Консул резко повернул летающий коврик влево, чувствуя, как
ослабленное силовое поле пытается прижать его к коврику. Нет, веревка
надежнее. Десять минут спустя он был уже над водой и пикировал вниз -
убедиться, что это действительно Хулай, а не один из ее притоков.
Да, то была Хулай. В прибрежных заводях блестела лучистая паутина.
Зубчатые силуэты высоких термитников чернели на фоне неба: они были чуть
темнее почвы, на которой стояли.
Консул поднялся на двадцать метров, отхлебнул из бутылки и полетел
вниз по реке.
Рассвет застал его близ Духоборских Вырубок, чуть выше шлюзов Карлы,
где от реки отходит Королевский Канал, ведущий к северным поселкам и
Гриве. Консул знал, что отсюда до столицы меньше ста пятидесяти
километров, но это означало еще семь выматывающих душу часов полета. Он
так надеялся повстречать здесь военный патруль на скиммере или
какой-нибудь пассажирский дирижабль - из тех, что курсировали между
столицей и Наядами, или хотя бы катер, который можно было бы
реквизировать. Но только догорающие пепелища и слабые огоньки масляных
коптилок в отдаленных лачугах оживляли берега Хулай. У причалов - ни
суденышка, ни лодки. Загоны для речных мант над шлюзами были пусты,
большие ворота открыты настежь; в нижнем течении реки, где она становилась
вдвое шире, Консул не заметил ни единой баржи.
Выругавшись, он полетел дальше.
Утро было восхитительное. Косые лучи восходящего солнца, вырываясь
из-за низких облаков, обвели золотым контуром каждый куст, каждое дерево.
Консулу казалось, что он уже много месяцев не видел настоящей зелени.
Могучие деревья - плотинник и падуб - поднимались во весь свой рост на
далеких обрывах и откосах, а в поймах розовый свет играл на бесчисленных
побегах бобов-перископов. Мангровые корни и огненные папоротники окаймляли
берега, и каждая веточка, каждый листик отчетливо выделялась в
ослепительном утреннем свете.
И тут, буквально на глазах, потемнело - невесть откуда взявшиеся
облака спрятали солнце и принесли дождь. Консул натянул на нос свою
потрепанную треуголку и плотнее закутался в термонакидку Кассада. Он летел
на юг на высоте ста метров.
