Канонда поднялась, но у нее подкосились колени, и ей пришлось опереться о
стену.
Вождь стоял среди воинов. Скво с кривыми ухмылками что-то
многозначительно им шептали, указывая руками на хижину, где жил британец.
Но вот Канонда увидела, что вождь направляется в ее сторону. Воины шли за
ним. Она шагнула к выходу, чтобы приветствовать отца. Скрестив на груди
руки, она молча ожидала его приказаний.
- Воины сказали своему мико, - заговорил он, - что посланец вождя
Соленого моря пришел в вигвам окони. Почему же глаз мой не видит его?
Канонда безмолвствовала.
- Неужели Канонда совсем разучилась слушаться своей крови и привела
сюда бледнолицего, янкиза и указала ему тропу, которую ищут враги? Мико
думал, что у него есть дочь, но Канонда не дочь мико окони. Вон! - не
скрывая отвращения, крикнул он. - Какой-то благородный семинол обманул ее
мать, и та дала жизнь лгунье.
Услышав чудовищную хулу на свою мать, Канонда упала, словно
пораженная громом, к ногам отца и потянулась, чтобы коснуться его одежды.
Он оттолкнул ее с брезгливой поспешностью.
- Вон! - повторил мико.
Однако девушка не размыкала губ, не молила о прощении.
- Мико вскормил на груди змею, - снова заговорил Токеа. - Он даром
потратил бобровые шкуры. Белая Роза привела в вигвам лазутчика его
заклятых врагов. Через несколько дней мико и его воины растерзают
бледнолицего.
Индейцы повторили слова голосами, глухими от ненависти. Двое самых
свирепых двинулись к занавесу, за которым стояла Роза.
Но не успели они к ней приблизиться, как неподвижно распластавшаяся
Канонда была уже на ногах и, преградив им путь, закричала:
- Это я, Канонда, указала тропу бледнолицему, я провела его через
болото.
Занавес распахнулся, и на пороге появилась Роза.
Мико взглядом следил за быстрыми движениями дочери. Он был ошеломлен
ее дерзостью, трудно было даже поверить, что она встала между ним и
жертвой его ярости. Но когда он увидел Розу, его неподвижное лицо
исказилось свирепой гримасой, и рука потянулась к боевому ножу.
- Моя вина! - в ужасе закричала Канонда.
- Нет, это я привела в вигвам белого юношу, - с дрожью в голосе
воскликнула Роза.
Мико застыл на месте. Благородный спор за первенство в смерти оказал
свое воздействие. Черты его смягчились.
- Вон! - сказал он, горько усмехнувшись. - Неужели Канонда считает
отца глупцом, неужели у него такие плохие глаза, что он не видит, кто
привел чужеземца? Я видел след Канонды. Но ею двигал лживый язык Белой
Розы.
- Угодно ли моему отцу, - умоляюще сложив на груди руки, сказала
Канонда, - дать волю языку дочери?
Воцарилось всеобщее безмолвие. Ярость и отеческая любовь боролись в
сердце мико. И последняя все-таки одержала верх.
- Канонда может говорить.
- Отец мой! Бледнолицый юноша поклялся честью, что он не лазутчик и
вовсе не из янкизов. Он приплыл с острова, о котором ты рассказывал, что
там стужа и лед. Его народ встал на тропу войны с нашими врагами, с
янкизами. Еще не так много солнц назад он со своими людьми был в Соленом
море. Они хотели подняться вверх по Отцу рек и спалить вигвамы наших
врагов. Он сказал, что вождь Соленого моря - вор, что он схватил юношу и
его братьев во время охоты за черепахами и заточил их в своем вигваме. Но
юноша убежал, целых восемь солнц пришлось ему голодать. Его народ
собирается повесить морского вора. Отец, твоя дочь спасла его от зубов
водяного гада, он был почти мертв. Скво это знают. Он хочет попасть к
своим братьям и проучить своих врагов. Он не лазутчик, ладони его нежны,
он был слишком слаб и оказался здесь не по своей воле.
- Еще какую ложь приберегла Канонда для своего отца? - спросил мико,
но уже без прежней суровости. - Язык ее не в меру проворен.
Девушка пристыженно опустила глаза. И все же нельзя было не заметить,
что ее слова не прошли мимо ушей отца. Все, о чем говорилось в
прокламации, полностью подтверждалось словами дочери.
Мико задумался. Он был индейцем, но не был кровожадным и жестоким.
Окажись он в иных, цивилизованных условиях, мико мог бы стать героем,
надеждой и опорой тысяч, миллионов людей. Но в своем настоящем полудиком
состоянии, затравленный, осмеянный, ожесточенный, подчас не узнающий
самого себя в деяниях, совершенных им или ему приписываемых, он, пожалуй,
мог бы и дочери нанести смертельный удар.
Канонда слишком хорошо знала отца, чтобы ожидать мгновенных перемен
настроения. Обнимая Розу, она продолжала увещевать его:
- Послушай, отец, бледнолицый юноша поклялся Розе, что он не из рода
янкизов. Он - англичанин. Он сошел с большого каноэ своих одноплеменников.
Он был почти мертв, когда твоя дочь подобрала его. Разве лазутчики так
попадают в вигвам великого мико?
- Канонда уже наговорилась, - сказал мико. - Не лжет ли ее язык?
Когда человек английского племени покинул вигвам окони?
- Когда солнце скрылось за лесистым берегом Натчеза. Мой отец найдет
следы.
- Пусть так, - ответил Токеа, знаком давая понять, что настало время
снова спрятать язык.
Воины обступили вождя тесным кольцом, Канонде не было слышно, о чем
они говорили. Вскоре мико указал ей рукой на охотничью сумку. Канонда
быстро наполнила ее всем, что полагалось в дорогу. И вместе с частью
воинов мико тотчас же отправился в путь.
Девушки были потрясены столь мягким решением мико. Канонда уж не
ждала ничего, кроме скорой кары за мнимое предательство. Душа Розы также
разрывалась между благодарностью и изумлением. Она молча повисла на шее
Канонды, и они обнялись так, словно на этой земле им уж больше не
встретиться. Розе не давала покоя только одна мысль: мико настигнет юного
британца, тому не уйти. Пощадит ли его мико? И если оставит в живых и
приведет в деревню, то не для того ли, чтобы своим томагавком оборвать его
жизнь на глазах у девушек? Чувства ее не сразу облеклись в слова.
- Мой бедный брат! - вздохнула она наконец.
Канонда вдруг резко отпрянула и бросила ей горький упрек:
- Белая Роза совсем не добра! Ее сердце занято только бледнолицым, а
сестре в нем нет места. Канонда не боится смерти, отец научил ее, как надо
умирать. Она совершила проступок, уведя юношу от взгляда отца. Она содеяла
зло, но никогда больше не поступит так.
- А наш бедный брат?
- Мико - великий и мудрый вождь. Глаз его найдет след бледнолицего и
проникнет к нему в душу. Если тот - друг краснокожих, с него не снимут
скальп. Если же он обманул нас обеих, пусть Роза не плачет.
13
Как и говорила Канонда, британец оказался на почти безлесом берегу
Сабина. Лишь кое-где одинокие сосны и кедры жалко пригибались к высокому
обрыву. Но перед ним открывался необозримый ландшафт, который не в силах
передать самая искусная кисть. Это беспредельное пространство, мягкими
волнами холмов и низин уходящее за горизонт, было нежно-зеленым луговым
царством, по коему пробегали потоки утреннего ветра, и призраками
фантастических кораблей плыли видневшиеся вдали купы редких деревьев. Все
волновалось и зыбилось, да и самый пейзаж, казалось, плыл перед глазами. К
северу равнина мало-помалу переходила в плоскогорье, к востоку заметно
понижалась, открывая взору острова тростниковых зарослей и рощи пальметто.
Глубокая тишина нарушалась лишь плеском уток в прибрежной траве и
отдаленным воем кайотов. В пойме паслись олени. Они удивленно смотрели на
человека и словно спрашивали его, как мог он здесь появится? Вся эта
пронизанная утренним солнцем картина привела Джеймса в такое состояние
духа, какое испытывает моряк, ночью покинувший свой корабль на утлой
лодчонке, а поутру увидевший огромное беспокойное море, где достаточно
одного неверного движения, чтобы навеки исчезнуть в пучине. И еще было
чувство полного одиночества, побудившее его сбросить одежду, связать ее в
узел, броситься в холодную воду и выйти на противоположный берег в
неизъяснимом блаженстве.
Прощальные слова благородной индианки склонили его к твердому
решению: вернуться в ее вигвам и предстать перед жестоким ликом вождя. Все
прочее как бы отступило в тень. Он оделся и начал искать тропу в
прибрежных зарослях. Если там, в вигваме, он, как и всякий пленник, был
томим мечтой о побеге, то теперь его все сильнее тянуло вернуться обратно.
А это было делом настолько нелегким, что могло бы отпугнуть и
отчаянного смельчака. Противоположный берег Сабина, как и берег Натчеза,
напоминает лесистую гряду, которая сходит на нет, уступая место обширным
болотам. Переход гряды в болото скрадывается кипарисами и кедрами, и там,
где кончались деревья, почва становилась зыбкой, по существу,
непроходимой. На склоне также росли деревья, о которых Джеймс никогда не
слыхал. Стволы их, хотя и были довольно толсты, изобиловали густыми
коричневыми колючками, длиной в руку. Страшно было видеть нацеленные на
тебя миллионы бурых штыков. Продраться сквозь щетину разнообразных колючек
не ухитрилась бы даже белка. Он припомнил тропу, показанную Канондой, и
решил во что бы то ни стало отыскать ее. Он осматривал каждый ствол,
каждый кустик, и потратив на это не один час, так ничего и не нашел.
Солнце клонилось к закату, а он не продвинулся ни на шаг.
Наконец, какой-то проблеск надежды: Джеймс увидел ложбину, в которой
они спрятали каноэ. Однако след, ведущий в лес, он нашел далеко не сразу.
След этот был довольно запутан, он замысловато петлял, и сумерки помешали
Джеймсу добраться даже до болота. Голод упорно внушал ему мысль вернуться
назад. С твердым намерением вновь попытать счастья на следующий день, он
взвалил каноэ себе на плечи и пошел к воде. Реку переплыл на удивление
легко, скользя по ней без малейших усилий, без единого взмаха весла. На
берегу забрал съестные припасы, которыми снабдила его Канонда, и вновь
переплыл реку. Подкрепившись, он начал готовиться к ночлегу. Улегся прямо
в каноэ, закутавшись одеялом и положив рядом ружье.
Джеймсу приснился странный сон. На него надвигалось какое-то свирепое
чудовище, оно ступало по трупам Розы и Канонды и ножом, зажатым в огромных
когтях, метило прямо в сердце ему, Джеймсу. Он увертывался, сопротивлялся,
наносил удары. Вот богатырской рукой он хватает свое ружье, чтобы поразить
кровожадного монстра. Он изнемогал под его тяжестью, он отчаянно боролся.
И тут Джеймс проснулся.
Сон его обратился явью.
Свирепого вида дикарь, опершись ногой о каноэ, с жуткой ухмылкой
целил ему в голову смертоносным топором. Один-единственный взмах - и он бы
пропал. Джеймс схватил ружье и направил его в грудь индейцу. Тот
отшатнулся. Обхватив колени индейца с силой, удесятеренной ужасом и
отчаянием, он опрокинул его и тут же прижал к земле. Нож дикаря слегка
задел ему грудь возле сердца. Но опять с несвойственной ему силой Джеймс
перехватил правую руку индейца, а левой вцепился в горло. Тот вонзил в
него взгляд, полный смертельной ненависти, но дыхание индейца пресекалось,
а клинок выпал из ладони. Наступив коленом на грудь врага, Джеймс
склонился над ним, взмахнув его же оружием. Скрежеща зубами, дикарь замер
в ожидании смерти. Джеймс тоже застыл, не зная, что делать дальше, потом
вдруг вскочил на ноги и, отступив на шаг, крикнул:
- Пошел прочь! Я не хочу мараться в твоей крови!
- Мой брат, верно, друг краснокожих? - послышался голос за спиной.
Джеймс оглянулся и увидел второго индейца. В руке его блестел нож,
каким снимают скальпы.
Джеймс отскочил в сторону, повернувшись к нему лицом.
