- Что он ответил?
- Спасибо, мсье.
- Почему он не хотел, чтобы я заплатил?
- Чтобы удружить тебе.
- Удружить?
- Ну потому, что ты ему приглянулся! Выбрось это из головы. Идем. Сейчас
мы повеселимся.
Каждая из них держит его под руку, и он повторяет про себя: "Сейчас мы
повеселимся".
Глава седьмая
Он не удивился. Он был готов ко всему. У него было ощущение, что он стал
в высшей степени прозорливым, и ему казалось, что он раскрыл тайну людей и
вселенной.
Отсюда и его горькая ирония, которая была направлена как на других, так и
на себя самого.
- Ну вот. Осторожно, тут ступенька.
Девицы его поддерживали под руки. Еще мгновение назад он ощущал их у себя
по бокам. Затем, в следующую секунду, без всякого перехода, он уже стоял
один посреди тротуара.
Разумеется, это была шутка. Он ни на миг не поверил, что они собираются
отвести его в номер и что они все трое разденутся.
Его разыгрывают. С самого начала. Он не поддается. Меньше чем в
пятидесяти метрах имелось другое кабаре, его фиолетовое название выделялось
в темноте. Он силится прочесть. Буквы скачут перед глазами. То ли "Тигр", то
ли "Тибр".
На его пороге швейцар в сером рединготе болтает с полицейским. Если не
считать их, улица пустынна.
Может, женщины бросили его из-за полицейского? Он обернулся, чтобы
посмотреть, что с ними стало. Их здесь уже не было. Может, они вернулись в
"Карийон"? Или же продолжили свой путь и сейчас были уже далеко?
Что ему с того? Alea jacta est [6]. Ему не было страшно. Он всегда брал
ответственность на себя, как и полагается мужчине. Никто не мог утверждать,
что он ведет себя не как мужчина.
Что было трудно, так это сохранять равновесие, теперь, когда девиц уже не
было рядом, чтобы поддерживать его, и время от времени он натыкался плечом
на стену.
Из-за полицейского ему следовало шагать прямо. Девиц-то полицейский
напугал, но ему он не внушал страха. Ему не в чем было себя упрекнуть.
Может, он и был проклят - если ад Бланш существует, - но ему не за что было
краснеть.
Мужчина имеет право раз в жизни заняться любовью с другой женщиной. Он
даже ее об этом и не просил. Она сама все устроила.
Следует ли ему сказать, проходя мимо:
- Добрый вечер, господин полицейский.
Нет. Это могло бы показаться вызывающим.
А если бы он ему сказал:
- В "Карийоне" находится некий Фарран со своей бандой. Человек по
прозвищу Малыш Луи угоняет машины, а затем, когда клиент пьянеет, Алекса...
Выслушайте меня... Я, быть может, тоже пьян, но я знаю что говорю... Алекса
- это брюнетка, та, у которой тело...
Какое же у нее тело? Струящееся! Вот. Трудно описать тело, и он нашел
нужное слово: струящееся! А рот... для рта он не находил нужного слова, но
всякий поймет.
Короче говоря, у него была возможность всех их засадить. Их арестуют.
Отведут в тюрьму.
Однако он молча проходит мимо этих двоих мужчин, которые не обращают на
него внимания.
Разве не должен был полицейский расспросить его? Неужели он не понял при
взгляде на него, что тут что-то не так? Жовис ни разу за всю свою жизнь не
был пьян. "Нет, господин полицейский, даже в тот день, когда мы отмечали мое
повышение по службе на площади Бастилии".
Ему поставили шампанское. Его коллеги. Не настоящее шампанское. Игристое.
Тем не менее соизволил приехать г-н Арман и произнес речь, в которой говорил
о большой семье, которую все они составляют и которая всегда будет идти
вперед для блага...
Это было глупо! У полицейских нет чутья. Они годятся лишь на то, чтобы
управлять уличным движением. Настоящую работу выполняют другие, те, кто одет
как все и кого не узнают в повседневной жизни.
Если бы такой вот человек оказался сейчас перед ним...
Где это он? Ах да, на улице де Понтье... Нужно убираться с этой улицы,
которая не ведет к его машине... Она была припаркована в подземном гараже на
авеню Георга V...
Чтобы попасть туда, нужно выбраться из этой кишки, что идет под уклоном
вниз и на которой не видно ни души, ни огонька, если не считать уличных
фонарей.
Ему следует найти проход, чтобы двинуться правее, к Елисейским полям, где
г-н Арман руководит агентством, которое все из стекла. Жаль, что оно не
открыто по ночам. Он бы пошел и сказал г-ну Арману...
Он остановился - у него закружилась голова, - и ему пришлось ухватиться
за дверь. У него в груди происходили какие-то неприятные вещи. Его не
тошнило. Дело было не в желудке. Может, это сердце сжимается и расширяется,
причиняя ему сильную боль...
Неужели они его отравили? Ему удалось достать из кармана носовой платок,
чтобы вытереть им лоб, по которому струился пот.
Во всяком случае, они будут защищаться. Ему слишком много о них известно.
Он сказал об этом Алексе и Ирен.
Странно. Ему не удается убедить себя, что он переспал с Ирен. Разве это
не должно было оставить какойто след? После она была такой же, как и до, как
будто между ними ничего не произошло.
Ему слишком много о них известно. Он может сделать так, что их всех
арестуют. Это не входит в его намерения. Он не... - как же это называется? -
стукач.
Пусть они оставят его в покое, а он со своей стороны не станет соваться в
их махинации. Одной угнанной машиной больше, одной меньше...
Вот только им-то это неизвестно. А бармен Леон взглянул на него тогда
змеиным взглядом. Затем отправился за кулисы, где хоронился Фарран.
Фарран - главарь. У него вид главаря.
Что они собираются делать? Они выпустили его из
"Карийон Доре". Может, потому, что внутри здания они бы не знали, как им
распорядиться его трупом.
Труп-это хлопотно. Преступники почти всегда попадаются из-за трупа...
Он шагает. Его качает. Случается, он сходит с тротуара и каким-то чудом
вновь на него забирается.
Он помнит все. Не по порядку, разумеется. Вот, например, добро и зло...
Это просто вздор!
Что случится, если он умрет сегодня ночью, так и не добравшись до Клерви?
Клерви! Название, похожее на псевдоним. Деревня, поселок, городок так не
называются. По одному этому названию сразу ясно, что это обман.
Он гулял пешком, но немного. С самого первого дня, когда они приехали
чуть раньше, чем фургон с мебелью...
Узнают ли жена с сыном, как он провел свой последний вечер?
А кто им это скажет? Не Леон, который не станет похваляться тем, что
заставлял его пить. Не девицы, которые были соучастницами. Гардеробщица? Она
выглядела попристойнее остальных и безучастно наблюдала издали за тем, что
происходит.
Бланш так или иначе узнает. У него не было никакого основания быть убитым
в квартире Елисейских полей, в то время как ему полагалось находиться в
"Орли". Более того, он уже давно должен был бы вернуться домой, и тут вдруг
у него на лбу выступает гадкий пот.
Об этом - он и не подумал. Он сказал, что вернется самое позднее в два
часа ночи. Поскольку за пятнадцать лет совместной жизни ему впервые
случилось проводить часть ночи вне стен дома, то Бланш, возможно, не легла в
кровать. Она способна сидеть и ждать его.
И вот, видя, что время идет...
Который сейчас час?
- Который час? - крикнул он в пустоту ночи, забыв, что у него на запястье
были часы.
Может, сейчас уже начнет светать? Она позвонит в аэропорт. Спросит:
- Спецрейс давно улетел?
Значит, теперь она уже знает, что спецрейса не было. Он ей солгал. Что
докажет ей, что это первый случай за пятнадцать лет?
Не имеют права сваливать столько забот на голову одного-единственного
человека. Какая-то улица пересекает улицу де Понтье, и ему следует взять
вправо. Стоит ему добраться до Елисейских полей, и он будет в безопасности.
Это улица Ла Боэси. Довольно далеко в стороне Сен-Филипп-дю-Руль стоит
какая-то машина, но это не открытая красная модель.
Постой-ка! Выходя из кабаре, он не видел красной машины Фаррана. Может,
все же он, дав инструкции, уехал. Главарь не занимается деталями, не
участвует в казни.
Кто знает, может, сейчас он у себя в квартире заставляет кричать свою
жену, которую по другую сторону перегородки уже никто не услышит?
Именно с этого все и началось...
Но что с того... Он шагает... Ему нужно шагать... Еще каких-то сорок
метров - и он окажется на широком тротуаре Елисейских полей...
Машина позади него тронулась с места. У нее был мощный мотор, который
производил столько же шуму, сколько и красная машина.
Машина очень быстро приближалась, и он чуть было не обернулся, но ему
казалось, что не следует этого делать. Самое лучшее было пуститься бежать.
Может, он успеет добраться до угла...
Один-одинешенек на тротуаре, он, наверное, походил на марионетку, и он...
Он услышал звук автоматной очереди - как в кино или по телевизору. Ощутил
удар. Он замер на месте, пошатываясь, - у него было такое чувство, будто его
только что разрубили пополам.
Он не был мертв. Ему не было больно. Он по-прежнему оставался на ногах.
Нет. Он уже не стоит на ногах. Его голова тяжело ударяется о вымощенный
тротуар, и именно в голове он ощущает боль. Однако он держится обеими руками
за живот.
Может, полицейский на улице де Понтье... Бланш будет считать, что он в
аду... Он все предвидел... Он оказался тогда проницательным... Он и сейчас
проницательный... Она будет считать, что он в аду... А если она права? Если
и вправду есть ад?
Всю свою жизнь он...
Это утомительно. Почему его оставляют одного? По нему течет кровь - такая
теплая. Не из головы.
И вот он ощущает в животе как бы удары кинжала.
- Прошу прощения...
Склонившийся над ним мужчина - огромная голова, чрезмерно длинный нос,
как в страшных снах, - повторяет:
- Куда вы ранены?
- Что?
- Я не хотел...
Постой-ка! Полицейский тоже здесь, а чуть дальше женские ноги.
- Я не хотел вас беспокоить...
Он предпочел бы улыбнуться им. Получается ли у него? Может...
Слишком поздно. Он уже больше ничего не видел. Он уже был не с ними. Он
услышал свисток, шум мотора, голоса, но это его не касалось.
Неужели он закричал? Неприлично посреди ночи кричать на улице.
- Почему эти люди...
Они разговаривают. Они колют его в руку. Или, может, в бедро, он уже не
знает.
Она станет носить траур. Ей не понадобится покупать новое платье; у нее
уже есть черное платье, которое она надевает, чтобы идти в церковь.
Она станет маленькой старушкой. Он всегда думал, что она рождена, чтобы
стать маленькой старушкой. Вдовой, каких много в квартале Фран-Буржуа.
Может, кончится тем, что она пойдет в прислуги?
Она получит страховку.
Он уже больше не кричит, ему уже не больно. Он начинает засыпать. Его
трясут. Он спрашивает себя, почему его трясут вместо того, чтобы оставить в
покое.
Что скажут Алену? Он забыл купить ему мопед, и сын никогда ему этого не
простит. Теперь уже было слишком поздно. Они не смогут остаться жить в
Клер... как его там?.. Смешное название, которое все испортило...
- Доктор, он умер?
Странно было слышать - и так отчетливо - этот вопрос.
- Пока еще нет.
Тогда почему же ему мешают дышать? Ему что-то суют на нос и сильно
надавливают.
Им придется присутствовать на судебном разбирательстве: она будет в
черном, Ален наденет коричневый костюм, который был у него лучшим, но на
рукав ему пришьют черную ленту.
- Вдова и сын...
Полиции требуется время, но она всегда добивается своей цели. Вот они
выстроились в ряд в зале суда - посреди Фарран, тут и бармен Леон, Алекса...
Ему не нравится запах. Ему совсем, ну вот совсем не нравится, что с ним
сейчас делают, пользуясь тем, что...
Блестящая мысль... Он уверен, что ему пришла блестящая мысль... Пусть ему
предоставят несколько секунд, пусть ему дадут сказать, вместо того чтобы
