она ставила в упрек ее чопорность.
Теперь она была в Париже и посещала здесь занятия по истории искусства.
Она выйдет замуж. У нее будут дети. И все ее любовные похождения навсегда
забудутся.
Была еще Элизабет Ажупа. Темноволосая, с большими темными глазами и
небрежной походкой. Из-за своих сильно развитых форм она в шестнадцать лет
выглядела уже настоящей женщиной.
Одиль завидовала ее груди. Они сблизились и в одну из суббот отправились
днем вместе в кино.
- Ты уже занималась любовью? - спросила у нее Элизабет, когда на экране
промелькнула довольно смелая сцена.
- Нет. А ты?
- Я - да. Но я про это никому не рассказываю. Думаю, если бы об этом
узнал мой отец, он бы меня убил... Моим первым мужчиной был друг нашей
семьи, женатый на очень красивой женщине, куда более красивой, чем я. Для
наших свиданий он снял однокомнатную квартиру в Пюлли. После него у меня
было еще трое...
Она показала три пальца, как будто это было так важно.
Они потеряли друг друга из виду. Спустя год Одиль получила из Бейрута
свадебную открытку. Элизабет Ажупа вышла замуж за доктора медицинских наук с
труднопроизносимой фамилией.
Одиль не сознавала, какой длинный путь уже проделала. Теперь она шла
вдоль Сены, в воде отражалась луна. Ей не было страшно. Она не думала, что
кто-нибудь позарится на ее сумочку. Двое полицейских на велосипедах
удивленно обернулись ей вслед, и один из них уже готов был повернуть назад,
чтобы предостеречь ее.
Она с самого начала не собиралась брать такси. Ей хотелось остаться
наедине со своими мыслями и все думать и думать, пока ей не станет от этого
очень плохо. Она курила сигарету за сигаретой. Две рюмки коньяка вкупе с
выпитым до этого джином придавали некоторую неуверенность ее походке и, быть
может, несколько поколебали ее решимость.
- Но ведь это же нужно, разве не так?
Она не восставала. Она уже приняла решение. Сообщила о нем Бобу. Может,
брат уже рассказал обо всем отцу?
Занятно, но издалека тот казался симпатичнее. Он напоминал ей большого
пса, пугающего своими размерами, но на самом деле очень нежного, ласкового.
Когда она была маленькой, она знала одного такого; это был сенбернар,
принадлежавший соседям. Случалось, он забегал к ним в сад, особенно когда
она там играла.
Должно быть, он сознавал, какой устрашающий у него вид, ибо, чтобы
приблизиться к ней, он ложился на живот и полз. Он стал ее большим другом, и
она бегала на кухню за конфетами или кусочками сахара для него.
Кто недовольно ворчал, так это Матильда, поскольку она испытывала почти
болезненный страх перед собаками.
- Как ты можешь играть с этим большим зверем?
- Это не зверь. Это собака.
- Собака, которой ничего не стоит проглотить тебя...
- Когда я даю ему какую-нибудь пищу, он берет ее у меня с ладони так
осторожно, что я даже не чувствую его шершавого языка.
Почему к ней вернулось это воспоминание? Ах да, потому что она подумала
об отце. Когда он впервые укрылся на своей мансарде и при каких
обстоятельствах? Ей никогда этого не узнать. Когда она родилась, он уже
обосновался там. С ними в доме жил дед, и нынешняя гостиная была его рабочим
кабинетом
Они не имели права заходить туда без особого на то приглашения Ей
особенно запомнилась его белая, аккуратно подстриженная борода, в которую во
время разговора он машинально запускал пальцы.
Долгое время Одиль с братом питались на кухне. Затем, как только ей
исполнилось шесть лет, она получила право вместе с Бобом есть в столовой при
условии, что они не будут разговаривать.
Однако взрослые за столом тоже не разговаривали, так что трапезы
проходили в молчании. Дед ими не занимался Она тогда еще не знала, что он
так никогда и не оправился после смерти жены и что последние десять лет
жизни желал лишь одного - умереть.
Однажды вечером на лестничной клетке поднялась кутерьма, из комнаты
старика доносились шепчущие голоса.
Напротив ограды остановилась машина. Одиль не решалась открыть свою
дверь, а Боб спал и ничего не слышал - в то время они занимали одну комнату.
На следующее утро она узнала, что дед умер. Он позвал своего сына, о
чем-то довольно долго говорил с ним тихим голосом, затем, еще до приезда
врача, настал конец.
Глава пятая
Она чуть было не принялась звонить отцу, не подумав, что сейчас четыре
утра и ему придется из-за нее спускаться в гостиную в пижаме.
Она даже не знала, что ему скажет. Еще неделю назад она его ненавидела,
считала грязным эгоистом. Внезапно он предстал перед ней в другом свете -
смирившийся человек, организовавший свою жизнь по своим меркам.
У нее возникло желание услышать его голос. О чем бы она стала с ним
говорить? Издалека "Две липы" не казались ей такими унылыми и ее жизнь там
тоже.
Она думала только о себе. Она никогда не думала, что беспокоит людей, и
считала естественным, что они отдают себя в ее распоряжение даже ради
мимолетного каприза.
Разве не из-за этого растеряла она своих подруг? После злилась на себя,
ненавидела себя, просила прощения. Она была искренна. Она беспощадно терзала
себя, но через неделю начинала сначала.
Если в итоге она не позвонила отцу, то отнюдь не из уважения к его сну,
не из-за страха причинить ему беспокойство, а потому, что в последний
момент, не нашлась что ему сказать.
Еще совсем недавно, когда Одиль шла вдоль Сены, она была полна идей,
казавшихся ей хорошими. В тот момент она испытывала потребность проявить
свои чувства и разоткровенничалась бы с первым же встречным. Она нуждалась в
общении.
Ей хотелось, чтобы ее выслушали, поняли, подбодрили.
Теперь же в этой безобразной, плохо освещенной комнате она чувствовала
себя опустошенной. Ей никогда еще не было так одиноко. Она, не раздеваясь,
рухнула на кровать и уставилась в потолок. Почему бы ей не позвонить Бобу,
который почти наверняка находится на улице Гей-Люссака? Он был в курсе.
Получив от нее весточку, он почувствует облегчение. Она же услышит его
голос. Похоже, ей просто необходимо услышать знакомый голос.
Затем она быстро отбросила эту мысль.
Что могло бы все уладить, так это если бы она заболела, не здесь, в
гостиничном номере, откуда ее бы, вероятно, отвезли в больницу, а в Лозанне.
Тогда бы вызвали доктора Вине. Он ее хорошо знал. Именно к нему в кабинет
приходила она изливать душу, когда ею овладевала хандра.
Она не знала, какую болезнь ей бы хотелось заполучить. Что-нибудь такое,
что напугало бы ее окружение, не ставя при этом под угрозу ее жизнь.
Что-нибудь такое, что не обезобразило бы ее и не сделало калекой.
Это началось давно. Ей, наверное, было не больше десяти, когда она начала
подумывать о том, что она называла "хорошей болезнью".
У нее была такая в возрасте пяти лет. Родители, Матильда и Боб сменяли
друг друга у ее изголовья. Из-за жара ее видения и мысли искажались. Комната
вокруг нее была как бы в туманной дымке, и лица теряли свои четкие
очертания.
Доктор Вине навещал ее дважды в день.
- Слишком поздно ее изолировать. Вы все были с ней в контакте.
Доктор любил ее. И теперь еще он единственный смотрел на нее со
снисходительностью и даже со своего рода пониманием. Когда ей было нужно,
чтобы ею занимались, она звонила ему.
- Это Одиль.
- Как твои дела?
Он знал ее еще совсем маленькой и продолжал обращаться к ней на "ты".
- Плохо. Мне бы хотелось с вами увидеться.
Он был очень занят. Ему редко случалось проспать целую ночь. И тем не
менее он всегда находил возможность встретиться с ней.
От одного того, что она находится у него в кабинете, ей становилось
лучше.
- Я не очень хорошо себя чувствую, доктор. Уверена, что у меня что-то
серьезное.
Не кончалось ли тем, что она сама начинала в это верить?
- Что ты ощущаешь?
- Вы ведь мне не верите, да? - говорила она, поскольку глаза врача
искрились лукавством, но лукавством нежным.
- Я отвечу после того, как осмотрю тебя. На что ты жалуешься?
- Прежде всего, я чувствую такую усталость, что с трудом поднимаюсь по
лестнице. У меня дрожь по всему телу. Посмотрите на мои руки. И, наконец, у
меня постоянно болит голова. Это не опухоль?
- Нет.
Он долго осматривал ее.
- Ну что ж, моя девочка, может, я сейчас тебя разочарую, но у тебя ничего
нет. Ты чересчур много думаешь о своем здоровье. Все время спрашиваешь себя,
что же с тобой не так. Знаешь, что у тебя? Посредством болезни ты пытаешься
убежать от реальности.
Она знала, что он прав, но не нравилось, что ей такое говорят.
- Вы говорите как Боб.
- Сколько сигарет ты выкуриваешь за день?
- Две пачки.
- Ты отдаешь отчет, что этого достаточно, чтобы вызвать у тебя эту дрожь?
- Я не могу без них обходиться. Впрочем, вы тоже. Я раз десять слышала,
как вы объявляли моему отцу, что больше не курите, а спустя несколько дней я
снова видела вас с сигаретой в зубах.
- Мне уже не восемнадцать, моя девочка.
Заболеть бы по-настоящему. Чтобы все, встревожившись, собрались вокруг,
как тогда, когда у нее была скарлатина.
Она протянула руку к ночному столику и взяла таблетку снотворного. По
привычке, так как она и без того бы заснула. Она увезла с собой все
снотворное, что лежало в аптечке родителей, так как думала тогда, что оно
поможет ей умереть.
Теперь она уже не была в этом так уверена. Она прочла в какой-то газете
или журнале статью о самоубийстве. В ней речь шла о барбитуратах и других
медикаментах. Говорилось, что, вопреки общему мнению, сильная доза редко
приводит к смерти, потому что вызывает рвоту.
Она не знала дозы. Ей не хотелось, чтобы ее обнаружили в постели, полной
блевотины.
По сходной причине ей претило воспользоваться револьвером отца. Чтобы
быть уверенной, что она не промахнется, ей придется стрелять себе в голову с
риском разворотить половину лица.
Она не хотела умирать здесь, в этой комнате, которую ненавидела. Почему
она перестала думать о неге, в которой провела этот вечер? Один-единственный
раз ей улыбнулась удача.
Юноша, о существовании которого еще несколько часов назад она даже не
подозревала, был с ней так внимателен и даже нежен. Ей вспомнилось, как он
совершенно естественно взял ее под руку.
И то, как они поднимались в тишине по темной лестнице. И то, как перед
ними вырос призрак старухи, когда Одиль уже уходила.
Все это было хорошо. Это составляло жизнь. К сожалению, такое случалось
лишь раз в год, а были еще и все остальные дни, все остальные ночи, которые
нужно было как-то провести.
В конце концов она заснула. Она не стала раздеваться. Она подскочила на
постели от стука в дверь. Взглянула на часы и увидела, что уже за полдень.
Она пошла открыть дверь, когда горничная уже вставляла в замок свой
ключ-отмычку.
- А! Вижу, я вас подняла с постели. Извините, что я постучала, но я
думала, вас нет в номере.
Это было неправдой. Ее работе мешало то, что жилица остается в постели до
середины дня.
- Я выйду через полчаса.
Ей хотелось уйти прямо сейчас. Она задыхалась в этой комнате. Она приняла
душ, кое-как запихала свои вещи в синий чемодан и дорожный несессер.
- Вы нас покидаете?
- Да.
И она умышленно не дала ей чаевых. Спустившись на первый этаж, она
направилась к кассе.
- Мой счет, пожалуйста.
- Вы уезжаете?
- Да.
- Уже возвращаетесь в Лозанну?
- Да.
Она расплатилась. Если она возьмет такси у гостиницы, то станет известно,
что она не уехала на поезде. Вот почему она пересекла площадь, вошла в
помещение вокзала и вышла оттуда через другие двери.
Водитель повернулся к ней и спросил:
