посланника. Ага же больше уже не смотрел на него. Внимание владыки Киша
привлекал высокий, неправдоподобно крупный воин, свесивший голову с
крепостной стены. "Неужели меня обманывают глаза? Разве бывают люди такого
роста?" - недоумевал он. Воин начал жестикулировать, люди вокруг него
засуетились. "Вот бы сейчас достать его стрелой!" - Ага уже начал искать
глазами своих лучников, когда раздался свист и со стены полетело множество
огней, бледных в ярких утренних лучах солнца.
Ни Ага, ни его воины не успели опомниться, а щиты первого ряда
дружинников уже горели. Раздались крики боли, воины бросали щиты и копья,
никто не пытался сбить пламя - да и слишком много огней летело со стен,
чтобы это было возможно.
Только когда одна из пылающих стрел вонзилась в плечо кишского
дружинника, Ага сообразил, что это не огненный дождь.
- Назад! Отходите назад! - закричал он. Если немного отступить, они
будут в безопасности; уже около его повозки горящие стрелы падали слабо,
на излете.
Однако в этот момент заскрипели, разъехались в стороны ворота и,
увидев в пределах досягаемости врагов, его дружинники стали совершенно
неуправляемы. Ага сам забыл о всякой осторожности - он погнал ослов
навстречу урукцам, обрадованный возможностью разом расправиться со своей
слабостью.
Служители Кулаба выбегали за ворота и вытягивались в линию, стараясь
держаться плечом к плечу. Кишские богатыри со всего хода напоролись на их
неровный ряд копий. Одетые в неуклюжие, мешающие движениям плащи, урукцы,
тем не менее, оказались труднодоступны даже для самых искусных бойцов Аги.
Пока те размахивали топорами, метали булавы и дротики, служители Кулаба
частыми ударами копий наносили нагому неприятелю множество ран. Урукцы
старательно выполняли выученный урок, ни на полшага не удаляясь от соседа.
Кишские герои привыкли сражаться в одиночку; впервые столкнувшись с
порядком и строем, они растерялись. Самые отчаянные, обливаясь кровью,
падали под ноги служителей Кулаба, остальным же было холодно и страшно,
как на вершинах восточных гор.
- Копья! - закричал Ага. - Подбирайте копья щитоносцев!
Некоторые услышали его приказ, стали разыскивать копья. Поначалу это
только усилило сумятицу в толпе кишцев, и тонкая линия одетых в
плащи-доспехи урукцев начала теснить их. Однако все эти движения позволили
наконец добраться до неприятеля сидевшим в повозках-колесницах вождям
кишцев. Беспрерывно метая дротики, они врезались в строй копейщиков.
- Ого-го! - заорал Ага. - Вперед, вперед! - Он принялся охаживать
ослов хлыстом, им же разгоняя загораживающих дорогу дружинников. Ему не
терпелось оказаться там, где шел бой, где колесницы его военачальников
сминали ненавистные плащи.
На помощь служителям Кулаба из ворот бежали вооруженные горожане. Но
эти-то кишцам не были страшны. Бой неумолимо разваливался на беспорядочный
хаос поединков. Размахивая хлыстом, сжимая в левой руке поводья и
священную мотыгу, Ага уже примеривался, как разнести голову ближайшему
одетому в плащ врагу.
Именно тогда он и увидел Энкиду. Степной человек в начале боя
держался за спинами служителей Кулаба - не из страха, а потому, что ждал
настоящего соперника. Сражаться с голыми безумными дружинниками казалось
ему ребячьим занятием. Но когда повозки кишцев стали продавливать строй
копьеносцев, сердце взыграло в нем.
Ага увидел заросшего буйным волосом богатыря. Одетый в странную юбку,
он сжимал в руках огромную палицу. Одно его появление перед четверками
ослов заставляло животных, дико всхрапывая, подниматься на дыбы. Богатырь
хватал их под уздцы, резко заворачивал в сторону. Колесничий пытался
ударить неприятеля топором, но вместо этого ему приходилось удерживать
равновесие, ибо повозка кренилась на бок. А звероподобный воин одним
движением могучей длани выбрасывал его из повозки, либо же просто
переворачивал ее.
На Энкиду бросались дружинники, но тот расшвыривал их безо всякого
усилия. С хрустом палица крошила ребра, руки, черепа. От стрел же и
метательных дубинок богатырь отмахивался как от мошкары.
Тогда Ага вдохнул поглубже воздух и выпустил в крике весь гнев, все
раздражение, все отчаяние, которое накопилось в это утро у него на сердце.
- Ага! Ага! - завопили его дружинники, расступаясь перед мчащейся на
Энкиду колесницей. Повелитель Киша со свистом раскручивал над собой
длинный бич из вгрызающейся в плоть сыромятной кожи. Крики предупредили
волосатого богатыря. Он резво повернулся к налетающему Аге. Тот, однако,
сумел направить ослов чуть в сторону, и Энкиду не успел схватить их под
уздцы. Тут же бич с воем оплел плечи и руки степного воителя. От таких
ударов люди теряли рассудок, падали наземь, кричали, словно рожающая
женщина. Но толстокожий Энкиду только зашипел. Ага пронесся мимо мохнатого
и вдруг почувствовал, как неудержимая сила бросает его на передок повозки.
Он ударился нижними ребрами, животом, на мгновение в глазах почернело,
однако владыка Киша нашел в себе силы обернуться. Энкиду, шкуру которого
на плечах пересекал наливающийся алым рубец, держал колесницу за
изгибающиеся сзади книзу поручни. Ага поразился тому, как мощь движения не
вырвала у мохнатого руки из суставов. Энкиду не дал ему времени на то,
чтобы прийти в себя. Кишский властелин увидел, как взбугрились мышцы на
плечах урукского воина, затем мир перевернулся и, вместе с повозкой, Ага
оказался на земле.
Расправляясь с колесницей вождя неприятеля, Энкиду потерял палицу.
Кишские дружинники, заметив это, опять сунулись к нему. Замелькали кулаки
степного демона. Оружие кишцев оставляло на его теле царапины - не более.
Добившись того, чтобы нападавшие отхлынули назад, он подбежал к
перевернутой колеснице и выломал ось, на которой крепились колеса.
Ага поднялся на четвереньки, потом, мотая головой, сел на колени.
Дружинники пытались прорваться к нему, но Энкиду, вращая тяжеленной осью,
не подпускал их. "Зачем он это делает?" - удивился Ага. Он обнаружил рядом
с собой символ величия Киша - священную мотыгу. Ладная, остро отточенная,
в умелых руках она была отличным оружием. Ага подобрал ее и сжал рукоять,
чувствуя, что вместе о оружием к нему постепенно возвращается сила.
Широченная мохнатая спина Энкиду металась перед его глазами.
Скрючившись от желания не шуметь, Ага стал подбираться к богатырю. Улучив
момент, он хотел подрубить икры бросившего его на землю врага.
Однако шум битвы перекрыл ясный громоподобный голос:
- Будь осторожен!
Энкиду вовремя обернулся и успел ногой отпихнуть кишского владыку.
Дважды поверженный, Ага, тем не менее, нашел в себе силы подняться
еще раз. Он сразу же увидел обладателя громоподобного голоса и понял, для
кого его берег мохнатый.
- Я - Гильгамеш! - кричал молодой великан, пробираясь сквозь толпу
своих и чужих воинов. Широкоплечий, красивый, как пастух Думмузи, больше
всего он поражал завораживающе огромными глазами. - Подожди меня, Ага! -
продолжал кричать Гильгамеш. - Ты еще успеешь умереть!
Кишские дружинники как псы бросались наперерез ему, но падали,
сраженные большим плоским топором. Ага понял, что от этой встречи ему не
уйти. Он судорожно сжал мотыгу и выставил ее перед собой.
- Тебе бы радоваться на детишек, а не мотаться по свету! - заявил
Гильгамеш, расправившись с последними дружинниками, преграждавшими ему
путь. - Да ты старый и жирный, как евнух, которого кормят при храме уже не
за голос, а только из милости!
- Щенок! - прекрасно сознавая, что сейчас с ним будет, Ага кинулся на
Большого.
- Ха! Вы сражаетесь, как бормоталы! - отбив его выпад, воскликнул
Гильгамеш. - Я вижу теперь, что людской молве доверять нельзя. Вся ваша
слава была основана на пустобрехстве купцов!
Мало что осталось в теле Аги от юношеской ловкости. С отчаянием он
пытался достать, хотя бы зацепить Большого своей мотыгой, но тот умело
уклонялся от ударов. Наконец эта игра надоела Гильгамешу. Тускло блещущая
медь совершила круг - и в руках у кишского владыки остался обрубок. Ага
отбросил его в сторону, вытащил из-за пояса кривой, жертвенный нож, но
настолько ничтожен и смешон показался себе в этот момент, что без слов
повалился на колени.
Кишские дружинники, потрясенные все увеличивающимся числом врагов,
необычным способом сражаться, урукскими великанами, видя своего вождя
коленопреклоненным, обратились в бегство. Трижды поверженный! Ни одному из
своих соперников Ага не давал подниматься с земли более двух раз. С
бессилием и горечью смотрел сын Эн-Менбарагеси на ноги Гильгамеша. Как
быстро от него отвернулись боги, как легко, оказывается, потерять все: и
славу, и жизнь!
Ага видел, как мышцы Большого напряглись - тот занес топор,
примериваясь для последнего удара. Ага зло, без слез, рыдал - ну, скорее
же! Сколько же можно мучить!
В этот момент послышалось шумное сопение, и рядом с Большим встал
кряжистый, кривоногий Энкиду. Ага услышал низкий, тщательно выговаривающий
слова голос.
- Вот так. Он склонил перед тобой голову.
- Да. Он склонил. - Гильгамеш неожиданно расслабился. - Твоя слава в
прошлом, Ага. Сегодня я сожрал ее. А жизни твоей мне не надо. Не так много
рождается героев, чтобы один из них убивал другого... Пойдем с нами,
владыка Киша. В память о победе я отсеку носы твоих лодок!
4. ХУВАВА
Когда братья миновали гнилые озера, сомнения постепенно оставили их.
Только у обрыва, у сладких, так любимых степными зверями источников,
Энкиду остановился. Увлажнившимися глазами он посмотрел вокруг себя.
- Очень похоже, - как всегда старательно произнес названный брат
Гильгамеша.
- На то место, где тебя соблазнила Шамхат? - весело спросил Большой.
- Хотел бы я полюбоваться на это.
Шамхат обещала Энкиду много блудниц, но, к общему удивлению, тот не
воспользовался соблазнами города. Если ему хотелось женщину, он шел к
маленькому храму у северных ворот, садился около его дверей и терпеливо
ждал. Шамхат часто возвращалась в святилище уставшая, кошелек Инанны был
туго набит приношениями, но ни одна женщина на ее месте не устояла бы
перед той преданной, доверчивой радостью, которой горели глаза степного
чуда.
- Забери Шамхат в Кулаб, и пусть она все время живет с тобой! -
предложил как-то Гильгамеш, но Энкиду отказался.
- Богиня обидится! - он боязливо посмотрел на небеса. - Пусть Инанна
владеет ею, так будет лучше.
Вода спала, дожди стали совсем редкими. Повсюду цвела багряница,
белые пахучие лилии покрывали свободные от тростника участки водоемов.
Даже безжизненный в остальные времена года обрыв был усеян сиреневыми и
желтыми цветками. Пахло свежей зеленью и терпким весенним вином, которое
наполняет жилы молодеющей, расправляющей после долгого сна члены земли.
На обрыве были видны следы недавних дождевых потоков, низвергавшихся
из степи. Кое-где еще сохранялись озерца жирной грязи, шевелящиеся от
обилия в них головастиков, личинок, словом, всяческой полужизни. Однако
Уту-Солнце уже брал свое. Тропинка, по которой вслед за Энкиду они
поднялись в степи, была покрыта твердой, горячей коркой спекшейся глины.
Кое-где трава уже подсыхала, серея под цвет летней земли.
За это степь все еще пиршествовала. Если в низинах черноголовых
краски были влажными, глубокими, то здесь - более яркими, броскими,
кричащими. Они спешили излиться за недолгий срок благовременья. Травы
буйно стремились вверх, свежие побеги кустарника достигали местами высоты
