бесстрастным и вместе с тем заурядным лицом и такими механическими жестами.
Мужчины обмениваются рукопожатием и молча смотрят друг на друга, словно
понимают один другого без слов или заранее прорепетировали эту сцену. Затем
Одуар, встав у изножия кровати, обращается к Рене:
- Вы успокоились, это прекрасно. Сейчас мы еще немного вас потревожим, а
потом вы крепко уснете.
Рене удивлен - к нему обращаются как к нормальному человеку. Но при этом
он не перестал быть для них пациентом. Молодая медсестра откидывает одеяло,
и он смущенно смотрит на свои обнаженные бедра, на судно между ног, словно у
старика, впавшего в маразм.
Сестра крепко придерживает его колено, которое начало было дрожать,
профессор Одуар берет шприц, но не тот, с длинной иглой, а поменьше, и
делает укол в ягодицу. Он ничего не ощущает. Это он тоже хотел бы им
сказать. Но не потому, что встревожился. Напротив, никогда еще он не
относился с таким безразличием к собственной жизни и теперь смотрит на них
троих так, словно их суетня его совершенно не интересует.
С ним что-то случилось, но что именно, он даже понятия не имеет. Не
помнит ни где, ни когда это произошло. Рене хмурит брови, вернее, полагает,
что хмурит, - теперь, когда выяснилось, что он не может говорить и управлять
своими членами, он уже ни в чем не уверен.
Двое мужчин молча стоят и ждут, наблюдая за ним, медсестра все еще
придерживает ему ногу, не отрывая глаз от наручных часов.
Что все это значит, сейчас не важно. Это должно было случиться. Подобная
уверенность приносит облегчение. А пока все. Больше не нужно об этом думать.
И напрасно все они портят себе из-за него кровь.
Все явно дожидаются, когда он уснет. Почему? Его будут оперировать? Но
никакой боли не ощущается, тут явно что-то не то.
- Как ты - все в порядке?
Могра пытается смотреть как можно веселее, желая тем самым отблагодарить
Бессона д'Аргуле, медсестру и, наконец, этого самого Одуара, к которому
остальные относятся с нескрываемым почтением. Большая шишка, должно быть,
вроде Бессона, а может, и поважнее. Кто он по специальности? Могра знает
множество медицинских светил. Из чистого любопытства пытается припомнить, но
мысли его начинают расплываться, и ему кажется, что вдали снова загудели
колокола.
Последнее, что он успевает заметить, - это двое мужчин, которые
обмениваются взглядом, словно желая сказать: "Ну вот..."
Он не умер, а в залитой солнцем палате сидит Бессон д'Аргуле на месте
медсестры и курит сигарету. Профессор уже не во фраке, но и не в белом
халате. Это шестидесятилетний, но еще очень красивый человек, галантный,
изысканный, всегда со вкусом одетый.
- Как ты себя чувствуешь? Нет, говорить даже пока и не пытайся. Лежи
тихо. По твоему взгляду я вижу, что ты хорошо перенес удар.
Какой удар? И почему его друг Пьер считает нужным разговаривать с ним
вкрадчивым тоном, который обычно приберегает для больных?
- Я полагаю, ты ничего не помнишь?
Как ему хочется ответить: "Нет, помню!"
Он и впрямь внезапно вспомнил все: "Гран-Вефур", отдельный кабинет на
антресолях, у винтовой лестницы, где они все - сперва их было тринадцать,
теперь осталось десять, трое умерли - завтракали каждый первый вторник
месяца.
Сколько времени прошло с тех пор? Рене не знаетможет, день, может, целая
неделя. День тогда выдался пасмурный, не то что сегодня - по нежному, даже
несколько робкому солнечному свету он догадался, что сейчас утро. Который
теперь час, его пока не интересует, однако слышно, как в коридоре рядом с
его палатой подметают пол.
Они собрались в "Тран-Вефуре"; через полукруглое окно сквозь тонкую сетку
дождя виднелись аркады и двор Пале-Рояля. Бессон сидел напротив, пришли
почти все: адвокат Клабо, академик Жюльен Марель, чья пьеса как раз шла в
театре на другой стороне улицы, еще один академик, Куффе, затем Шабю.
Он мог бы перечислить их всех, рассадить по местам так же, как они сидели
тогда, помнил, как Виктор, официант, который прислуживал им уже двадцать
лет, обходил вокруг стола с громадной бутылью арманьяка.
Рене встал и пошел звонить к себе в редакцию. Телефон находился между
женским и мужским туалетом. Нужно было позвонить Фернану Колеру, своему
заместителю, который, вопреки грозной фамилии, был кротким как ягненок [1].
Уезжая из редакции газеты хотя бы на час, он всегда испытывал желание
позвонить туда и теперь резко, даже чуть визгливо, давал точные инструкции.
- Нет! На первой полосе оставьте все как есть. Третью колонку на третьей
полосе замените... Министерству внутренних дел ответьте, что мы ничего не
можем поделать, а обойти молчанием подобный инцидент немыслимо...
Продолжая попыхивать сигаретой, Бессон д'Аргуле счел нужным пояснить:
- Мы сидели за столом в "Граи-Вефуре". Когда подали ликеры, ты вышел
позвонить. Потом зашел в туалет, и там тебе стало плохо, и Клабо, который
минут через десять-пятнадцать тоже отправился туда, нашел тебя без
сознания...
К чему эти увертки, эти терпеливые объяснения? С ним обращаются как с
ребенком, вернее, как со взрослым больным, что, собственно говоря, вполне
справедливо.
Но в одном профессор при всей своей самоуверенности ошибся. И эта
подробность столь необычная, что, даже будь Могра способен говорить, он ни
за что о ней не рассказал бы.
Повесив телефонную трубку, Могра действительно зашел в туалет. Встал у
писсуара в смешной, знакомой любому мужчине позе. Он размышлял о Колере и
демарше министерства внутренних дел, как вдруг почувствовал, что
подкашиваются ноги.
Теперь он с отвращением припомнил, как изо всех сил вцепился обеими
руками в скользкий фаянс и только потом упал.
Что там сказал Бессон?
- Клабо, который минут через десять-пятнадцать тоже отправился туда,
нашел тебя без сознания...
Но по этим словам невозможно судить, в какой позе он лежал. И Могра
увидел себя, распростертого в тесной комнатушке на плиточном полу и тщетно
пытающегося не встать и позвать на помощь, а застегнуть брюки.
Но вот в чем загадка: каким образом он мог увидеть себя со стороны,
таким, каким увидел его Клабо? Возможно ли такое раздвоение личности?
- Не скрою, в первый момент мы очень испугались...
Голова у него ясная, восприятие окружающего даже вроде бы более острое,
чем обычно. Рене автоматически подмечает все происходящее вокруг: интонации
врача, его колебание, и даже запонки необычной формы, в виде какой-то
греческой буквы, только не знает какой, потому что изучал греческий давно и
всего несколько месяцев. Заметив эти запонки, он почему-то начинает
подозревать, что Бессону д'Аргуле еще больше не по себе, чем ему самому, и
что, несмотря на уверенный вид, он встревожен не меньше, чем в
"Гран-Вефуре".
Да, он, Могра, утратил дар речи, а половина его тела парализована. Это он
тоже обнаружил самостоятельно. Ожидал ли его друг такой реакции, вернее,
полного ее отсутствия, несокрушимого спокойствия, очень схожего с
безразличием?
Но это и есть безразличие, его не волнует, что происходит в этой довольно
убогой комнатенке, не волнует собственное тело, не удивляет, что у него из
руки торчит игла, подсоединенная резиновой трубочкой к капельнице с какой-то
прозрачной жидкостью.
Перехватив его взгляд, врач поспешно поясняет:
- Это глюкоза. Завтра или послезавтра ты уже сможешь есть как обычно, а
пока тебе нужно поддерживать силы.
Этим убедительным тоном он говорит со всеми пациентами в тяжелом
состоянии. Так, во всяком случае, кажется Могра, который до этого
консультировался с другом лишь по всяким пустякам да проходил у него
ежегодный осмотр и как врача знает его мало.
Похоже, Бессон пытается угадать вопросы, которые могут у него возникнуть,
и заранее ответить на них.
- Ты, наверное, удивляешься, почему лежишь здесь, а не в клинике в
Отейле?
Однажды, несколько лет назад, Бессон уже направлял его туда на
обследование по поводу нервной депрессии. Тогда выяснилось, что это просто
от переутомления.
- Понимаешь, сперва я и отвез тебя в Отейль, ведь я ехал с тобой на
"скорой помощи". Тебя положили в палату, где ты уже лежал, сразу прибежала
твоя жена. О ней не беспокойся. Я убедил ее, что тебе ничего страшного не
грозит. Она вела себя молодцом. Я звоню ей по несколько раз в день, и по
первому моему слову она тебя навестит... Не пытайся разговаривать. Я знаю,
это крайне неприятно, но поверь, речь идет о временном нарушении речи.
Это должно было случиться. Пока его друг говорит, Рене повторяет про себя
эти четыре слова, совершенно бесстрастно, как простую констатацию факта.
Почему это должно было случиться? Таким вопросом он не задается. И
находит, что все это даже забавно. Быть может, слова приобрели теперь иной
смысл? Или они перепутались в его ленивом мозгу? Вместо слова "забавно" он
охотно сказал бы "утешительно", но так вроде не говорят. Это похоже на
какую-то игру, в которую он играет без ведома окружающих, делая вид, что
слушает разглагольствования Бессона.
Уже очень давно, возможно, даже всегда, Рене ждал катастрофы, а в
последние месяцы так сильно ощущал ее неотвратимость, что ожидание уже стало
раздражать.
Бессон д'Аргуле ходит вокруг да около, боится произнести слово, которое
так или иначе произнести придется: гемиплегия [2].
- Так вот, немного о том, почему ты все же не в Отейле. Когда я понял,
что у тебя, скорее всего, тромбоз средней артерии головного мозга, я
пригласил своего коллегу Одуара - профессора-невропатолога и главного врача
Бисетра. ТЫ должен был о нем слышать. Это он осматривал тебя вчера вечером,
а потом сделал спинномозговую пункцию. Ну вот, Одуар решил, что будет лучше,
если тебя положат сюда, где есть квалифицированный персонал, которому он
полностью доверяет. Тут есть две отдельные палаты, и одна как раз оказалась
свободной. Поэтому с вечера понедельника ты лежишь здесь.
Бессон улыбнулся.
- Надеюсь, ты не сердишься на нас с Одуаром, что мы поместили тебя в
больницу с такой зловещей репутацией? Кстати, твоя жена сперва была очень
недовольна, но я доказал ей, что тебе будет здесь даже лучше, чем в частной
клинике, хотя особой роскоши тут нет...
Могра моргает - просто так, машинально, и его приятель озадачен: а может,
больной подает ему какой-то знак?
- Я тебя не утомил?
Могра не может управлять мышцами лица, но всем своим видом старается дать
понять, что он не устал, и врач, похоже, его понимает.
В дверь слева от кровати вставлены матовые, вернее, покрытые тонкой
насечкой стекла, искажающие изображение; время от времени в них появляются
нескладные тени - это люди, которые передвигаются на костылях, но при этом
совершенно бесшумно. Загадка! Может, они в туфлях на войлочной подошве?
Бессон, должно быть, приготовил свою речь заранее и нити не теряет.
- Ты достаточно разбираешься в медицине, поэтому я скажу тебе, к какому
заключению пришли мы с Одуаром. Тут я полагаюсь в основном на Одуара, он в
этом разбирается лучше... Как любой, ты примерно представляешь, что такое
односторонний паралич, однако не знаешь, что они бывают разные, как по своим
причинам, так и по проявлениям, у каждого своя клиническая картина, и в
каждом случае можно сделать вполне определенный прогноз...
К чему столько слов? Не лучше ли просто сказать, что его случай самый
банальный и не слишком серьезный?
- В твоем случае поясничная пункция была совершенно необходима. Никакой
патологии мы не обнаружили, значит, имеем дело с обычным мозговым
кровоизлиянием, которое...
Бессон обиженно хмурит брови и долго закуривает сигарету.
