кушенным, слушающим из-за дверей. Легче запоминаются отдельные мысли,
законченные и завершенные, как строки стихов. (7) Поэтому мы и даем
мальчикам заучивать наизусть изречения и то, что греки называют "хриями"
4: их легко может воспринять детская душа, неспособная еще вместить
больше. Взрослому же и сделавшему успехи стыдно срывать цветочки изрече-
ний, опираясь, как на посох, на немногие расхожие мысли, и жить заучен-
ным на память. Пусть стоит на своих ногах и говорит сам, а не запоминает
чужое. Стыдно старому или пожилому набираться мудрости из учебника. -
"Так сказал Зенон". - А ты сам? - "А это сказано Клеанфом". - А ты-то?
До каких пор будешь под началом у других? Командуй сам, скажи слово,
достойное памяти. Изреки что-нибудь от себя. (8) На мой взгляд, все эти
не создатели, а толкователи, прячущиеся в чужой тени, не обладая ни кап-
лей благородства, век не осмелятся сделать то, чему так долго учились.
Они понаторели запоминать чужое. Но одно дело помнить, другое знать!
Помнить - значит сохранять в па мяти порученное тебе другими, а знать -
это значит делать и по-своему, не упершись глазами в образец и не огля-
дываясь всякий раз на учителя. - (9) "Так сказал Зенон, это сказано Кле-
анфом". - Не становись второю книгой! До каких пор ты будешь учиться?
Учи других, пора! Зачем мне слушать то, что я и сам могу прочесть? -
"Живой голос - великое дело!" - Но не тот, что приспособлен повторять
чужие слова и годится только в переписчики. (10) И еще: неспособные вый-
ти из-под опеки предшественников идут за ними, во-первых, даже в том, от
чего все уже отошли, и, во-вторых, в том, что еще только ищется и никог-
да не будет найдено, если мы станем довольствоваться найденным прежде.
Вдобавок, идущий следом за другим ничего не найдет, потому что не ищет.
- "Что же" мне не идти по стопам предшественников?" - Нет, я воспользу-
юсь старой дорогой, но если найду другую, короче и ровнее, то сам ее вы-
мощу. Все, кто до нас занимались тем же, не наши повелители, а наши во-
жатые. Истина открыта для всех, ею никто не завладел. Немалая доля ее
останется и потомкам. Будь здоров.
Письмо XXXIV
Сенека приветствует Луцилия!
(I) Я радуюсь и ликую, и, стряхнув с себя старость, распаляюсь, как
юноша, когда по твоим делам и письмам понимаю, насколько ты превзошел
самого себя (потому что толпу ты давно оставил позади). Если земледельца
радует первый плод выращенного им дерева, если пастуху приятен прирост
стада, если всякий смотрит на своего питомца так, словно считает его
юность своею, - что, по-твоему, должны испытывать воспитавшие в другом
природный дар, когда вдруг увидят созревшим то, что было нежным под их
лепившими руками? (2) Я притязаю на тебя: ты - мое создание. Едва заме-
тив твои задатки, я взялся за тебя, подбадривал, давал шпоры и не позво-
лял идти медленно, то и дело подгонял тебя, да и сейчас занимаюсь тем
же, однако подбадриваю бегущего и подбадривающего меня самого. (3) Ты
спросишь, чего мне еще надобно. - Теперь-то и пойдет самое важное. Обыч-
но говорят, что начало - это уже полдела; то же относится1 и к нашей ду-
ше: желание стать добродетельными - полпути к добродетели. Но знаешь,
кого я назову добродетельным? Человека совершенного и независимого, ко-
торого никакая сила, никакая нужда не испортит. (4) Такого я и прозреваю
в тебе, если ты будешь упорен в своих стараниях, если будешь поступать
так, чтобы между твоими делами и словами не было не только противоречия,
но и расхождения, если и то и другое будет одной чеканки. Твоя душа еще
не на верном пути, если поступки твои не согласуются между собой. Будь
здоров!
Письмо XXXV
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Упрашивая тебя быть усердней в занятиях, я хлопочу о себе. Мне
хочется иметь друга, но если ты не станешь и дальше образовывать себя
так же, как вначале, то другом моим не сможешь быть и не будешь. Покуда
же ты любишь меня, но другом еще не стал. - "Как так? Разве это не одно
и то же?" - Нет, и разница тут велика. Друг всегда любит, но кто любит,
тот не всегда друг. Потому что дружба приносит только пользу, а любовь
иногда и вред. Так совершенствуйся хотя бы ради того, чтобы научиться
любить. (2) И спеши, если ты стремишься к совершенству ради меня, не то
выучишься для другого. А я уже заранее предвкушаю плоды, воображая, как
мы будем жить душа в душу, как те силы, что уходят у меня с возрастом,
возвращаются ко мне от тебя, хоть ты и ненамного младше. (3) Но я хочу
испытать эту радость не только в мечтах. И в разлуке те, кого мы любим,
приносят нам радость, но только небольшую и недолгую. Быть рядом, ви-
деть, говорить - вот живое наслаждение, особенно если встречаешь не
только того, кого хочешь, но и таким, каким хочешь. Сделай мне самый
большой подарок - подари самого себя! 1 А чтобы стать еще усерднее,
вспоминай, что ты смертей, а я стар. (4) Спеши же ко мне, но прежде - к
себе самому. Совершенствуйся и больше всего заботься о том, чтобы быть
верным самому себе. Всякий раз как захочешь проверить, сделано ли
что-нибудь, взгляни, хочешь ли ты сегодня того, чего и вчера. Перемена
желаний доказывает, что душа носится по волнам, появляясь то там, то
тут, - куда пригонит ветер. Все, что стоит на прочном основании, непоко-
лебимо. Это доступно достигшему совершенной мудрости, а отчасти и тому,
кто с успехом в ней совершенствуется. В чем между ними разница? - Второй
еще в движении, он хоть не меняет места, но колеблется, а первый недви-
жим. Будь здоров!
Письмо XXXVI
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Ободри твоего друга, чтобы он всем своим благородным сердцем пре-
зирал хулящих его за то, что он избрал безвестность и досуг, что отка-
зался от почетной должности и, хотя мог подняться выше, предпочел всему
покой. С каждым днем им будет все яснее, что он заключил сделку к своей
выгоде. Те, кому завидуют, то и дело меняются: одних вытесняют, другие
падают. Счастье - вещь беспокойная: оно само себе не дает ни отдыха, ни
срока и на множество ладов тревожит наш ум. Каждого оно заставляет за
чем-нибудь гнаться: одних - за властью, других - за роскошью, первых де-
лая спесивыми, вторых - изнеженными, но губя и тех и этих. - (2) "Но
ведь некоторые хорошо его переносят". - Да, так же, как хмель. Ни за что
не позволяй убедить себя, будто счастлив тот, кого многие домогаются:
ведь к такому сходятся, словно к озеру, из которого черпают воду и мутят
ее. - "Люди называют его пустодумом и празднолюбцем". - Но ведь ты зна-
ешь, что иные говорят все наоборот и речи их имеют противоположный
смысл. Кого они называли счастливым, был ли счастлив? (3) Какая нам за-
бота в том, что некоторым его нрав покажется слишком суровым и угрюмым?
Аристон ' говорил, что предпочитает юношу мрачного веселому и, на взгляд
толпы, любезному. Если молодое вино кажется резким и терпким, оно станет
хорошим, а то, что нравится еще до розлива, оказывается нестойким. Так
пусть его зовут угрюмым и считают врагом своему успеху: со временем эта
угрюмость обернется хорошей стороной. Лишь бы он упорно упражнялся в
добродетели и впитывал благородные науки - не те, которыми довольно ок-
ропиться, а те, которые душа должна вобрать в себя. (4) Теперь самое
время учиться. - "Как так? Разве бывает время, когда учиться незачем?" -
Нет, но если во всяком возрасте прилично заниматься наукой, то не во
всяком - идти в обучение. Стыдно и смешно смотреть, как старик берется
за азбуку. В молодости следует копить, а в старости - пользоваться.
Чем лучше благодаря тебе станет он, тем больше ты и себе принесешь
пользы. Говорят, что благодеяния самого высокого свойства - их-то и нуж-
но добиваться и оказывать - равно полезны и благодетелю, и благоде-
тельствуемому. (5) Наконец, он уже не в своей воле: ведь слово дано! Не
так стыдно обмануть заимодавцев, разорившись, как обмануть добрую надеж-
ду. Чтобы заплатить долги, купцу нужно удачное плавание, земледельцу -
плодородье возделываемых полей и благоприятная погода, а ему, чтобы
расквитаться, нужна только добрая воля. (6) Над нравами человека фортуна
не властна. Пусть он исправляет их ради того, чтобы его душа в наи-
большем спокойствии могла достичь совершенства, когда уже никаких чувств
не вызывают ни прибыли, ни убытки и состоянье ее не меняется, как бы ни
шли дела, когда человек стоит выше своих обстоятельств, если даже его
осыпать всеми общепризнанными благами, и не теряет величия, если случай
отнимет у него эти блага, все или отчасти. (7) Если бы он родился в Пар-
фии, то с младенчества натягивал бы лук, если бы в Германии, - то в
детстве уже замахивался бы легким копьем, а живи он во времена наших
пращуров, ему пришлось бы выучиться скакать верхом и биться врукопашную.
Каждого повелительно побуждает к этому воспитание, принятое у его племе-
ни.
(8) О чем же надо ему размышлять? О том, что помогает нам против лю-
бого оружия, против всякого врага, - о презрении к смерти. В ней, несом-
ненно, заключено нечто ужасное, поражающее наши души, от природы наде-
ленные любовью к самим себе, - ведь не было бы нужды готовиться к смерти
и собирать силы, если бы мы добровольно стремились к ней по безотчетному
побуждению, как стремятся к сохранению жизни. (9) Чтобы в случае надоб-
ности возлежать на розах со спокойной душой, учиться не нужно. Закаляют-
ся затем, чтобы не посрамить верности под пыткой, чтобы в случае надоб-
ности всю ночь простоять на валу в карауле, иногда даже раненым, и не
опираться на копье, потому что едва склонишься хоть на какой-то посох,
немедля подкрадывается сон. В смерти нет ничего плохого - ведь должен
быть некто, кому было бы от нее плохо. (10) А если в тебе так сильно же-
лание жить дольше, то подумай вот о чем: ничто исчезающее с наших глаз
не уничтожается - все скрывается в природе, откуда оно появилось и поя-
вится снова. Есть перерыв, гибели нет. И смерть, которую мы со страхом
отвергаем, прерывает, а не прекращает жизнь. Опять придет день, когда мы
снова явимся на свет, хоть многие отказались бы возвращаться, если б не
забывали все. (11) Позже я растолкую тебе подробнее, что все, по-ви-
ди-мости гибнущее, лишь изменяется. А кому предстоит вернуться, тот дол-
жен уходить спокойно. Всмотрись в круговорот вещей, вновь спешащих к
прежнему: ты увидишь, что в этом мире ничто не уничтожается, но только
заходит и опять восходит. Лето минует, но следующий год снова приводит
его; зима исчезает, но ее возвращают зимние месяцы; ночь затмевает солн-
це, но ее немедля прогоняет день. И разнообразное течение звезд таково,
что они повторяют пройденный путь, и пока одна часть неба идет вверх,
другая опускается вниз.
(12) Можно уже и кончать, но я прибавлю еще одно: ни младенцы, ни де-
ти, ни повредившиеся в уме смерти не боятся - и позор тем, кому разум не
дает такой же безмятежности, какую дарует глупость. Будь здоров.
Письмо XXXVII
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Ты обещаешь быть человеком добра, а это самый надежный залог бла-
гомыслия. Ты уже приведен к присяге. И только в насмешку могут тебе ска-
зать, будто служба твоя будет легкой и удобной, я же не хочу тебя обма-
нывать. В твоем почетнейшем обязательстве и в обязательстве самом позор-
ном 1 стоят одни и те же слова: "Даю себя жечь, вязать и убивать желе-
зом". (2) Кто отдает руки внаем для арены, кто за пищу и питье платит
кровью, - от них берут ручательство в том, что они вытерпят все, хоть и
против воли, а от тебя - что ты все вынесешь добровольно и с охотой. Им
дозволено опустить оружие, попытать милосердие народа2, а тебе нельзя ни
опустить меч, ни молить о пощаде: ты обязан умереть стоя, непобежденным.
