Даже мама подыскала себе безобидное увлечение...
Во всей этой довольно гнусной истории есть только одна виноватая. Это я.
Мне случалось порой так думать, но следом за этим я тут же отводила себе
красивую роль.
Перейдем к делу. Думаю, тебе следует отдать мою гитару, коль скоро ты сам
на ней не играешь, кому-нибудь, кто не может себе позволить такую покупку.
Отдай также мои лыжи и коньки. Я рассчитываю на тебя.
Мне бы хотелось, чтобы в доме не сохранилось ничего из принадлежащих мне
вещей. Я не люблю воспоминаний. К счастью, меня не слишком часто
фотографировали. Погоди-ка! Вот тебе еще один пример неверного толкования. У
Эмильенны была куча ее фотографий во всех позах. Ее снимал отец.
Я сказала себе, что Эмильенна красивая, вот потомуто ее так часто и
фотографируют. Ну а я некрасивая, я это знаю, и никому, в том числе и тебе,
не приходило в голову сделать мой портрет.
Я провела четыре дня в размышлениях о себе самой - так что у меня от
этого кружилась голова. Ты ведь знаешь, я не мечтательница. И не романтик.
Я, скорее, склонна трезво смотреть на людей и на вещи.
По-моему, я нашла дефект в своей броне. Это моя неспособность к общению.
Я писала тебе об этом в своем лозаннском письме? Вполне возможно. В таком
случае прошу меня извинить.
В коллеже, как и в твое время, делились на группки. Случалось, меня
принимали в какую-нибудь из них. Меня всегда очень хорошо встречали. Две-три
недели, а порой и дольше, все шло хорошо. Меня находили приятной и гораздой
на интересные выдумки.
Затем, безо всякой видимой причины, я начинала чувствовать себя чужой
среди своих подруг. На меня как-то странно поглядывали. Всегда находилась
хотя бы одна, которая спрашивала:
- Мы тебе что-нибудь сделали?
- Нет. А почему такой вопрос?
- Потому что ты уже не прежняя. Ты почти не смотришь в нашу сторону.
Сразу после уроков - уходишь, и у тебя всегда находятся причины, чтобы не
идти к той или иной из нас...
Это верно. Это даже верно и в отношении окружающей меня обстановки.
Случается, я останавливаюсь на краю тротуара и спрашиваю себя: "Что ты здесь
делаешь?"
Вот в такие-то моменты у меня и начинается головокружение. Мне кажется,
что меня шатает и я вот-вот упаду. Еще немного - и я обращусь к
какому-нибудь прохожему:
- Мсье. Не могли бы вы проводить меня домой? Мне нехорошо.
Все это тебе известно, и ты часто утверждал, что это мои домыслы. Доктор
Вине тоже так считал, но все же прописал мне болеутоляющее.
Если у меня какая-то болезнь, почему же мне этого не говорят? Возможно,
это развеяло бы тревогу, в которой я живу.
Да, кстати, здесь в Париже я в десять раз больше ходила пешком, чем делаю
это в Лозанне, и я не почувствовала усталости. Сейчас, когда я тебе пишу, у
меня не болит голова. У меня ничего не болит, и я могла бы писать тебе не
один час.
Кажется, мне еще так много надо сказать. Очень скоро я уже не буду больше
говорить. Общение с себе подобными окончательно прервется. С себе подобными?
Надеюсь - желая им добра, - что они на меня не походят. Вероятно, я не
единственный образчик данной разновидности, но другие нам неизвестны.
Ладно! Мне надо решиться расстаться с тобой. Помоему, в последний момент
я буду думать именно о тебе. Ты тоже вспоминай обо мне иногда, хорошо?
Мне бы хотелось оказаться сейчас рядом с тобой и чтобы ты крепко прижал
меня к своей груди, рассеянно гладя меня по голове, как ты порой это
делаешь.
Видишь, я уношу с собой хорошие воспоминания.
Я не перечитываю то, что написала. Извини за ошибки и повторы, если они
есть. А также извини за прожженное сигаретой пятно.
Если доктор Вине заговорит с тобой обо мне, скажи ему, что я дошла до
трех пачек сигарет в день и постепенно пристрастилась к джину.
Чао! Крепко-крепко целую тебя. Прощай, старина Боб.
Твоя Одиль".
Какое-то время она сидела, глядя в пустоту, затем добавила ниже своей
подписи:
"Р.S. Так же как и в случае с первым, прошу тебя не показывать это письмо
папе и маме. Мне бы хотелось, чтобы все, что там говорится, осталось между
нами, и чтобы никто другой этого не знал. Спасибо".
Она написала на конверте фамилию брата, а на месте адреса указала отель
"Меркатор" на улице Гей-Люссака. Затем добавила: "Срочное".
Она порылась у себя в сумке, достала оттуда мелочь и положила ее на
письмо. Затем вспомнила, что еще не заплатила за номер.
"Мадам,
Прошу извинить меня за причиненное Вам беспокойство. Двести франков
пойдут на оплату гостиничного номера и понесенных Вами расходов.
Вы были очень любезны, и я Вам благодарна за это".
Она положила под эту записку две банкноты и встала. Она закончила. Затем
подошла к окну, из которого ей была видна улица - чуть в дымке из-за
муслиновых занавесок.
Такой же-с теми же звуками, с теми же человечками на тротуарах - будет
эта улица и завтра, и послезавтра, и еще многие многие годы.
Она закурила сигарету и твердым шагом направилась в ванную комнату, там
она перелезла через край ванны.
Ей пришлось оттуда вылезти, так как она забыла на столике лезвия. Она
взяла одно из них, села в воду и вытянула ноги.
Дым от сигареты лез в глаза, заставляя ее моргать. Ей не было страшно.
Она сохраняла спокойствие. Еще раньше она пообещала себе принять на всякий
случай две-три таблетки снотворного, но они ей были не нужны.
Она нашла вену у себя на запястье и сделала бритвой длинный надрез.
В комнате кто-то был, какой-то человек - он что-то делал с ее рукой, и от
него сильно пахло табаком. Она удивилась, что еще жива, и в конце концов
приоткрыла веки.
Высокий молодой человек, рыжий, с лицом и руками, усеянными веснушками,
был занят тем, что затягивал у нее на предплечье жгут. Вода в ванной, где
она так и продолжала лежать, была слегка подкрашена розовым, и при виде
этого у нее подступила к горлу тошнота.
- Что вы тут делаете?
- Вы же видите. Накладываю жгут. Ничего не бойтесь. Это чистый платок, я
сходил за ним к себе в номер. Ваши чересчур маленькие.
Его кожа походила на кожуру апельсина, а глаза были голубыми.
- Как вы здесь оказались?
- Услышав ваш зов...
- Мой?
Он закончил возиться со жгутом и наложил еще временную повязку.
- Не хотите ли вылезти из воды... У вас есть домашний халат?
- Да, в чемодане.
Он заметил висевший за дверью купальный халат и протянул его ей.
- Держите! Наденьте это.
На его лице ничего нельзя было прочесть.
- Как я позвала?
- Вы испустили пронзительный крик, а поскольку меня от этой комнаты
отделяет лишь простая перегородка, я понял, что это был крик отчаяния. Я
опасался, что найду дверь запертой на ключ, но это оказалось не так. Вы были
без сознания. Я побежал к себе в номер за чистым платком и зубной щеткой,
которую использовал вместо деревянной палочки, чтобы закрутить жгут.
- Я хотела умереть.
- Я допускаю, что вы так глубоко порезались не ради собственного
удовольствия.
- Порез глубокий?
- Не очень. Когда показалась кровь, вы инстинктивно остановились и
закричали. Один-единственный раз. Это был очень пронзительный крик.
- Совсем не помню этого.
Он помог ей выбраться из ванны и протянул белый халат.
- Я не совсем врач, но я на четвертом курсе медицинского факультета и
подрабатываю в больнице Кошен. Вам повезло, что сегодня днем мне нужно было
закончить одну теоретическую работу. Как вы себя чувствуете?
- Я в полной прострации.
- Пойду принесу вам что-нибудь выпить, вам необходимо взбодриться.
Он вернулся с бутылкой коньяка и тщательно вымыл стакан для полоскания
рта.
- А вы? - спросила она.
- Я не резал себе вены.
- Вы наложите мне другую повязку?
- Я отвезу вас в больницу, где вами будут заниматься куда лучше, чем это
мог бы сделать здесь я.
- Умоляю вас, не отвозите меня в больницу. Они поймут, что это попытка
самоубийства, и известят полицию.
- Вы боитесь полиции?
- Полицейские сообщат моим родителям. А я ни за что не хочу возвращаться
домой.
- Сядьте. Вы, наверное, еще не слишком крепко держитесь на ногах.
- Странно. Не помню, чтобы мне было больно.
- Вам и не было больно. Вы испугались, вскрикнули и выпустили из рук
лезвие.
Казалось, он колеблется.
- Вы живете в Париже?
- Нет. Я из Лозанны.
- У вас есть здесь родные?
- Только мамина тетка, которую я не видела по меньшей мере лет десять. Я
не хочу возвращаться домой. Если вы хотите поговорить с кем-нибудь, кто меня
знает, то я могу позвонить брату, который почти что наверняка остановился в
одной гостинице на улице Гей-Люссака.
- Письмо предназначалось ему?
- Да.
- Он приехал в Париж, чтобы отыскать вас?
- Да. Я написала ему, что навсегда покидаю дом и больше обо мне никто не
услышит.
У него на губах появилась чуть горькая улыбка.
- Весело!..
Она посмотрела на то место, где сидела, когда писала письмо, затем
взглянула на часы. С того момента, когда она заклеила конверт, прошло меньше
двадцати минут.
- Когда я смогу увидеться с вашим братом?
- Как только од вернется в гостиницу. Вы можете позвонить уже сейчас.
Узнаете, там ли он.
- У меня есть более срочная работа. Вы сейчас дадите мне слово, что
будете вести себя благоразумно и подождете меня здесь. Я спущусь в аптеку и
куплю все, что требуется.
- Вы не отвезете меня в больницу?
Он смутился.
- Вам повезло, что я еще не врач, так как, будь я им, мне бы тогда
пришлось сообщить о вашем случае в полицию. Все это несколько притянуто за
волосы. Надеюсь, вы не проговоритесь.
- Обещаю вам.
Она, действуя одной рукой, зажгла сигарету, в это время он, не надев даже
пиджака, уже спускался по лестнице. Он был высокий, широкоплечий, с довольно
крупными чертами лица.
Одиль не помнила, чтобы она кричала, но теперь у нее всплывало в памяти
ощущение, будто она куда-то проваливается, и она попыталась за что-нибудь
уцепиться, вероятно за край ванны.
Поверил ли ей рыжий студент? Не подозревал ли он ее в том, что она
разыгрывала комедию с самоубийством, а сама знала, что в последний момент
позовет на помощь?
Ей не могло быть известно, что он тут и что он экстерн. Он ни разу не
встречал ее в гостинице, куда она приехала только этим утром.
Он вошел, держа в руках небольшие пакеты. Затем отправился к себе в номер
за спиртовкой.
- Так вам больно?
- Немножко. Чуть-чуть.
- А сейчас мне придется сделать вам больно.
Он продезинфицировал инструменты, поднося их к пламени спиртовки, и
наложил ей шов из пяти стежков.
Всякий раз она вздрагивала, сжимая зубы, так как не хотела стонать в его
присутствии.
- Теперь я хочу снять вам жгут.
- Это все?
- Пока да. Завтра я должен буду снять вам повязку, чтобы посмотреть, как
там рана.
Его взгляд упал на бутылку коньяка.
- Хотите еще немного?
- По-моему, мне от него становится лучше.
Он налил ей и сел верхом на стул.
- Вы беременны?
Она вздрогнула, скорее удивившись, чем возмутившись.
- Почему вы меня об этом спрашиваете?
- Потому что девушки пытаются покончить с собой, когда они беременны от
мужчины, за которого не могут выйти замуж.
- Это не мой случай. Вы сказали - пытаются. И много таких, которые
остаются в живых?
- Добрая половина.
- Если бы вас не оказалось в номере...
- Знаю. Так позвоните брату.
Она попросила соединить ее с отелем "Меркатор".
- Отель "Меркатор".
Она узнала голос мсье Бедона.
- У вас живет Боб Пуэнте?
- Он остановился здесь, но примерно час назад вышел из гостиницы.
- Вы не знаете, когда мне лучше позвонить, чтобы застать его?
- Перед ужином - он любит принимать душ в конце дня.
- Благодарю вас.
