Я смотрела на людей, не отвечая. Что мне было им ответить?
Мне случалось увлечься какой-нибудь одноклассницей. Я приглашала ее
домой, а спустя несколько недель уже была не в силах ее выносить.
Когда я приходила к подруге, например, на день рождения, то чувствовала
себя неуютно в квартире, которая так сильно отличалась от нашей и где мать
пыталась нас развлекать.
"Одиль, о чем ты думаешь?"
"Ни о чем, мадам".
Я была вежлива. Меня научили быть вежливой. Здравствуйте, мсье.
Здравствуйте, мадам. Спасибо, мсье.
Сколько же раз за свою жизнь сказала я "спасибо"!
Мне бы нужно решиться закончить это письмо. Ты ведь догадался, что я
уехала в Париж? Это наилучшее место, чтобы исчезнуть.
Я не хочу, чтобы ты меня жалел. С тех пор как я приняла это решение, я
уже не чувствую себя несчастной. Придется пройти через неприятный момент, но
он очень короткий, короче, чем на приеме у дантиста.
А потом я почувствую себя освободившейся. Освободившейся от себя самой,
той, что изводила себя, может, и безо всякой на то причины.
Я тебя еще не утомила? У меня складывается впечатление, что я пишу тебе
так, будто я пуп земли. Ты не принимаешь меня или тебе не случалось
принимать меня за гордячку? Я дура, что задаю такой вопрос, поскольку мне
никогда не узнать ответа.
Что ж, старина Боб, не будем больше об этом думать, когда решение мною
уже принято. И не жалей меня. Мне тяжело уходить из жизни, но мне было бы
куда тяжелее, останься я жить.
Когда ты увидишься с дядей Артуром, скажи ему, что я не держу на него
зла. Тут нет его вины. Я размышляла над этим и в конечном счете поняла, что
сама его спровоцировала. Правда, мне было всего пятнадцать лет. Впрочем, он
не пошел до конца. Я тогда этого не знала. Я поняла это гораздо позднее.
С мужчинами мне не везло. Именно с мужчинами, потому что я никогда не
водилась со своими одногодками. Может, я была и не права? Они меня не
интересовали.
Какое это теперь имеет значение!
Видишь ли, мое великое открытие заключается в том, что я ни разу ничего
ни для кого не сделала. Я винила в этом другую сторону. Потом мало-помалу я
начала задавать себе вопросы.
Даже когда мне случалось проявлять щедрость, это было так, как будто я
смотрелась в зеркало, чтобы видеть, как я делаю красивый жест.
Почему же мне не удается закончить письмо? Мне кажется, что не хватает
чего-то главного, я не сказала тебе того, что действительно имеет значение.
Когда я начала, мне казалось, что это будет просто, что от меня требуется
лишь одно: дать волю своему перу, не утруждая себя при этом особыми
раздумьями.
Поймешь ли ты? Мне бы хотелось, чтобы понял. Хотя я этого и не узнаю.
Уничтожь письмо. Не показывай его ни папе, ни маме. В конце концов, оба они
сделали то, что могли.
В последующие часы, Боб, я буду много думать о тебе, о твоем спокойствии,
о твоей доброй и светлой улыбке. Ты - уравновешенный парень, который знает,
чего он хочет, и добьется этого.
Ты женишься. У тебя будут дети. Вот только хочу надеяться, что ты не
останешься в "Двух липах". Мне думается, что сменявшие там друг друга жизни
оставили после себя давящую атмосферу.
Ну да ладно! Я снова отвлекаюсь. Пора кончать. Крепко-крепко целую тебя в
обе твои чуть колючие щеки, старина Боб. Очень скоро ты снова будешь
улыбаться, и даже больше того, ты будешь закатываться своим звонким смехом.
Твоя глупая сестра
Одиль".
Он долгое время сидел с листками в руках, не двигаясь. Услышав шаги на
лестнице, он сунул их в карман.
- Боб, обед подан.
Она не говорила "мсье", так же как, обращаясь к его сестре, не говорила
"мадемуазель". По сути дела, это она их вырастила, и у них тоже с совсем
раннего возраста вошло в привычку обращаться к Матильде на "ты".
- Отец спустился?
- Сейчас же половина первого.
- А мать?
- За столом.
Он подошел к ним и, склонившись своим длинным и тощим телом, поцеловал их
обоих в лоб. У него было одно из тех как бы развинченных туловищ, которые
производят впечатление акробатической гибкости.
- А что, твоя сестра не спускается?
- Ее нет в комнате.
- Она сказала, куда пошла?
Его мать, с очень темными волосами, была в домашнем халате из голубого
шелка. Она докуривала сигарету, прежде чем приняться за закуски. Она курила
с раннего утра до позднего вечера, и к концу дня у нее из-за этого дрожали
пальцы.
У отца волосы были седыми, почти белыми, что подчеркивало молодость его
лица.
- Она мне ничего не сказала, но оставила записку.
У Марты Пуэнте были почти черные глаза, острый взгляд.
- Ты не хочешь показать ее нам?
- Кажется, я ее разорвал. Там просто сообщалось, что она уезжает в Париж
и предпочитает не оставлять своего адреса.
- Ты слышал, Альбер?
- Когда она уехала?
- Насколько я понимаю, вчера вечером, экспрессом в восемнадцать тридцать.
- Думаешь, она была одна?
- По-моему, да.
- Не скрывается ли за этой историей какой-нибудь мужчина?
- Мне так не кажется.
Отец, не говоря ни слова, сидел, уставившись в свою тарелку.
- Такое все же невозможно себе вообразить! - воскликнула Марта Пуэнте
пронзительным голосом. - Чтобы девушка, которой только-только исполнилось
восемнадцать, взяла и вот так просто уехала, ничего не сказав своей семье! А
деньги у нее есть?
- Думаю, она откладывала то, что получила на Рождество и на день
рождения.
- Она не называет дату своего возвращения?
- Нет.
- У меня - это в голове не укладывается. Если бы я рассказала своим
приятельницам, они бы подумали, что мы за семья такая.
Она повернулась к мужу.
- Ну а ты, конечно же, ничего не говоришь. Ты ешь!
- А что я могу сказать?
- Все равно что, но не оставайся таким безучастным. Все ж таки речь идет
о нашей дочери.
- Знаю.
- Я вот думаю: а не следует ли нам сообщить в полицию?
- От этого было бы мало проку. Если она захотела исчезнуть...
- Что ты называешь "исчезнуть"?
- Ну, строить свою жизнь без нас.
- А почему, хотела бы я знать?
- Вероятно, потому, что ей надоело.
- Что надоело?
- Ну, не знаю. Она молодая. Идет прямо...
Конец обеда за овальным столом, где напротив Боба так и остался
неубранным прибор его сестры, протекал в молчании. Не успев еще проглотить
последний кусок, Марта Пуэнте уже закурила сигарету, а ее муж встал,
вздыхая, как будто это было тяжелым физическим упражнением.
В действительности помимо своей утренней прогулки в парке Мон-Репо он не
занимался никакими физическими упражнениями, а вино "Доль" не представляло
собой лечебного курса для похудания. Он направился к себе наверх. В этом
доме вместе только ели, а затем каждый уединялся в своей келье.
- Ты уходишь? - спросил Боб у матери.
- Нет. Мы собираемся на бридж здесь, в четыре часа.
Именно этому посвящала она большую часть своих дней. У нее были
приятельницы, которые приходили в "Две липы", или, когда наступал ее черед,
она ходила к ним. Сначала подавали чай с сухим печеньем, затем, около
половины шестого, дамы принимались за виски.
- Ты не знаешь, она взяла с собой что-нибудь? - спросил Альбер Пуэнте,
взявшись за ручку двери.
- Я не увидел синего чемодана, который ей подарили на последнее
Рождество. Еще нет ее несессера с туалетными принадлежностями.
- А одежда?
- Кажется, все на месте, нет только ее пальто из верблюжьей шерсти. Она
никогда не хотела его носить. Считала, что оно чересчур нарядное.
- Я не стану ничего говорить о ее отъезде своим приятельницам, - сказала
Марта. - Ни к чему, если все начнут судачить об этом уже сейчас. Ведь не
сегоднязавтра она, конечно же, вернется.
- Не думаю, - возразил Боб.
- Что заставляет тебя так говорить?
- Это мое личное ощущение.
Письмо сестры было написано в привычном для нее стиле. Одиль была не
чужда страсти все драматизировать. Уже не впервые она заговаривала о
самоубийстве, но на этот раз тон был другим. Альбер Пуэнте начал подниматься
по лестнице. Его жена не замедлила последовать его примеру, а Боб встал у
окна и принялся смотреть на старую липу, которую называл "своим" деревом,
когда был ребенком, потому что забирался на самые высокие ее ветви.
Он услышал, как Матильда начала убирать со стола.
- Почему ты не сказал им правду?
- Какую правду?
- Что она уехала вчера вечером, а письмо отправила тебе по почте.
Насколько я ее знаю, она не обошлась запиской. Ты ведь получил длинное
письмо, так?
- Да.
- И ты не докажешь его им?
- Нет.
- Почему?
- Потому что там говорится о них, и то, что говорится, не доставило бы им
удовольствия.
- Ты и вправду считаешь, что она отправилась в Париж?
- Полагаю, да. Но я могу и заблуждаться.
- Чем она собирается там заняться?
- Не знаю. В ее письме подчеркивается одно-то, что она хочет полностью
исчезнуть. Возможно, это означает, что она задумала самоубийство. Мне и в
самом деле было бы интересно кое в чем удостовериться.
Он поднялся по лестнице, перешагивая через ступеньку, вошел в ванную
комнату родителей, где находилась аптечка. Теперь, когда они уже были не
дети, каждый в этом доме приходил и брал здесь то, что ему нужно было.
Тщательно осмотрел таблетки.
Его подозрения подтвердились: пропал пузырек со снотворным.
Он вернулся в комнату сестры, где в углу, на своем месте, лежала гитара,
а на стеллаже сидели разные плюшевые зверюшки, сохранившиеся у нее с детских
лет, В платяном шкафу очень мало юбок, но с полдюжины брюк. Исчезла куртка,
точно такая же, как у него.
Была среда. Коллеж и гимназия после полудня закрыты. Он спустился в
гостиную, где находился телефон, и позвонил на виллу Дюпре.
- Алло, мадам... Это говорит Боб Пуэнте. Нельзя ли поговорить с Жанной?
Она пять лет проучилась в одном классе с Одиль в коллеже Бертюзи, и
теперь они часто виделись, приходя друг к другу в гости. Встречи их не были
регулярными. Это зависело от настроения Оциль, которая на протяжении месяцев
или недель считала Жанну своей лучшей подругой, потом вдруг не хотела больше
с ней разговаривать.
Сейчас Жанне Дюпре было девятнадцать, и она училась в старшем классе
гимназии. Это была свежая и веселая девушка с почти что прозрачными голубыми
глазами.
- Алло! Это Боб?
- Да.
- Что у тебя нового?
- Работаю как всегда. Я хотел спросить: ты не виделась последнее время с
моей сестрой?
- Ты ведь знаешь, с тех пор как она оставила коллеж...
- Да, знаю.
Она неохотно встречалась со своими прежними подругами и друзьями. Для нее
они оставались детьми; Она общалась с новыми компаниями, посещавшими
наименее рекомендуемые в городе бары.
- Подожди-ка. Примерно с неделю назад я встретила ее на улице де Бур, и
она настояла на том, чтобы угостить меня мороженым.
- Какой она тебе показалась?
- Ты ведь хочешь, чтобы я сказала правду, не так ли?
Она показалась мне нервной и немного взвинченной. Она спросила, что я
буду делать после окончания гимназии. Я ей сказала, что хочу поступить в
Фармацевтический институт.
"Ты находишь это забавным? - поинтересовалась она с иронией.
"Почему бы и нет? Это прекрасная профессия для женщины, и я не прощаюсь с
надеждой в один прекрасный день открыть свое собственное дело".
"Я желаю тебе счастья. И даже чтобы ты повстречала прекрасного аптекаря!
Тогда вы сможете сделать маленьких аптекарят... ""
- Мне знаком этот юмор.
- Мне тоже. Однако я спросила, отчего в ее словах столько горечи. Она
схватила меня за руку.
"Не обращай внимания. Я сейчас готовлюсь принять великое решение. Через
какое-то время ты о нем услышишь".
"Ты не очень-то весела".
