- Бутылку?
- Да, этого нам хватит на двоих.
Можно было подумать, что находишься в сотнях километров от Парижа или же,
что ты перенесся в прошлое, лет эдак на пятьдесят назад.
Они сели за один из столиков, и мужчины вновь принялись за незнакомую
Эмилю игру. Застекленная дверь кухни приотворилась, и показалась женщина,
которой захотелось взглянуть на пришедших; это была настоящая крестьянка -
тоже как на картинках - со свисающей на огромный живот грудью, одетая в
черное платье с крохотным белым рисунком. На одной щеке у нее даже была
бородавка, из которой торчало несколько волосков.
- Я счастлив... Я сча...
Он смеялся над самим собой, злился на себя за свой настрой. Неужели он за
тридцать пять лет приобрел так мало зрелости, что его душевное равновесие не
выдерживает и легкой перемены обстановки?
Ведь, в конце концов, уехали-то они не в Конго и не в Китай. Они лишь
совершили крошечный скачок с улицы Фран-Буржуа в эти новые постройки,
выросшие на подступах к Парижу.
Ладно, сначала он испугался за Бланш. Он тогда подумал, что существует
риск, что. Бланш будет скучать одна дома, в новой обстановке, не такой
оживленной и "общительной", как в квартале Марэ.
Однако она первой тут освоилась. Не успев прибыть, тут же нашла себе
занятие, и вот только что она с гордостью показывала им - это немного
выглядело так, будто речь шла о ее собственном творении, - наружную часть
яслей-сада, закрытых по воскресеньям, а главным образом лужайку, окруженную
белой решетчатой оградой, через которую были видны качели, песочница, стенки
и горка.
А Ален, разве он не обзавелся сегодня утром другом?
- Я счастлив, черт по...
Нет! Он не ругался, пусть даже и мысленно. Это было сильнее его и
обуславливалось воспитанием, которое он, в свою очередь, стремился привить и
сыну.
Потому что ему самому оно так хорошо удалось?
Нескольких бранных фраз, нескольких звуков, стонов, выразительных криков
за стеной оказалось достаточно для того, чтобы он пришел в волнение, как
если бы только что сделал пугающее открытие.
И он действительно его сделал. Эти слова - он знал, что они существуют,
потому что слышал их из уст школьных товарищей, потому что читал их на
стенах уборных. Эти способы заниматься любовью - он имел о них теоретическое
представление из прочитанных тайком книг, из газетных статей. Это
неистовство, этот бред, это скотство... О них говорилось даже в Библии!
Но знать, что в его доме люди, отделенные от него, его жены, сына, их
жизни, их верования, их табу всего лишь простой перегородкой, так вот, что
эти люди предаются...
Откуда вдруг эта потребность узнать о них побольше, слушать их,
приблизиться к этим людям?
Ведь он подслушивал их три ночи кряду, стараясь не уснуть - а ведь обычно
он так дорожит сном, - и испытывая разочарование, если ничего не происходило
или если происходили лишь довольно банальные вещи.
Он видел того мужчину - тот был выше его, сильнее его, красивее его.
Он не производил впечатления какого-нибудь несчастного, снедаемого своим
пороком и угрызениями совести. От него веяло здоровьем, простой и свобо-
дной жизнью.
Женщина, которую он видел лишь со спины и разглядел только ее волосы,
тоже, по-видимому, была красивой.
Повстречайся он с ними в другом месте - он бы ничего не заподозрил. За
стойкой своего офиса он бы услужливо принимал их, чтобы продать им самый
дорогой тур.
У их полноватого сына были манеры маленького мужчины, но Ален, обычно
такой придирчивый в выборе друзей, уже принял его.
Так кто же все-таки прав?
Тот мужчина не вставал в половине седьмого и не шел в свою контору.
Каждое утро он подолгу лежал подле женщины с желанным, соблазнительным телом
в постели, рисовавшейся Эмилю украшенной всякими финтифлюшками, как ложе
куртизанки.
А их сын? Ходил ли он в школу, в лицей? Вероятно, да. Наверняка он уже
давно владел мопедом. Его не заставили ждать многие годы - не только из-за
того, что это большой расход, но и из-за боязни несчастного случая.
У него были все пластинки, которые он хотел. Через несколько дней он
станет в глазах Алена неким героем, идеалом, на который тот будет стараться
походить.
Разве пришло бы Жовису в голову в воскресное утро оставаться в шортах, с
голым торсом и в таком виде показаться на террасе?
Пусть это пустяк, просто банальная деталь, но он знает, насколько важны
такие вот детали.
Да и себя он тоже хорошо знает. Если он сейчас в таком смятении, зол на
самого себя, так это потому, что не впервые он проходит через кризис и
всякий раз это заканчивалось горечью и стыдом.
Он счастлив...
Был ли он счастлив, к примеру, в восемнадцать лет, в так называемом
"прекрасном возрасте", когда работал у мэтра Депу, который обращался с ним
как с лакеем, несмотря на то, что он блестяще сдал экзамены на степень
бакалавра?
Он-то верил, что у него есть будущее, очень скорое будущее, которое сулил
его диплом, а свои дни проводил в конторе, выходившей окнами на вонючий
двор.
Тогда он убежал. Как убежит позднее - ибо и в том и в другом случае это
было именно бегство - из торговой импортной конторы на Каирской улице.
В туристическом агентстве "Барийон", когда он только начал работать на
улице Пуассоньер, он тоже пал духом и по вечерам читал газетные объявления о
найме на работу.
Он учил английский, немецкий, испанский. Учился бухгалтерскому учету. Ему
бы хотелось знать все, чтобы побыстрее подниматься по служебной лестнице...
Чтобы убежать еще дальше, еще выше?
Наконец его заслуги признают. Г-н Арман назначает его в агентство на
площади Бастилии, где спустя два года он заменяет директора, умершего у себя
в кабинете от апоплексического удара.
Помещения отделываются заново. Он ведет себя как хозяин. Он переезжает,
выбрав светлую квартиру - без обоев в цветочек на стенах, без пыльных
закутков, не пропахшую потом нескольких поколений жильцов.
Вино было чересчур сладким, но Бланш пила его с удовольствием.
- Тебе оно не нравится?
- Да нет.
В клетке прыгала канарейка.
- Хозяин! Сколько с меня?
Они мешали игрокам в карты, которые, наверное, вообразили, что они зашли
сюда лишь из любопытства.
Вот, к примеру, г-н Арман... Важная фигура... Женат и имеет двоих
сыновей... Владеет виллой в парке СенЖермен, в нескольких километрах от
Версаля, куда возвращается каждый вечер... Много разъезжает для установления
связей...
Между тем, когда он так разъезжает, то берет с собой свою секретаршу,
которой нет и двадцати пяти. Можно почти с уверенностью утверждать, что он
купил ей квартиру в XVI округе, несмотря на еще одну, уже давнюю, связь.
Служащим это было известно. Его друзья тоже, наверное, это знали. В
конторе на Елисейских полях, где персонала было побольше, он переспал с
большей частью своих работниц. Они не были на него в обиде. Наоборот,
инициатива исходила от них самих.
Никто его не критикует. Он остается уважаемым и преуспевающим человеком.
Неужели в спальне, в постели, он ведет себя как тот сосед с красной машиной?
- Возвращаемся?
- Как хочешь.
- Похоже, собирается гроза, - сказал он, потому что небо на западе и на
юге потемнело.
- А не спросить ли нам название этой деревни?
Он обратился к копавшемуся в земле старику; тот снял свою соломенную
шляпу.
- Название? Бог мой, вы здесь и не знаете, как она называется? Это
Ранкур, черт возьми. Но это не деревня. Здесь нет ни мэрии, ни школы.
Поселок находится там, внизу, в сторону фермы Буарона.
- Папа, вы нарочно оба так медленно идете?
Нет. Это был воскресный шаг. Они прогуливались. Их ничего не ждало.
- Ты что, спешишь?
- Меня это утомляет.
- Пойдем быстрее. Ты не устала, Бланш?
- Да нет...
Им повстречалась лишь одна пара. Женщина толкала перед собой детскую
коляску. Они посмотрели друг на друга, не зная, следует ли им здороваться. В
деревнях люди здороваются. А в городских поселках?
Он без конца запинался на этом слове, тщетно пытаясь подыскать другое.
Все же неприятно, когда ты не в состоянии дать определение месту, где
живешь.
- Где вы живете?
- В Клерви.
- Где это? Что это такое?
- Это...
Что это? Дома. Бетонные коробки со спальнями, общими комнатами, ванными и
кухнями.
Он не признавался себе в том, что ищет с тех пор, как они предприняли эту
прогулку, старался обмануть себя, провести.
На самом же деле ему хотелось пойти взглянуть на "Карийон Доре", самому
убедиться в его существовании, наделить реальностью услышанные им имена:
Алекса, Ирен, Иоланда...
Ведь есть еще и Иоланда, о которой его сосед говорил в третью ночь и с
которой он обращался так же, как и с остальными.
Иоланда была самой юной и неумелой. Ирен - отличная девица, могла и стоя
в телефонной кабине. Алекса, та была посложнее, так что жена Фаррана даже
просит описывать ее действия и жесты и копирует их.
Ему требовалась полная картина. Из услышанных им слов возникали образы,
не имевшие отношения к повседневной жизни. Когда он увидит, когда узнает,
то, вероятно, скажет себе: "И только-то!"
Он не мог предложить Бланш пойти с ним в ночной ресторан.
- Эмиль, ты представляешь, как я буду смотреться в подобном месте? С
моей-то фигурой и в моих тряпках!
Она не поймет, если он пойдет туда один. Требовалось найти какой-нибудь
предлог. Раньше, когда он ходил на вечерние занятия, все было просто, но он
не пользовался этим, разве что один раз пустил в ход этот предлог и то не
пошел до конца.
Ему случалось в разгар сезона оставаться в конторе до восьми вечера,
разбираясь, при закрытых ставнях, с папками, но он ни разу не вернулся домой
позже половины десятого.
- Почему мы не поехали к дедушке?
- Потому что мне хотелось показать окрестности твоей матери, я уже
сказал.
- А тебе не кажется, что здесь особенно не на что смотреть?
Был ли он таким же, когда ему было столько же лет, сколько сейчас его
сыну? Он искренне задавал себе этот вопрос. В конце концов он признавался
себе в том, что, в сущности, думал тогда примерно так же, но не осмеливался
это сказать. И не только в силу своего воспитания и из уважения, которое ему
тогда прививали. Он боялся причинить боль. И теперь тоже. Он ловил себя на
том, что присматривается к жене и сыну.
Счастлив ли он?.. Счастлива ли она?..
Малейшая тень, омрачавшая чело того или другого, вызывала у него тревогу.
Если они несчастливы, то это могло быть лишь по его вине, поскольку он
отвечает за них.
А он? Его счастье? Кто за него отвечал? Кого это занимало?
Ну, уж конечно, не Алена. Он слишком молод и думает только о себе.
Бланш, да. Она делает что может. И делает с такой силой, что все из-за
этого становится мрачным и унылым.
Она была ему не только женой. Можно было бы даже сказать, что она была
ему еще и женой. Она являлась одновременно и его матерью, и его сестрой, и
его служанкой. Она хлопотала по хозяйству с утра до вечера, чтобы потом
наконец мгновенно уснуть, с приоткрытым ртом, как кто-нибудь, кто выполнил
свой долг и у кого уже не осталось больше сил.
Это не делалось специально для него. Вероятно, она бы так же вела себя и
с другим мужчиной, потому что это заложено в ней - потребность преданно
служить, приносить себя в жертву.
Она будет преданно служить незнакомым детям, потому что оба ее мужчины -
Эмиль и Ален - уже не столь сильно в ней нуждаются. Если бы имелся
какой-нибудь больной, калека, за которым нужно было бы ухаживать, она бы
делала это с тем же рвением.
Он ее выбрал. Выбрал бы он - уже с полным знанием дела - такую женщину,
