на вымощенную плитами площадку, в центре которой возвышался
каменный трон. Взобравшись на место для сидения, я сложил ноги в
полный лотос, прислонился спиной к теплому камню и принялся молча
созерцать заходящее солнце. Но ничего не происходило. Стул напрочь
отказывался запускать мою крышу в полет по большому кольцу.
Примерно через полчаса бесплодного ожидания я сполз с трона,
забросил на плечи рюкзак и по юго-западному лучу образованной
цепями холмов звезды двинулся к последним скалам, полагая, что
проведу там день-другой. Последние скалы нравились мне не меньше,
чем моя - теперь уже не моя - бухта. Там был грот, куда рыбаки
прятали в шторм свои баркасы, были хаотические нагромождения
камней, уступами спускавшиеся к воде, были пещеры и круглые озера,
соединенные с морем подводными туннелями. Каждый год я
останавливался у последних скал как минимум на неделю, чтобы
вдоволь понырять в прохладных сумерках подводных лабиринтов.
Длительные задержки дыхания заряжали энергией, а холодная вода не
давала голове взорваться от внутреннего напряжения феерическими
каскадами непостижимых видений, причудливо сплетающихся в
мыслительный белый шум многоканальных раздумий и непобедимых в
своей неконтролируемости сексуальных фантазий - неизменных
спутников повышения концентрации энергии в теле и ее услужливых
пожирателей.
Обыкновенно я добирался до последних скал на рассвете - после
ночного перехода по безмолвной темной степи, озаряемой лишь
ритмичными вспышками далекого маяка на самом западном мысу
полуострова. Но в этот раз я пришел раньше. Было еще совсем темно,
когда я понял, что и здесь мне тоже делать больше нечего. Не
останавливаясь, я продолжил свой путь и к рассвету оказался в
полукруглой долине за последними скалами, в нескольких километрах
от которой начиналась вторая дорога.
Эта долина была странным местом. Степь в ней полого
спускалась к морю и плавно переходила в длинные плоские каменные
языки, уходившие далеко в море хаотически разбросанными почти
идеально ровными плитами. Попадая туда, я неизменно ощущал, как
все, что лежит за пределами долины, включая даже остальные части
полуострова, перестает существовать. Пространство этой долины было
своего рода квинтэссенцией пространства полуострова - изоляция от
внешнего мира в нем достигала совершенно абсурдной степени. На
южном краю долины - там, где степь понемногу поднималась, вновь
oepeund в гряду пологих холмов, стоял полуразвалившийся давным-
давно заброшенный небольшой маячок. Он как бы замыкал собой
береговую линию полуострова, за ним начиналось совсем другое
пространство, принадлежавшее дороге, которая находилась километрах
в семи за маяком.
Дорога приходила откуда-то из глубины степи, поворачивала к
морю и вдоль него тянулась к поселку, где недалеко от порта
находилась автобусная остановка. Впрочем, "порт" - громко сказано.
Кучка замызганных лачуг, развалины мечети возле базара - пять-
шесть бабок да один мужик с арбузами - столовая нефтяников на
выезде в степь и широкий залив с огромным белым - длиной
километров в пятнадцать - полумесяцем песчаного пляжа и двумя
ржавыми ракетными катерами у полузатонувшего плавучего пирса. Один
раз в сутки там можно было сесть в автобус, который отправлялся
рано утром и после многих часов монотонного жужжания по пустынному
степному шоссе останавливался в областном центре у замершего на
ночь рынка рядом с крохотным тупиковым вокзалом.
Целый день я неподвижно пролежал на камне, изредка лениво
сползая с нагретой солнцем плоской поверхности в почти горячую
воду неглубокой - по колено - крохотной бухточки, сплошь заросшей
длинными космами мягкой изумрудно-зеленой подводной травы. К
вечеру мое солнечное сплетение буквально разрывалось от
переполнявшей его энергии. Заснуть в ту ночь мне, разумеется, не
удалось. Да я особо и не старался. Я бродил по долине, вслушиваясь
в неподвижность тишины. Стояло полное безветрие, и звезды, обильно
отраженные зеркальной поверхностью моря, совсем не дрожали. Мне
было видно, как на далеком мысу вспыхивает и гаснет огонь маяка.
Отражение его вспышек вертикальным клинком на несколько мгновений
рассекало темноту, которая затем вновь смыкалась, ненадолго
делаясь антрацитово-черной - совсем как Великая Пустота.
Я поднялся к заброшенному маячку. Вокруг него правильным
шаром роились искры. Сначала я думал, что они мне мерещатся, но
потом подошел поближе и, разглядев их получше, понял, что это -
те самые искры, которые я видел, когда был за гранью этого мира.
Будь рядом Мастер Чу, я непременно спросил бы у него, как
получается, что искры, принадлежащие совсем другому миру, вдруг
проникли сюда. Но его не было, и мне пришлось самому сообразить,
что все миры всегда находятся сейчас и здесь, а то, какие аспекты
каких из них существуют в реальности, целиком и полностью
определяется зависящими от нашего энергетического состояния
характеристиками восприятия и теми задачами, которые мы перед ним
ставим. Или не ставим... Я подумал, что Мастер Чу, должно быть,
был бы доволен моей сообразительностью, впрочем, какое мне теперь
до него дело?..
Я вернулся на каменную плиту, где провел день, расстелил
спальник и лег, чтобы посмотреть на звезды. Я втайне надеялся на
то, что опять придет Сила, но ничего не произошло. Наступил
рассвет, я встал, отошел немного в степь, чтобы справить нужду,
вернулся на берег, морской водой прополоскал рот и промыл
носоглотку, выполнил упражнения, которые Мастер Чу советовал мне
делать сразу же после пробуждения, и отправился в дальнюю часть
долины - на белый меловой холм, с которого открывался вид на
долину, побережье и далекий маяк на самом краю земли. Было по-
прежнему тихо. Зеркальная гладь моря терялась вдали, совсем
незаметно превращаясь в белесую стену слегка тронутого охрой
восхода голубого неба.
Я возвратился на берег, разделся и в неподвижном море проплыл
несколько сот метров, дыша так, как учил меня Мастер Чу, и
пропуская сквозь тело тугие потоки прохладно-зеленоватой с темной
просинью Силы воды. Затем долго накручивал асаны на плоской
каменной плите, со всех сторон окруженной водой. Было хорошо и
очень спокойно, я чувствовал, как что-то начинает заканчиваться
раз и навсегда, и от этого безмолвие в моем уме преобразовалось в
абсолютный покой.
Когда я выполнял последние упражнения, солнце поднялось уже
достаточно высоко. Начиналась жара. Я оделся, забросил на плечи
рюкзак и отправился к дороге...
Я сидел на обочине спиной к пустынному от горизонта до
горизонта шоссе и молча созерцал искрившееся мириадами солнечных
бликов море. Только плеск прибоя и звон кузнечиков, заполнявший
пространство степи за дорогой, нарушали неподвижную тишину
плотного предполуденного безветрия...
Скрип тормозов за спиной и звук открывшейся дверцы... Шаги по
мягкому асфальту, шорох гравия на обочине рядом.
- Так и будешь сидеть?
Я взглянул на него. Старик в потертых джинсах и тенниске с
расстегнутым воротом. Дочерна загорелое изрезанное морщинами лицо,
из-под широкополой шляпы выбиваются пучки жестких седых волос. В
кармане тенниски - пачка "Кэмела", на ногах - пыльные полусапоги
на высоких каблуках. Странная фигура... Где-нибудь в Аризоне он
был бы на своем месте. А здесь... Интересно, что он делает в этих
забытых Богом местах?
- Живу я здесь, - ответил он фразой из анекдота, хотя я ни о
чем его не спрашивал. - Ну так что?
- А что?
- Ну, поехали, что ли?
- Куда?
- Это я у тебя должен спросить - куда?..
Я встал, отряхнул штаны и, забросив на плечо рюкзак,
неопределенно махнул рукой на юг.
- В поселок, что ли?
Я молча кивнул.
- Торбу свою на заднее сиденье брось, у меня багажник полный, -
сказал он, усаживаясь за руль.
Дорога поблескивала вплавленным в асфальт гравием, ровной
стрелой взбегала на холм, а потом полого струилась к морю и мягко
текла через широкую долину, змеясь вдоль песчаного пляжа.
Пустые миражи заливали степь несуществующими озерами,
горизонт морщился и дрожал, жаркий воздух сжимался перед ветровым
стеклом в плотную упругую стену и тугими реактивными струями
хлестал по лицу, врываясь в открытые окна.
Я вспомнил - этот же самый старик вез меня с северной стороны
полуострова к краю пустынного побережья три года назад - в то
лето, когда я впервые встретился с Мастером Чу. И теперь, дойдя до
последних скал на южной стороне полуострова, я с ним же покидаю
эти места по дороге, как две капли воды похожей на ту, которая
когда-то сюда меня привела. Причем, судя по всему, покидаю я их
навсегда...
Я сказал ему об этом.
- Возможно, - согласился он. - Только я не помню. Вас тут
каждый год вона сколько слоняется... Всех разве упомнишь... И
каждый говорит, что навсегда. А после возвращается опять и путает
всю картину...
Он немного помолчал, а потом как бы шутя поинтересовался:
- И что, все три года так и топал на юг? И теперь только вот
добрался?..
- Три года? - в тон ему ответил я. - Всю жизнь!.. Но до конца
так и не дошел... Ведь мы с тобой по-прежнему движемся на юг.
Значит, еще есть куда... Похоже, другого направления здесь просто-
напросто не существует... И любой путь в этих местах непременно
ведет на юг...
Он ничего не сказал, только сбросил скорость до ста двадцати,
добыл из пачки сигарету и прикурил от спички, сложив лодочкой руки
и придерживая локтями руль.
Возле полузаброшенного консервного цеха на краю вытянувшегося
вдоль пустынной дороги пыльного поселка он остановился.
- До остановки дойдешь сам... Автобус будет завтра в шесть
утра... Если будет... Можешь у бабки на сеновале переночевать. За
штуку пускают.
- Да я, наверно, на пляже перекантуюсь.
- Дело твое... Только ночью северный ветер придет...
- Непохоже, небо-то вон какое ясное. По всем приметам погода
испортиться не должна...
- А здесь верить приметам - последнее дело... За день ветер
может обойти полный круг... И не один раз... Полуостров... Ну,
ладно, мне пора возвращаться на север. Ты же не один здесь такой
бродишь...
Я протянул ему пятитысячную бумажку:
- Нормально?
- Э-э, нет братец, - протянул он, - три года прошло, как-
никак... При нынешней-то инфляции... Десять штук, меньше не
выходит.
Я порылся в карманах, отыскал там пятидолларовую купюру.
- У меня сдачи нет, - сказал он.
- И не надо, - мирно согласился я.
- Ну, спасибо, - сказал он. - Только на будущем-то это не
отразится...
- И хрен с ним, что мне - будущее? Кто знает, что произойдет
завтра - после того, как закончится сейчас и здесь?.. И потом,
вряд ли я сюда вернусь...
- Это ты сегодня так говоришь... Здесь сейчас никогда не
заканчивается... И завтра ничего не происходит... И на моей памяти
еще ни разу не случилось так, чтобы кто-то не вернулся...
Он захлопнул дверцу. Машина развернулась и укатила прочь - в
пустые миражи августовской степи.
Сквозь раскаленное безлюдье поселка я размеренно шагал к
пустынному пляжу, в самой середине которого сиротливо маячил
местами окруженный покосившимся сетчатым забором навес - шиферная
крыша на восьми ржавых столбах. Было очень тихо, и пространство
стихов само собой соткалось в горячую ткань сквозьсонных видений,
захлестнув меня потоком того, что может быть выражено только в
нем, или же так и должно остаться невыразимой в своей
непостижимости тайной простоты.
Мутно-белые стены ослепших от зноя лачуг вдоль расколотой
