не ожидала, крупные слезы появились у нее на глазах, при этом даже
улыбка еще не успела сойти с лица.
Кэй отвернулась и сказала:
- Ты никогда меня не спрашивал, чем я занимаюсь.
Она так и стояла, в вечернем платье и в золотых туфлях на босу ногу.
- А сама я не решалась тебе рассказать, потому что это было
унизительно для меня. Я предпочла, по-глупому, позволить тебе черт знает
что обо мне думать. Иногда я это делала нарочно.
- Нарочно делала что?
- Ты это прекрасно сам знаешь! Когда я познакомилась с Джесси, я
работала в том же здании, что и она. Тогда мы и встретились. Мы обедали
в одном и том же кафе, я тебе его покажу, оно находится на углу
Мэдисонавеню. Меня взяли на работу, чтобы делать переводы, так как я
говорю на нескольких языках.
Но есть тут одно обстоятельство, ты его не знаешь, оно может
показаться тебе смешным. Я тебе немного рассказывала о моей жизни с
матерью. Когда она начала приобретать известность как пианистка и мы
стали путешествовать, ибо она не хотела со мной разлучаться, я
практически прекратила ходить в школу. Я училась понемногу в разных
местах, в зависимости от того, где были гастроли. И должна тебе
признаться, что почти ничему не научилась.
Только, пожалуйста, не смейся надо мной. Вот уж чего я никогда не
смогла освоить - так это орфографию. Ларски мне часто говорил
хладнокровным тоном, от чего я еще острее чувствовала унижение, что я
пишу, как горничная.
Теперь ты понимаешь? Расстегни, пожалуйста, мне платье. Сможешь?
На этот раз она подошла к нему сама и наклонилась, подставив свою
худенькую спину беломолочного цвета, которая виднелась в разрезе платья.
Когда он стал ее ласкать, она попросила:
- Нет, не сейчас, прошу тебя! Я хотела бы еще кое-что тебе
рассказать.
Она осталась раздетой, только в трусах и бюстгальтетере. В таком виде
она отправилась на поиски портсигара и зажигалки. Потом села на кровать,
поджав под себя ноги и поставив поблизости пепельницу.
- Меня перевели на другую работу - рассылать циркулярные письма.
Находилось это место в глубине помещения, в комнате без окон, без
воздуха, где мы никогда не видели дневного света. Мы втроем рассылали
эти письма. Две другие были настоящими скотинами. С ними невозможно было
общаться. Меня они ужасно ненавидели. Мы носили халаты из сурового
полотна из-за клея, который постоянно пачкал одежду. Я устраивалась так,
что мой халат был всегда чистым. Тебе, наверное, скучно все это слушать.
Но забавно, не правда ли?
- Вовсе нет.
- Ты просто так говоришь. Ну, пускай... Каждое утро я обнаруживала на
моем халате новые пятна клея. Они пачкали и внутри халата, чтобы я
испортила платье. Однажды я даже подралась с одной из них, коренастой
ирландкой с калмыцкой рожей. Она была сильнее меня и постаралась порвать
мои совсем новые чулки.
И он произнес с глубокой нежностью и вместе с тем очень легко и
просто:
- Моя бедная Кэй.
- Ты думаешь, я из себя разыгрывала супругу секретаря посольства?
Совсем нет, клянусь. Если бы Джесси была здесь, она могла бы тебе
сказать...
- Но я тебе верю, дорогая моя.
- Должна признаться, что у меня не хватило сил оставаться там. Из-за
этих двух девок, как ты понимаешь. Я думала, что легко найду job [2]. Я
три недели была без работы. И вот тогда-то Джесси предложила мне
поселиться у нее, потому что я больше не могла платить за свою комнату.
Она жила в Бронксе, я тебе уже говорила. Дом там напоминал огромную
унылую казарму с железными лестницами вдоль фасада из черного кирпича.
Он весь сверху донизу был пропитан почему-то запахом капусты. Несколько
месяцев подряд мы жили с постоянным привкусом капусты во рту.
В конце концов я нашла работу в одном кинотеатре на Бродвее. Помнишь?
Ты еще вчера говорил мне о кинотеатрах...
Глаза ее снова стали влажными.
- Я рассаживала людей на места в залах. Вроде бы это кажется
нетрудным делом, не так ли? Я знаю, что я не очень крепкая, поскольку
вынуждена была два года провести в санатории. Но и другим было не легче,
чем мне. К вечеру от усталости у нас ломило поясницу. Ну а от
непрерывного снования в толпе по нескольку часов подряд, от постоянного
раздражающего грохота музыки, от невероятно усиленных звуков голосов,
будто они исходят прямо от стен, голова шла кругом.
Не менее двадцати раз я видела, как некоторые из моих коллег теряли
сознание. Но ни в коем случае нельзя было, чтобы это случалось в зале.
Тогда немедленно увольняли.
Это же производит дурное впечатление на зрителей, ты понимаешь?
Я тебе еще не наскучила?
- Нет. Подойди сюда.
Она приблизилась, но они оставались каждый на своей кровати. Он
ласково погладил ее кожу и удивился тому, какая она нежная. Он любовался
с умилением ранее ему неведомыми линиями и тенями между лифчиком и
трусиками.
- Я была очень больна. А четыре месяца тому назад я попала в
больницу, где пробыла семь недель. Меня навещала только Джесси.
Говорили, что мне надо бы опять в санаторий, но я не захотела. Джесси
уговорила меня какое-то время отдохнуть и не работать. Когда ты меня
встретил, я уже почти неделю, как искала новый job.
Она храбро улыбнулась.
- Я в конце концов найду.
И без всякого перехода:
- Ты не хочешь выпить чего-нибудь? Тут должна быть бутылка виски в
шкафу. Если только Роналд ее не выпил, но на него это непохоже.
Она вернулась из соседней комнаты действительно с бутылкой, в которой
оставили немного алкоголя. Портом она направилась к холодильнику. Он не
видел ее, но слышал, что она вскрикнула.
- Что там такое?
- Ты будешь смеяться. Роналд даже холодильник не счел необходимым
выключить. Ты понимаешь? Вряд ли это могло прийти в голову Энрико, когда
он здесь был вчера. Это характерно именно для Роналда. Помнишь, что
писала Джесси? Он не горячился, ничего не говорил.
Но зато перебрал все ее вещи. И заметь, что не разбросал их по
комнате, как это сделал бы любой другой на его месте. Когда мы пришли,
все было в порядке, мои братья висели на своем месте. Словом, все на
месте, кроме халата и пижамы Энрико. Ты не находишь это забавным?
- Нет, он ничего не находил. Он просто был счастлив. Каким-то совсем
новым счастьем. Если бы накануне или даже этим утром ему сказали, что он
будет лениво и с удовольствием нежиться в этой спальне, он бы ни за что
не поверил. В чуть приглушенном солнечном свете он лежал, вытянувшись на
кровати, которая была кроватью Кэй. Закинув руки под голову, с
наслаждением впитывал в себя атмосферу, фиксировал самые мельчайшие
детали, подобно художнику, который наносит все новые мазки на тщательно
выписанную картину.
Это относилось и к Кэй. Он спокойно, без спешки мысленно дорисовывал
ее образ.
Надо будет, когда он в конце концов наберется сил, чтобы встать,
бросить взгляд в кухоньку и даже в этот холодильник, о котором шла речь,
ибо ему было любопытно увидеть все, даже разные мелочи, которые могут
Попасться на глаза.
В комнате было несколько фотографий, которые, без сомнения,
принадлежали Джесси. На одной была изображена пожилая, солидная, полная
дама, очевидно ее мать.
Он потом расспросит обо всем Кэй. Она может говорить, не опасаясь,
что утомит его.
- Пей.
И она выпила после него, из того же стакана.
- Видишь, Франсуа, все это далеко не блестяще выглядит, и ты совсем
напрасно...
Напрасно что? Фраза была довольно туманная. И все же он ее понял...
- Видишь ли, теперь, когда я тебя узнала получше...
Совсем тихо, так, что он скорее угадал слова, чем услышал:
- Подвинься немного, не возражаешь?
И она скользнула к нему на кровать. Она была почти голой, а он в
одежде, но они на это не обращали внимания, это не мешало их объятиям.
Она прошептала, почти прижав губы к его уху:
- Знаешь, здесь никогда ничего не было, клянусь.
Он не испытывал страсти, физического желания. Ему, наверное, пришлось
бы вспомнить отдаленные времена, может, даже детство, чтобы вновь
ощутить то сладостное и чистое состояние, в которое он сейчас
погрузился.
Он ласкал ее, но не только тело, а как бы ее целиком. У него было
впечатление, что он вбирает в себя всю Кэй и сам без остатка
растворяется в ней.
Они долго лежали так, не двигаясь, не говоря ни слова, и всем своим
существом тянулись друг к другу. В это время глаза их были полузакрыты,
и каждый видел совсем рядом зрачки другого и читал в них невыразимый
восторг.
Опять же в первый раз, он не проявил сегодня заботы о возможных
последствиях их близости и увидел, как округлились ее зрачки и
приоткрылись губы, почувствовал ее легкий вздох и услышал голос, который
произнес:
- Спасибо.
Тела их теперь могли спокойно отдыхать. Им нечего было на этот раз
опасаться того чувства легкой горечи, которое наступает обычно после
страсти. Они могли спокойно лежать, не стесняясь и не стыдясь друг
друга.
Сладостная истома заставляла их двигаться в замедленном темпе по
комнате, залитой солнечным светом. Как будто солнце старалось специально
для них.
- Ты куда, Франсуа?
- Пойду загляну в холодильник.
- Ты голоден?
- Нет.
Разве же он полчаса тому назад, а может и больше, не собирался пойти
бросить взгляд в кухню? Она была цветастенькая, недавно покрытая
эмалевой краской. В холодильнике оставался кусок холодного мяса,
грейпфрут, лимон, несколько переспелых помидор и масло в плотной бумаге.
Он стал есть холодное мясо, беря его прямо руками, был похож на
мальчишку, который грызет яблоко, украденное в чужом саду.
Не прерывая еды, пришел в ванную к Кэй. И она заметила:
- Ну вот видишь, ты же проголодался.
Но он упрямо отрицал это, не переставая и улыбаться, жевать.
- Нет.
Потом он расхохотался оттого, что она не может понять.
7
Через день он отправился на радио, чтобы принять участие в передаче,
где играл довольно смешную роль француза. Гурвич на сей раз не жал ему
руку, а держал себя как подобает режиссеру: строго по-хозяйски. Рукава
его рубашки были засучены, рыжая шевелюра всклокочена. За ним бегала
секретарша с блокнотом и стенографировала то, что он говорил.
- Ну что я вам скажу, старина! Обзаведитесь хотя бы телефоном и
оставьте ваш номер в моем секретариате. Трудно даже вообразить, что еще
существуют в НьюЙорке люди без телефона.
Все это его не волновало. Он оставался спокойным, безмятежным. Он
расстался с Кэй первый раз за сколько же дней? За семь? За восемь? Цифры
были смешными и даже неуместными, ибо все равно счет у них шел на
вечность.
Он настаивал, чтобы она пошла с ним, даже если бы ей пришлось
подождать где-нибудь, пока он записывается.
- Нет, дорогой мой. Теперь ты вполне можешь идти один.
Он вспоминает, что, когда она сказала "теперь", они оба рассмеялись,
ибо понимали, сколько всего кроется за этим словом!
И все же он уже начал предавать ее, во всяком случае, ему так
показалось. Он должен был пройти с 66-й улицы на 6-ю авеню, сесть там на
углу на автобус и ехать домой, но вместо этого он отправился пешком. Уже
смеркалось. Он обещал:
- Я вернусь у шести часам.
- Это совершенно не важно, Франсуа. Возвращайся когда захочешь.
Почему-то, хотя это совсем от него не требовалось, он упрямо
повторил:
- Не позже шести.
И вот в шесть часов, без нескольких минут, он входит в бар "Ритца"!
Он понимал, зачем он сюда приходит, и ему было немного стыдно. Обычно
каждый вечер там бывал Ложье с какими-нибудь французами, или постоянно
живущими в Нью-Йорке, или приезжими. Попадались там и другие иностранцы.
