Я удивился тому, что они еще доверяли мне совершать самостоятельные
путешествия во времени. Как видно, решили, что я уже просто не сумею
ничего натворить. У каждого из нас был небольшой, но изумительно точный
портрет Конрада Зауэрабенда, выполненный нанятым Метаксасом современным
византийским художником на покрытой лаком деревянной дощечке. Художник
писал портреты с голофото: интересно, что он при этом думал?
Добравшись до Константинополя, мы расстались друг с другом,
отправившись в те времена, в которых мы должны были производить поиски. Я
материализовался в верху по линии в 725 году и только тогда сообразил,
какую небольшую, но достаточно злую шутку со мною сыграли.
Это было самое начало эпохи иконоборчества, когда император Лев
Третий издал свой первый указ против иконопочитания. В те времена
большинство византийцев были ревностными иконопочитателями, а Лев выступал
за то, чтобы сокрушить культ икон. Сперва речами против них и страстными
проповедями, а затем - уничтожив изображение Христа в часовне Чалки и
Бронзовом дворце, стоявшем напротив Большого Дворца. После этого дела
пошли еще круче: иконы уничтожались, иконописцы подвергались
преследованиям. В воззвании, с которым обратился к народу сын Льва,
говорилось: "Из христианской церкви должны быть и убраны всякие образа,
выполненные посредством искусства живописи".
И вот в такую-то эпоху я должен был бродить по городу, держа в руках
небольшое изображение Зауэрабенда, и спрашивать у встречных, не попадался
ли им где-нибудь на глаза этот человек!
Портрет, что был у меня, конечно, не был иконой. Никто из тех, кто
глядел на него, и не подумал принять по ошибке Зауэрабенда за святого. Но
все равно он доставил мне немало неприятностей.
- Вы где-нибудь встречались с этим человеком? - спрашивал я и
доставал портрет.
На базарах. В банях. На ступеньках Айя-Софии. Перед воротами Большого
дворца.
- Вы где-нибудь встречались с этим человеком?
На ипподроме во время состязаний в поло. На ежегодной раздаче
бесплатного хлеба и рыбы беднякам, которая производилась 11 мая в честь
очередной годовщины со дня основания города. Перед церковью святых Сергия
и Бахуса.
- Я ищу человека, чье изображение у меня здесь.
В половине случаев мне даже не удавалось полностью открыть портрет.
Люди видели человека, достающего из своей туники икону и убегали от меня
прочь с криками: "Поклоняющийся иконам пес!", "Почитатель кумиров!"
- Но это не... Я всего лишь разыскиваю... Вас не должна вводить в
заблуждение... Пожалуйста, вернитесь и...
Меня толкали и пинали ногами, в меня плевали. За мною гонялась
императорская стража, на меня хмуро поглядывали священники-иконоборцы.
Несколько раз меня приглашали посетить тайные собрания ушедших в подполье
иконопочитателей.
Мне не удалось собрать что-либо существенное в отношении Конрада
Зауэрабенда.
И все же, несмотря на гонения, всегда находились люди, которые
смотрели на портрет. Никто из них не видел Зауэрабенда, хотя некоторые и
"думали", что заметили кого-то, отдаленно напоминающего человека на
картине. Я потратил два дня на то, чтобы выследить одного из этих
предполагаемых "прохожих", и в результате не нашел в нем ни малейшего
сходства.
Я продолжал поиски, перепрыгивая из одного года в следующий. Рыскал
незаметно неподалеку от различных туристических групп, полагая, что
Зауэрабенд, возможно, предпочтет держаться поближе к людям из своей родной
эпохи.
Ничего. Никаких намеков.
В конце концов, со стертыми ногами и обескураженный тщетностью
усилий, я прыгнул назад, вниз, в 1105 год. В именье Метаксаса я нашел
только Паппаса, который выглядел усталым и запачканным еще даже в большей
степени, чем я.
- Это бесполезно, - сказал я. - Так нам никогда его не отыскать. Это
все равно, что искать... что искать...
- Иголку в стоге времени, - пришел ко мне на помощь Паппас.
53
Я заработал право на небольшой отдых перед тем, как возвращаться в
эту, бесконечно долгую, ночь 1204 года и посылать на продолжение поисков
своего "альтер-эго". Я вымылся, отоспался, совокупился два или три раза с
девушкой-рабыней, от которой отдавало чесноком, и загрустил. Вернулся
Колеттис - безуспешно. Вернулся Пластирас - тот же результат. Они
отправились вниз по линии для выполнения своих служебных обязанностей в
качестве курьера. Гомперс, Гершель и Меламед, пожертвовав своими
очередными отпусками, также появились здесь и тотчас отправились на поиски
Зауэрабенда. Но чем больше курьеров добровольно вызывались помочь мне, тем
хуже я себя чувствовал.
И я решил утешиться в объятиях Пульхерии.
Раз уж случилось мне оказаться в соответствующей эпохе и раз Джад-2
не удосуживается заглянуть сюда, чтобы повидаться с нею, то это казалось
мне единственно верным решением. Ведь у нас БЫЛО назначено что-то вроде
свидания. Ведь, кажется, самое последнее, что сказала мне Пульхерия после
той ночи из ночей, было: "Мы встретимся снова через два дня, хорошо? Я
сама все устрою".
Как давно это было?
По меньшей мере две недели тому назад, подсчитал я, если исходить из
базиса нынешнего времени 1105 года. Может быть, три.
Она предполагала послать гонца с письмом ко мне в поместье Метаксаса,
в котором будет говориться, где и как мы сможем встретиться во второй раз.
В своих хлопотах по розыску Зауэрабенда я совсем позабыл об этом. Теперь я
рыскал по всему именью, расспрашивая челядь Метаксаса и его управляющего,
не приходило ли из города какое-либо послание на мое имя.
- Нет, - отвечали все, кого я ни спрашивал. - Не было таких посланий.
- Подумайте хорошенько. Я ожидаю важное известие из дворца Дукаса. От
Пульхерии Дукас.
- От кого?
- Пульхерии Дукас.
- Не было таких известий, господин.
Я разоделся в самые роскошные свои одеяния и застучал каблуками в
сторону Константинополя. Осмелюсь ли я предстать без приглашения во дворце
Дукаса? Я осмелился на это. Мое фальшивое прикрытие в качестве
неотесанного мужлана-деревенщины из Эпира вполне могло оправдать возможное
нарушение этикета.
У ворот дворца Дукаса я позвонил слугам, и навстречу мне вышел
старик-конюший, именно он показывал мне дорогу в покои в тот памятный
вечер, когда Пульхерия решила отдаться мне. Я дружелюбно улыбнулся
старику, конюший смерил меня отсутствующим взглядом. По-видимому, он
позабыл меня, так я посчитал.
- Мои сердечные приветствия господину Льву и госпоже Пульхерии, -
сказал я. - Будьте любезны, передайте им, что тут их ожидает Георгий
Маркезинис из Эпира.
- Господину Льву и госпоже... - повторил конюший.
- Пульхерии, - сказал я. - Они меня знают. Я дальний родственник
Фемистоклиса Метаксаса, и... - здесь я запнулся в нерешительности,
чувствуя себя еще более глупо, чем обычно, распинаясь о своей родословной
перед простым конюшим. - Позови-ка мне дворецкого, - прорычал я.
Конюший поспешно побежал внутрь дворца.
После продолжительной задержки появился крайне высокомерный на вид
тип в византийском эквиваленте ливреи и стал внимательно меня осматривать.
- Слушаю.
- Мои наилучшие пожелания господину Льву и госпоже Пульхерии. Будьте
любезны передать им...
- Госпоже... какой?
- Госпоже Пульхерии, жене Льва Дукаса. Я Георгий Маркезинис из Эпира,
дальний родственник Фемистоклиса Метаксаса. Несколько недель тому назад мы
были здесь на званом вечере, который давали...
- Жену Льва Дукаса, - холодно заметил дворецкий, - зовут Евпрепией.
- Евпрепией?
- Евпрепия Дукас - хозяйка этого дворца. Человече, чего вам здесь
надобно? Если вы пришли сюда пьяный посреди бела дня нарушить покой
господина Льва, я...
- Погодите, - сказал я. - Евпрепия? Не Пульхерия? - В моей ладони
сверкнул золотой визант и быстренько упорхнул в уже ждавшую его ладонь
дворецкого. - Я не пьян, и все это очень важно. Когда Лев женился на
этой... этой Евпрепии?
- Четыре года тому назад.
- Че-ты-ре-го-да-на-зад? Нет, это невозможно. Пять лет тому назад он
женился на Пульхерии, которая...
- Вы, должно быть, ошиблись. Господин Лев женился только однажды, на
Евпрепии Макремболитис, матери его сына Василия и его дочери Зои.
Рука дворецкого снова приподнялась. Я опустил в нее еще один визант.
Чувствуя, как у меня из-под ног уходит земля, я забормотал:
- Его старшим сыном является Никетас, который еще не родился, и у
него совсем не должно быть сына Василия, и... Боже праведный, неужели вы
затеяли какую-то нечестную игру со мною?
- Клянусь перед образом Христа-Пантократа в том, что все сказанное
мною - истинная правда до единого слова, - решительно заявил дворецкий.
Постукивая своим кошельком с византами, я сказал, теперь уже совсем
отчаявшись:
- А насколько возможно устроить мне аудиенцию у госпожи Евпрепии?
- В принципе - почему бы и нет? Вот только сейчас ее нет здесь. Она
уже три месяца отдыхает во дворце Дукаса на трапезундском побережье, где
ждет своего следующего ребенка.
- Три месяца? Значит, здесь не было никакого званого вечера несколько
недель тому назад?
- Нет, не было, господин.
- И здесь не было императора Алексея? И Фемистоклиса Метаксаса? Ни
Георгия Маркезиниса из Эпира? Ни...
- Никого из них, господин. Чем я еще могу вам помочь?
- Наверное, уже ничем, - сказал я и, шатаясь, побрел прочь от дворца
Дукаса как человек, которого поразили своим гневом боги.
54
Печально я странствовал по юго-восточной окраине Константинополя,
вытянувшейся вдоль берега Золотого Рога, пока не набрел на лабиринт из
лавок, рыночных площадок и таверн поблизости от того места, которое через
какое-то время будут называть мостом Галата и где сегодня тоже лабиринт
лавок, рыночных площадок и таверн. По этим узким, то переплетенным, то
хаотически разбросанным, улицам я брел совершенно бесцельно, как зомби. Я
ничего не видел, так же, как ни о чем не в состоянии был думать. Вот так,
не соображая, я просто ставил одну ногу впереди другой и продолжал брести,
пока уже под самый вечер судьба снова не "схватила меня за яичники".
Я вошел, спотыкаясь, наугад в одну из харчевен, размещавшуюся в
двухэтажном строении из неокрашенных досок. Несколько торговцев потягивали
здесь свою ежедневную дозу вина. Я тяжело бухнулся за покоробленный и
шаткий стол в никем еще не занятом углу комнаты и, тупо уставившись на
стену, стал думать о Евпрепии, беременной жене Льва Дукаса.
Ко мне подошла хорошенькая подавальщица и спросила:
- Вина?
- Да. И чем крепче, тем лучше.
- И жареной баранины?
- Спасибо, я не голоден.
- Мы здесь делаем очень вкусную баранину.
- Я не голоден, - повторил я. И угрюмо уставился на ее лодыжки.
Лодыжки у нее оказались очень и очень приличными. Я перевел взор чуть
повыше, на икры, но здесь меня ждала неудача, так как ноги ее скрывались
за складками простого длинного одеяния. Она ушла и вскоре вернулась с
бутылью вина. Когда она ставила его передо мной верхняя часть ее одеяния
распахнулась, и моему взору предстали две полные, белые, с розовыми
кончиками, груди, которые свободно вывалились наружу. Тогда наконец-то я
взглянул на ее лицо.
Она вполне могла бы сойти за сестру-близняшку Пульхерии.
Такие же темные озорные глаза. Такая же, без малейших изъянов,
оливковая кожа. Такие же полные губы и тонкий нос. Такого же возраста -
