им инструкции. Конечно, главарь не он. У него не тот вид. Вот у Фаррана, у
того вид главаря. Но Леон, по-видимому, является кем-то важным, солидным, к
примеру адъютантом.
- А ты хохмач?
- А почему бы мне не быть хохмачом? Разве я вам не сказал, что торгую
отпусками? Отпуска - это весело! Я занимаюсь отпусками, и я весел...
Теперь настал его черед положить руку на бедро Алексы и сказать ей
уверенным тоном:
- Завтра я вернусь и трахну уже тебя.
Уф! Впервые в жизни он произнес это слово, и ему это далось не без труда.
- Я уже заранее знаю, что ты мне сделаешь, что ты попросишь, чтобы я тебе
сделал. Я знаю и как ты станешь кричать.
Ее улыбка уже не выглядит столь естественной, и ему кажется, что он
немного напугал ее.
Тогда он решил пойти дальше, гораздо дальше. Хватит с него этой его
щепетильности порядочного человека. С этим кончено. Кон-че-но.
- Я сейчас скажу, что ты у меня попросишь. Давай подставляй свое ухо.
И он повторил, совсем тихо, слова, услышанные из уст соседа.
- Тебя это удивляет, да?
Она смотрит на бармена, и тот удаляется как бы для того, чтобы обслужить
других клиентов. На самом же деле он покидает бар и направляется к небольшой
двери рядом с туалетами.
- Держу пари, он сейчас отыщет Фаррана!
- Что?
- Я сказал Фаррана.
- Кто это? Кто-нибудь, кого ты знаешь?
Он глядит на них - лукавый, смеющийся, напуганный, все вместе. Ему не
хотелось заходить так далеко. Он забыл, что ему не полагается это знать.
- А вы нет?
- Здесь не принято спрашивать фамилию клиента. Только его имя. Вот у тебя
какое имя?
- Эмиль.
Ирен уже стушевалась, предоставив руководство действиями Алексе. Та же
почти без иронии говорит:
- Так я и знала.
- Почему?
- Потому что оно тебе очень подходит.
У него мелькнула смутная догадка, что она смеется над ним, и это его
рассердило.
- Ты забываешь, что я о тебе знаю больше, чем ты обо мне. Может, я и
зовусь Эмилем, но я не...
Он резко остановился. Только сейчас он замечает отсутствие бармена.
Точнее, он видит, как тот внезапно возникает рядом с небольшой дверью, а
он-то все это время считал, что тот находится у него за спиной.
- Откуда он идет?
- О ком ты говоришь?
- О Леоне.
- Вероятно, из туалета.
- Нет. Он вышел из другой двери. Куда она ведет?
- За кулисы. Нам все ж таки нужно одно место, чтобы там переодеваться,
складывать аксессуары и другое - для хранения бутылок.
Он обвел взглядом зал, и его беспокойство возросло. Большая часть
клиентов уже ушла, остались лишь три пары за столиками, и музыканты
складывают свои инструменты.
Это не отрезвило его полностью, но его апломб поуменьшился. Внезапно ему
нестерпимо захотелось поскорее оказаться снаружи, оставить эту западню.
Ибо это была западня, и вот он уже начинает вырываться.
- Сколько с меня, бармен?
- Вы ведь не собираетесь вот так вот уйти, когда эти дамы еще не допили
своего шампанского.
Он взглянул поочередно на Алексу и на Ирен, он увидел их другими, не
такими, как прежде. Они не были двойниками, но их улыбка выглядела
вымученной, черты - напряженными, как бы угрожающими.
Может, он все это выдумывает.
- Пусть они его допьют.
Ирен, кажется, поняла Бог знает какой сигнал бармена.
- Я сейчас скажу тебе одну приятную вещь, лапушка. Ты говорил, что
вернешься сюда завтра из-за Алексы. Завтра у нее выходной. Она только что
мне призналась, что ей хочется. Понимаешь? Мы сейчас премиленько разопьем
еще одну бутылку, а потом отправимся втроем в дом по соседству...
Он держится за стойку бара, так как табурет под ним качается. Нахмурив
брови, он силится понять. Зачем они хотят затащить его в меблированные
комнаты в соседнем доме?
- Это западня? - спрашивает он, еле ворочая языком.
Леон, не дожидаясь его ответа, уже откупорил бутылку и теперь разливает
шампанское по бокалам.
- Какая западня? Зачем бы мы стали устраивать тебе западню? Нам обеим
просто хочется позабавиться с тобой...
"... и избави нас... ".
Нет! Хватит с него этих песен.
- Зачем вы ходили за кулисы? - внезапно спросил он, повернувшись к
бармену.
- Чтобы сказать хозяйке, что все идет хорошо.
- Хозяйка ведь наверху.
- Есть внутренний телефон.
- Кто принял решение прекратить музыку?
- Никто. Музыканты сами знают, когда им играть, а когда нет. Их уже не
слушали, да и танцующих больше нет.
Одна из трех пар направляется к выходу. Остаются две пары и одинокий
клиент в баре - англичанин, дремлющий за своим стаканом виски и время от
времени зовущий Леона, чтобы тот его наполнил.
- Чинь-чинь!
Нет! И "чинь-чинь" тоже не надо! Ни "чинь-чинь", ни "избави нас ото зла".
Ему довольно тягостно, что он дошел до такого. Он даже не знает, как это
началось. Разумеется, это была его вина. Все всегда происходило по его вине.
Бланш никогда не принимала решений. Она делала то, чего хотелось ему. Она
была покорной женой. Покорной!
А разве Ирен не была покорной в меблированных комнатах? Нет ничего проще.
И Ален был покорным. Если он и нарушал родительскую волю, то тайком, так,
чтобы отец не знал, делает он это или нет. Он это делает, это точно. Может,
он прямо сегодня поделился со своими товарищами:
- Вчера во время прогулки я принял скучающий вид, как будто мною
пожертвовали при этом переезде. Сработало. Я скоро получу свой мопед.
Все они жульничали. Все жульничают. Да и сам Жовис ведет сейчас самую
крупную игру в своей жизни.
Он допьет бутылку с двумя этими девицами, коль скоро так надо. В
противном случае они способны вообще не выпустить его из этого кабака.
Одному Богу известно, кто сейчас стоит за небольшой таинственной дверью.
Вот и еще одна пара уходит. Остается последняя - обнимающиеся влюбленные.
Мужчина цинично мнет грудь своей спутницы, как будто они здесь одни.
Так, значит, прикончив бутылку...
Ах да! Он помнит... Он покорно пойдет с Алексой и Ирен...
Может, было бы не так уж и неприятно оказаться втроем в меблированных
комнатах. Все трое голые! Ну как?
Однако не следует. Это еще одна западня. На улице он поглубже вдохнет
воздуха и уйдет.
Рядом находятся другие ночные кабаки, рестораны, которые еще открыты.
Если потребуется, он побежит, и никто не осмелится броситься за ним
вдогонку. Только бы добраться до Елисейских полей, а там ему останется лишь
забрать свою машину...
Доказательство того, что он не так уж и пьян, - он очень хорошо помнит
место, где оставил машину. В подземном паркинге на авеню Георга V. Ему
придется медленно вести машину, стараясь не нарушать правил, так как если
его остановят полицейские, то, возможно, они заставят его пройти тест на
алкоголе... алкоголеметре... Ну и слово! Такое слово трудно выговорить,
особенно сегодня ночью!
Внезапно от одной мысли весь его пыл остывает.
А что если Фарран и в самом деле находится за кулисами, как он подумал?
Что если Фарран последует за ним на своей красной спортивной машине?
На автостраде Жовису ничего не грозило - из-за огней и оживленного
движения. Но когда он свернет направо, когда он окажется на пустынной дороге
Клерви и выедет на мост через железную дорогу?
О подобных случаях можно прочесть в газетах. Их показывают по
телевидению.
Они боятся его, это точно Сколько их задействовано в этих махинациях?
Есть Малыш Луи, который "угоняет" машины. Затем следует сменить номера,
технический паспорт. Или кто-то из администрации торгует техническими
паспортами, или же какой-нибудь специалист фабрикует поддельные.
Где-то имеется гараж.
- Что с тобой?
- Ничего. Мне жарко.
- Выпей. Шампанское тебя остудит.
Он смотрит на нее с горькой иронией. Судьба посмеялась над ним. Если
сегодня ночью с ним должно что-то случиться, как выражается Бланш, то он до
последнего момента будет жалеть о том, что ему попалась Ирен. Так как в
конечном счете это было случайностью.
Могло оказаться так, что, когда он вошел, место рядом с Алексой было бы
свободно. Он бы на него сел. Она бы повела себя, как ее товарка, потому что
все они так себя вели. Значит, в соседние меблированные комнаты он бы
отправился с Алексой.
А Алекса в точности соответствовала тому типу женщины, обладать которой -
хотя бы один раз - он мечтал всю жизнь.
Казалось бы, он еще может это сделать. Они предложили ему пойти втроем в
дом свиданий.
Но это было не так. Бесполезно строить иллюзии. Все вокруг него
изменилось. Последняя пара ушла. В гардеробе осталась висеть только одна его
шляпа, сама же гардеробщица исчезла. Англичанин тоже.
Освещение было теперь не цвета танго, а пронзительного белого цвета, и
вот уже две старые женщины принимаются подметать серпантин и разноцветные
шарики.
Леон - не прежний жизнерадостный бармен, тот человек-шар, что улыбался с
добродушным видом. Холодно глядя, он наполняет бокалы, как бы приказывая
Жовису пить.
А вообще-то, почему он должен это делать?!
- Нет!
Он удивился, услышав, как в тишине прозвучал его голос, так как считал,
что разговаривает мысленно.
- Кому ты говоришь "нет"?
Он взглянул на них - все более меняющиеся, все более жесткие, они крепко
сжимают его с обеих сторон как бы для того, чтобы помешать ему убежать.
- Не знаю. Я думал...
- О чем?
- О... о своей жене.
Он сочиняет, пытается выиграть время. Главное - не упасть. Если, слезая
со своего табурета, он упадет, то окажется в их власти.
Теперь он знает, когда это началось. С переезда! Потому что это не было
настоящим переездом. Это было предательством. Вырвавшись оттуда, он предал
их всех.
Его раздражали не одни только рисованные обои, но и славные люди с улицы
Фран-Буржуа.
Кто это сказал: "Гордыня тебя погубит! "?
Не важно. Он предал их - своего отца, полицейского из дома напротив, его
супругу, которая замещала консьержку - кстати, консьержка умерла, - а также
бедняжку Бланш, которую он пересадил на новую почву, как какую-то вульгарную
герань.
Странно было думать о Бланш как о герани. Герань тоже спокойная,
смиренная, действует успокаивающе и не отличается от любой другой герани.
Существуют сотни тысяч цветков герани, как существуют сотни тысяч Бланш,
которых не отличить друг от друга, когда, прижимаясь к стенам, они идут за
покупками или когда они направляются к первой мессе.
Он предал также и Алена, у которого в качестве друга будет только Уолтер
и которому придется расстаться с лицеем Карла Великого, чтобы каждое утро
отправляться в Вильжюиф.
Он думает быстро. Это не мешает ему слушать обеих женщин. Ирен описывает
платье, которое будет на ней в ее будущем номере и как медленно она будет
раздеваться.
- Я прекрасно понимаю, что делаю неправильно. Слишком спешу. Это сильнее
меня.
Еще немного - и он уснет, как тот англичанин. Он вздрогнул.
- Счет! - крикнул он чересчур громко, как если бы его голос по-прежнему
покрывался грохотом оркестра.
- Завтра заплатите или в любой другой день.
- Что это значит?
Его самолюбие задето, и он жестко глядит на Леона.
- Я не имею права заплатить? И почему же, позвольте узнать? Что, у меня
не такие деньги, как у других?
Алекса берет его под руку, заставляет слезть с табурета.
- Идем, лапушка.
Он высвободился из ее рук.
- Минутку. Не раньше чем...
Он достал из кармана бумажник, вынул из него стофранковые банкноты - три,
четыре, может, пять. Он позаботился о том, чтобы, прежде чем идти сюда,
запастись суммой, которую не имел обыкновения носить при себе.
- Вот! Если этого недостаточно, скажите!
- Спасибо, мсье.
Он поворачивается. Не надо бы ему поворачиваться.
