большую часть времени, которого, как прилежно его ни береги, и на необ-
ходимое-то не хватает. Цицерон говорит, что даже если бы ему удвоили
срок жизни, у него не было бы времени читать лириков2. То же самое и с
диалектиками! Только их глупость прискорбнее: озорство лириков откровен-
но, а эти мнят о себе, будто заняты делом. (6) Я не отрицаю, что и на
это нужно бросить взгляд, - но только взгляд; поклонись диалектикам с
порога - и довольно, чтобы они не заговорили тебя, а ты не подумал, буд-
то они владеют каким-то великим и тайным благом. Зачем мучиться и биться
над этим вопросом, если умнее не решать его, а с презреньем отбросить?
Рыскать в поисках мелочей пристало тому, кто ничего не боится и
странствует без помех; а когда с тыла наседает враг и солдату приказано
сняться с места, необходимость растрясает все, что позволил накопить
мирный досуг. (7) У меня нет времени гоняться за словами сомнительного
смысла и на них испытывать свое хитроумие.
Сколько народов - взгляни! - собралось, какое оружье Точат они на по-
гибель..Л
С великим мужеством должен я внимать звучащему вокруг грохоту сраже-
ний. (8) По заслугам все сочли бы меня безумным, если бы я, покуда жен-
щины и старики носят камни для укрепленья стен, покуда вооруженная моло-
дежь в воротах ждет знака к вылазке и торопит его, покуда вражеские
копья блестят у самых ворот и дрожит земля, взрытая подкопами, сидел без
дела, задавая такие примерно вопросики: "У тебя есть то, чего ты не те-
рял; ты не терял рогов; следовательно, у тебя есть рога" - или что-ни-
будь еще по образцу этого замысловатого бреда. (9) Точно так же и ты
вправе счесть меня безумным, если я стану тратить труд на эти вещи: ведь
и теперь я осажден. Но в той осаде опасность двигалась бы извне, от вра-
гов меня отделяла бы стена, а теперь смертельная угроза рядом. На все
эти глупости у меня нет досуга: на руках у меня огромная работа. Что мне
делать? Смерть гонится за мною, убегает от меня жизнь! Научи меня, как
тут помочь! (10) Сделай так, чтобы я не бежал от смерти, чтобы не убега-
ли дни моей жизни. Поощри меня на борьбу с трудностями, научи равнодушию
перед лицом неизбежного, расширь тесные пределы моего времени, растолкуй
мне, что благо не в том, чтобы жизнь была долгой, а в том, как ею распо-
рядиться: может случиться, да и случается нередко, что живущий долго
проживет очень мало. Скажи мне перед сном:
"Может быть, ты не проснешься", - а по пробуждении скажи: "Может
быть, ты больше не ляжешь спать"; скажи при выходе из дому: "Может быть,
ты не вернешься", - скажи по возвращении: "Может быть, ты не выйдешь
больше". (11) Ты заблуждаешься, если полагаешь, что только в морском
плавании жизнь отделена от смерти тонкою преградой: повсюду грань между
ними столь же ничтожна. Не везде смерть видна так близко, но везде она
стоит так же близко. Рассей мглу - и ты легче преподашь мне то, к чему я
подготовлен. Пирода сделала нас восприимчивыми и дала разум хоть и не
совершенный, но способный к совершенствованию. (12) Рассуждай со мною о
справедливости, о благочестии, об умеренности, о двух родах стыдливости
- о той, что не велит посягать на тело другого, и о той, что велит обе-
регать свое. Если ты не станешь водить меня сквозь дебри, я легче добе-
русь до моей цели. Если, как сказал трагический поэт4, "речь истины
проста", то не следует и запутывать ее, и душам, стремящимся к великому,
ничто не пристало меньше, нежели эта каверзная хитрость. Будь здоров.
Письмо L
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Письмо твое я получил спустя много месяцев после того, как ты его
отправил, и поэтому счел за лишнее спрашивать у доставившего его о твоих
делах. Ведь чтобы еще помнить о них, нужна очень хорошая память. А ты, я
надеюсь, живешь теперь так, что все твои дела мне из вестны, где бы ты
ни находился. Ибо чем ты еще занят, помимо того, что ежедневно стара-
ешься стать лучше, избавляешься от какого-нибудь заблуждения, признаешь
своими пороки, которые прежде приписывал обстоятельствам? Мы ведь многие
из них относим на счет времени и места, а они, куда бы мы ни отправи-
лись, неразлучны с нами. (2) Ты знаешь Гарпасту, дуру моей жены, что ос-
талась наследственной обузой в нашем доме. Я сам терпеть не могу этих
выродков, а если хочу позабавиться чьей-нибудь глупостью, то искать да-
леко мне не надо: я смеюсь над собой. Так вот эта дура вдруг потеряла
зрение. Я рассказываю тебе правду, хоть и невероятную: она не знает, что
слепа, и то и дело просит приставленного к ней раба перебраться куда-ни-
будь из этого темного дома. (3) Но то, за что мы смеемся над нею, бывает
с нами со всеми, знай это; ни один не признает себя скупым или жадным.
Слепые просят поводыря, а мы блуждаем без вожатого и говорим: "Я-то не
честолюбив, но в Риме иначе жить нельзя! Я - не мот, но Город требует
больших расходов! Что я вспыльчив, что не выбрал еще для себя образа
жизни, - все это не мои пороки: в них виновна моя молодость!" (4) Что же
мы себя обманываем? Наша беда не приходит извне: она в нас, в самой на-
шей утробе. И выздороветь нам тем труднее, что мы не знаем о своей бо-
лезни. Начни мы лечиться - скоро ли удастся прогнать столько хворей, и
таких сильных?' Но мы даже не ищем врача, хотя ему пришлось бы меньше
трудиться, позови мы его раньше, пока порок не был застарелым: душа по-
датливая и неопытная легко пошла бы за указывающим прямой путь.
(5) Трудно вернуть к природе только того, кто от нее отпал. Мы сты-
димся учиться благомыслию; но право, если стыдно искать учителя в таком
деле, то нечего надеяться, что это великое благо достанется нам случай-
но. Нужно трудиться, - и, по правде, труд этот не так велик, если
только, повторяю, мы начнем образовывать и исправлять душу прежде, чем
порочность ее закоренеет. Но и закоренелые пороки для меня не безнадеж-
ны.
(6) Нет ничего, над чем не взяла бы верх упорная работа и заботливое
лечение. Можно сделать прямыми искривленные стволы дубов; выгнутые брев-
на распрямляет тепло, и вопреки их природе им придают такой вид, какой
нужен нам. Так насколько же легче принимает форму наш дух, гибкий и еще
менее упругий, чем любая жидкость! Ведь что такое дух, как не особое
состояние воздуха? А воздух, ты видишь сам, настолько же превосходит все
вещества податливостью, насколько уступает им плотностью.
(7) Однако, Луцилий, нельзя отчаиваться в нас по той причине, что мы
в плену зла и оно давно уже нами владеет. Никому благомыслие не доста-
лось сразу же, - у всех дух был раньше захвачен злом. Учиться добродете-
ли - это значит отучаться от пороков. (8) И тем смелее мы должны браться
за исправленье самих себя, что однажды преподанное нам благо переходит в
наше вечное владение. Добродетели нельзя разучиться. Противоборствующие
ей пороки сидят в чужой почве, потому их можно изничтожить и искоренить;
прочно лишь то, что на своем месте. Добродетель сообразна с природою,
пороки ей враждебны и ненавистны. (9) Но хотя воспринятые добродетели ни
за что нас не покинут и сберечь их легко, начало пути к ним трудно, так
как первое побуждение немощного и больного разума - это испуг перед не-
изведанным. Нужно принудить его взяться за дело, а потом лекарство не
будет горьким: оно доставляет удовольствие, покуда лечит. Все наслажде-
ние от других лекарств - после выздоровления, а философия и целебна, и
приятна в одно время. Будь здоров.
Письмо LI
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Как кто может, Луцилий! У тебя там есть Этна, знаменитейшая сици-
лийская гора, которую Мессала либо Вальгий1 (я читал это у обоих) назва-
ли единственной, а почему, я не могу понять: ведь есть много мест, изры-
гающих огонь, не только возвышенных (это бывает чаще, так как огонь, яс-
ное дело, взлетает как можно выше), но и равнинных. А мы, насколько мо-
жем, будем довольны Байями2, которые я покинул на следующий день по при-
бытии; мест этих, несмотря на некоторые их природные достоинства, надоб-
но избегать, потому что роскошная жизнь избрала их для своих празднеств.
(2) "Так значит, есть места, которым следует объявить опалу?" - Вовсе
нет! Но как мудрому и честному человеку одна одежда пристала больше,
другая меньше, как некоторые цвета он не то что ненавидит, а считает не
слишком подходящими для исповедующего умеренность, так есть местности,
которых человек мудрый или стремящийся к мудрости избегает, как несов-
местимых с добрыми нравами. (3) Мечтающий об уединении не выберет Кано-
па3, хотя и Каноп никому не возбраняет быть воздержным; и то же самое
Байи. Они сделались притоном всех пороков: там страсть к наслаждениям
позволяет себе больше, чем всюду, там она не знает удержу, будто само
место дает ей волю. (4) Мы должны выбирать места, здоровые не только для
тела, но и для нравов. Я не хотел бы жить среди палачей, и точно так же
не хочу жить среди кабаков. Какая мне нужда глядеть на пьяных, шатающих-
ся вдоль берега, на пирушки в лодках, на озеро, оглашаемое музыкой и пе-
нием, и на все прочее, чем жажда удовольствий, словно освободившись от
законов, не только грешит, но и похваляется? (5) Мы должны бежать по-
дальше от всего, чем возбуждаются пороки. Душу нужно закалять, уводя ее
прочь от соблазна наслаждений. Одна зимовка развратила Ганнибала4, кам-
панский уют изнежил человека, не сломленного альпийскими снегами. Побе-
дивший мечом был побежден пороками. (6) Мы тоже должны быть солдатами, и
та служба, что мы несем, не дает покоя, не позволяет передохнуть. В пер-
вой же битве нужно победить наслаждение, которое, как ты видишь, брало в
плен и свирепых по природе. Если кто себе представит, за какое большое
дело берется, тот узнает, что избалованностью да изнежен ностью ничего
не добьешься. Что мне эти горячие озера? Что мне потельни, где тело ох-
ватывает сухой пар, выгоняющий прочь влагу? Пусть выжмет из меня пот ра-
бота! (7) Если мы поступим по примеру Ганнибала: прервем все дела, прек-
ратим войну и начнем старательно холить тело, то всякий заслуженно нас
упрекнет в несвоевременной праздности, опасной не только для побеждающе-
го, но и для победителя. А нам дозволено еще меньше, чем шедшим за пу-
нийскими знаменами: больше опасностей ждет нас, если мы отступим, больше
труда - если будем упорствовать. (8) Фортуна ведет со мною войну; я не
буду выполнять ее веленья, не принимаю ее ярма и даже - а для этого нуж-
но еще больше доблести - сбрасываю его. Мне нельзя изнеживать душу. Если
я сдамся наслаждению, надо сдаться и боли, и тяготам, и бедности; на та-
кие же права надо мною притязает и гнев, и честолюбие; вот сколько
страстей будет влечь меня в разные стороны, разрывая на части. (9) Мне
предложили свободу; ради этой награды я и стараюсь. Ты спросишь, что та-
кое свобода? Не быть рабом ни у обстоятельств, ни у неизбежности, ни у
случая; низвести фортуну на одну ступень с собою; а она, едва я пойму,
что могу больше нее, окажется бессильна надо мною. Мне ли нести ее ярмо,
если смерть - в моих руках?
(10) Кто занят такими размышлениями, тому нужно выбирать места стро-
гие и незапятнанные. Чрезмерная приятность расслабляет душу, и мест-
ность, без сомнения, не лишена способности развращать. Вьючные животные
выносят любую дорогу, если их копыта отвердели на камнях, а разжиревшие
на мягком болотистом пастбище быстро сходят на нет. Храбрее тот солдат,
что пришел с гор, ленивее тот, что взят из городского дома. Ни в каком
труде не подведут руки, что взялись за меч, оставив плуг, а умащенный до
блеска теряет силы, едва глотнув пыли. (11) Привычка к суровой местности
укрепляет наши природные задатки, благодаря ей мы лучше годимся для
больших дел. Честнее для изгнанника Сципиона было жить в Литерне5, а не
