Санчес, - до той поры, пока я не проконсультирую это дело с
ним самим... А еще лучше, если это сделаешь ты, я дам тебе
прямой телефон...
- Спасибо. Я непременно ему позвоню, как только вернусь
в Ш°н°ф.
- Я дам тебе прямой телефон его секретаря фрау Дорн,
которая, если ей звонят именно по этому телефону, соединяет
с Грацио, где бы он ни был: в Лондоне, Палермо или
Гонконге.
- Хорошо быть миллионером.
- Честным трудно.
- А разве есть честные?
- Я считаю, да. Это люди, ставящие не на
военно-промышленный комплекс, а на мирные отрасли
экономики...
- Мне кажется, что коммунисты отнесутся к твоему
утверждению без особой радости.
- Во-первых, я говорю то, что думаю, не оглядываясь ни на
кого. Во-вторых, надо бы знать, что Ленин призывал
большевиков учиться хозяйствовать у капиталистов.
- Среди членов твоего кабинета есть коммунисты?
- Насколько мне известно, нет.
- Ты говоришь: "Мы - это национальная революция". Нет
ли в этой формулировке опасности поворота Гариваса к
тоталитарной националистической диктатуре армии?
- Ни в коем случае. Национал-социалистская авантюра
Гитлера была одной из ярчайших форм шовинизма. Его слепая
ненависть к славянам, евреям, цыганам носила характер
маниакальный. А наша национальная революция стоит на той
позиции, что это верх бесстыдства, когда белые в Гаривасе
считали себя людьми первого сорта, мулатов - второго, а к
неграм относились так, как это было в Северной Америке во
времена рабства - не очень, кстати говоря, далекие времена.
Шовинизм основан на экономическом неравенстве, бескультурье,
предрассудках и честолюбивых амбициях лидеров или же
несостоявшихся художников и литераторов. В нашем
правительстве бок о бок работают негры, белые и мулаты.
- Ты позволил мне задавать любые вопросы, не правда ли?
"Я всегда позволял тебе это, любовь моя, - подумал он, - а
ты чаще всего задавала мне только один: "Ты любишь меня?
Ну, скажи, любишь?" А я отвечал, что не умею говорить про
любовь, я просто умею любить, а ты шептала: "Женщины любят
ушами..."
- Да, я готов ответить на все твои вопросы, - сказал он,
добавив: - Впрочем, я оставлю за собой право просить что-то
купировать в твоем материале...
- В вашем кабинете нет разногласий?
- В нашем кабинете есть разные точки зрения, но это не
значит "разногласия".
- Позволь напомнить тебе строки Шекспира... Когда Кассий
говорит Бруту:
"...Чем Цезарь отличается от Брута?
Чем это имя громче твоего?
Их рядом напиши, - твое не хуже.
Произнеси их, - оба
Также звучны.
И вес их одинаков".
Санчес пожал плечами.
- Тот не велик, кто взвешивает свое имя... Сравнивать
кого-либо из государственных лидеров двадцатого века с
Цезарем неправомочно, ибо он полностью был обуреваем мечтою
осуществить на земле прижизненное обожествление... Это
особая психологическая категория, присущая, как мне кажется,
лишь античности... Все остальное - плохое подражание
оригиналу... Впрочем, меня в Цезаре привлекает одна черта:
больной лысый старик, он не боялся смерти; этот страх
казался ему неестественным, противным высоте духа...
Словом, Брутом в наш прагматический век быть невыгодно; в
памяти поколений все равно останется Цезарь, а не его
неблагодарный сын... (1)
- Брут был республиканцем, полковник Санчес... Он чтил
римлянина Цезаря, но Рим был для него дороже...
"Женщина всегда остается женщиной, особенно если любит, -
подумал Санчес. - Она относится к любимому только как к
любимому, в ее сознании не укладывается, что мои слова
сейчас обращены не к ней одной, а ко многим, и ведь как же
много среди этих многих врагов... А для матери Цезарь был и
вовсе хворым мальчиком, а не великим владыкой умов и
регионов..."
- Если говорить об объективной - в ту пору -
необходимости монархизма, о трагедии Брута, который поднял
руку на личность, а она беспредельна, то я должен буду
отметить, что он выступил не против своего отца императора
Цезаря, но за свободу республики... Ведь не во имя
тщеславия Брут поднял нож...
- Ты его оправдываешь? - спросила Мари Кровс.
- Я размышляю, а всякое размышление складывается из тезы
и антитезы.
- Это термины Маркса.
- Взятые им у Гегеля, а тот в коммунистической партии не
состоял, - улыбнулся Санчес.
- Что ты считаешь главным событием, побудившим тебя
вступить в ряды заговорщиков?
- Я никогда не примыкал к заговорщикам... Видишь ли, мне
кажется, что заговор обычно рожден посылом честолюбия, в нем
нет социальной подоплеки... Несправедливость в Гаривасе
была вопиющей, несколько человек подавляли миллионы... К
людям относились, как к скоту... Знаешь, наверное, впервые
я понял свою вину перед народом, когда отец подарил мне
машину в день семнадцатилетия и я поехал на ней через сельву
на ранчо моего школьного друга. Его отец был доктором с
хорошей практикой, лечил детей диктатора... И мы с моим
другом в щегольских костюмчиках поехали в школу, а учитель
Пако сказал тогда: "Мальчики, я вас ни в чем не виню,
только запомните, тот, кто пирует во время чумы, тоже
обречен". Мы тогда посмеялись над словами Пако, но
вскорости арестовали отца моего друга из-за того, что внук
диктатора умер от энцефалита, и мои родители запретили мне
встречаться с сыном отверженного... А я испанец, со мной
можно делать все что угодно, но нельзя унижать гордость
кабальеро... Словом, я ушел из дома, и приютил меня учитель
Пако, а жил он в бидонвилле с тремя детьми и больной
теткой... Безысходность, всеобщая задавленность, в недрах
которой все ярче разгорались угольки гнева, - вот что
привело меня в нашу революцию...
Гутиерес посмотрел на часы, стоявшие на большом камине.
- Полковник, в три часа назначена встреча с министрами
социального обеспечения и здравоохранения...
- Я помню, - ответил Санчес. - Увы, я помню, - повторил
он и поднялся. - Мари, я отвезу тебя на аэродром, и по
дороге ты задашь мне те вопросы, которые не успела задать
сейчас, о'кэй?
Он пригласил Мари в гоночную "альфа ромео", сказал
начальнику охраны, что испанцы, потомки конкистадоров, не
могут отказать себе в праве лично отвезти прекрасную
Дульсинею в аэропорт, посадил Мари рядом, попросил ее
пристегнуться и резко взял с места.
- Слава богу, мы одни, девочка, - сказал он.
- Мы не одни, - сказала она, - за нами едет машина с
твоими людьми.
- Но мы тем не менее одни... И послушай, что я сейчас
скажу... Если ты сумеешь, вернувшись, опубликовать - помимо
этого интервью, в котором, мне кажется, я выглядел полным
дурнем - несколько статей о том, как сложна у нас ситуация и
никто не в состоянии сказать, что случится завтра, если ты,
лично ты, без ссылки на меня, сможешь напечатать репортаж
про то, что нас хотят задушить, ты сделаешь очень доброе
дело...
- Тебе так трудно, родной...
- Да уж, - ответил он, - не легко. Но я обязан
молчать... Понимаешь?
- Нет.
- Поймешь...
- Мне ждать, Мигель?
- Да.
- Может, ты позволишь мне приехать сюда? У меня так
тяжко на сердце там... Я аккредитуюсь при твоем управлении
печати...
- Нет.
- Почему?
- Потому что я не смогу не видеть тебя и это будет рвать
нам сердца, а если мы станем видеться, мне этого не простят,
я же говорил. Уйти сейчас из-за тебя, точнее, из-за того,
что я тебя люблю, это значит дезертировать... Помнишь
рассказ русского про старого казака и его сына, который
влюбился в полячку? Это сочли изменой.
- Он изменил из-за любви...
- У нас мою любовь тоже назовут изменой... Я очень верю
в тебя, Мари, я верю в себя, но я знаю наших людей... Тут
царит ненависть к тем, кто говорит не по- испански...
Считают, что это янки... Погоди, у нас прекрасный урожай
какао, мы получим много денег, сюда приедет масса инженеров
и механиков из Европы... Тогда приедешь и ты... А сейчас
мы будем слишком на виду, нельзя, мое рыжее счастье...
- Я не очень-то ревнива, но мне горько думать, что кто-то
может быть с тобой рядом...
- Я встаю в шесть и засыпаю в час ночи... - Он
улыбнулся. - Да я даже и не вижу женщин... У меня есть
хорошая знакомая, но она любит моего друга и мне она как
сестра, а когда мне совсем уже безнадежно без тебя, я еду к
ним и там ложусь спать, а они устраиваются в разных
комнатах, чтобы не дразнить меня...
- Кто бы мог подумать, что революционный премьер Гариваса
ведет жизнь монаха...
- Ты не веришь мне?
- Я люблю тебя...
- Это я люблю тебя.
- Скажи еще раз.
- Я тебя люблю.
- У меня даже мурашки пробегают по коже, когда ты это
говоришь... Нельзя как- нибудь оторваться от твоих
телохранителей?
- В сельве нет дорог, а если мы с тобой станем любить
друг друга на шоссе, соберется слишком много водителей, - он
засмеялся. - А вот я верю тебе, Мари. До конца. Во всем.
- Можно мне иногда звонить тебе и задавать дурацкие
вопросы о твоей энергопрограмме?
- Не называй мою мечту дурацкой.
- Дурацкими я назвала свои вопросы...
- Никогда так не говори ни про себя, ни про свои вопросы.
- Не буду. А сколько еще ехать? Ты не можешь сбавить
скорость?
- Могу, только они окажутся тогда совсем рядом.
- Лучше б мне и не приезжать к тебе... Я никогда не
думала раньше, что ты такой...
- Какой?
- Гранитный...
- Не обижай меня... Просто сейчас особый момент,
понимаешь?
- Нет, не понимаю, ты же не объяснил мне...
- Сейчас, в эти дни решается, очень многое... Я не
вправе говорить тебе всего, но ты настройся на меня, Мари,
почувствуй меня. Ты думаешь, я не знаю, сколько у меня
недругов, завистников, открытых врагов? Ты думаешь, я не
знаю, как будут счастливы многие, если мой проект
провалится? Да, ты верно чувствуешь, что Грацио - ключевая
фигура этих дней, но не один он, тут и Дэйв Ролл, и Морган,
и Барри Дигон, но ты забудь про это, я и так сказал тебе
слишком много, не надо бы мне, нельзя посвящать женщину в
мужские дела, это безжалостно...
- Мигель, а помнишь, что я сказала тебе, когда ты впервые
у меня остался?
- Помню. Я помню каждую нашу минуту... Помню, как
просто и прекрасно ты спросила меня...
И вдруг, как в хорошем детективном фильме, из переулка на
дорогу выскочили двое парней. Лица их были бледны до
синевы; они встали, нелепо раскорячившись, вскинули к
животам короткоствольные "шмайссеры"; Санчес резко вывернул
руль, успел резко и больно пригнуть голову Мари, снова
крутанул руль, услышал автоматную дробь за спиной - это,
высунувшись из "шевроле", по террористам палили охранники, -
нажал до упора на акселератор и понесся по середине улицы к
выезду из города...
Когда Санчес вернулся во дворец, там шло экстренное
заседание кабинета; о покушении докладывал начальник
управления безопасности; заговор правых ультра; министр
обороны майор Лопес внес предложение, чтобы отныне в машине
премьера всегда ездил начальник охраны, а сопровождали
премьера две машины с офицерами из соединений "красных
беретов" - самые тренированные соединения республиканской
армии; несмотря на то, что Санчес голосовал против, а
начальник генерального штаба Диас воздержался, предложение
Лопеса было принято большинством голосов.
5
Что такое "цепь"? Иллюстрация щ 1
"БНД (2), Пуллах; 24/176-Л
Строго конфиденциально
Сектор исследования информации
Гамбургская журналистка Мари Кровс (досье б-ад-52),
аккредитованная при европейском Пресс-центре, дважды на
протяжении последних одиннадцати месяцев выступила с
материалами, заслуживающими оперативного изучения.
а) 12.02.83 она опубликовала в "Блице" сообщение из
Женевы о том, что лидером правых экстремистов, действующих с
территории Сальвадора против Никарагуа, является Хорхе
Аурелио, агент ЦРУ по кличке Нортон, состоящий на связи с
Джозефом.
По сообщению, полученному от наших коллег из Лэнгли,
Нортон действительно состоит на связи с Джозефом, который
