казался добродушно-спокойным. Плащу-доспеху он предпочел доставшуюся от
Шамхат юбку и свою палицу. Он даже не поднялся на стену, чтобы посмотреть
на неприятеля. Ни одному зверю не довелось еще своими клыками, рогами
оставить на его косматом теле хотя бы шрам - смогут ли это сделать слабые
людские руки?
А Гильгамеш был возбужден как перед схваткой с быком у купеческих
амбаров. Слава Аги Кишского беспокоила его не больше, чем ширина бычачьего
лба. Найдя про себя это сравнение, он рассмеялся: чем шире лоб, тем легче
попасть в него молотом. То, что должно было произойти, казалось Большому
необычайной, увлекательной игрой, в которой требовалось только следовать
примеру его отца и деда: не тратить время на излишние раздумья и не
останавливаться.
В отличие от Энкиду, Гильгамеш поднялся на стену. Стремительный,
мощный, он раздвинул толпившихся там горожан, и, чувствуя, как распирает
его грудь восторг, взглянул на раскрывшийся перед ним простор. Черная
земля, покрытая ржаво-голубыми, отражающими безмятежное чистое небо
озерцами полей простиралась до горизонта. На север уходила ровная широкая
линия Евфрата. Легкий ветер заставлял иногда шевелиться прибрежные кусты и
морщил рябью поверхность воды. На расстоянии поприща отсюда в западную от
реки сторону отходил крупный канал. Там оставил ряды своих тростниковых
лодок Ага Кишский. Его дружина приближалась к городу и была уже почти под
самыми стенами. На некоторое время Гильгамеш отвлекся от неприятеля,
глядя, как из города вышли послы Киша, сопровождаемые Гиришхуртурой. Когда
он снова перевел взгляд на дружину соперника, та уже остановилась, не
доходя одного полета стрелы до города.
Прежде всего в глаза Большому бросились запряженные четверками ослов
повозки, на которых полусидели, полустояли военачальники и вожди кишской
дружины. Завернутые от пояса и до колен в плотные клетчатые юбки, одной
рукой они держали поводья, а в другой сжимали пучки дротиков. Их высокие
лбы перетягивали красные повязки, на шее висели тяжелые лазуритовые бусы,
а за пояс были засунуты каменные булавы. Они выпячивали губы, напрягали
мышцы, испещренные жилами и шрамами, покрикивали на суетившихся вокруг
служек. Те были в легких набедренных повязках в отличие от нестройной
воинской толпы, скинувшей перед боем всяческую одежду. Медные топоры,
дротики, метательные палицы, слабосильные против урукских стен
тростниковые луки были беспорядочно перемешаны в этой толпе. Каждый считал
себя умельцем в каком-то одном, особом роде оружия и сражался по-своему,
следя только, чтобы не отстать от "колесницы" предводителя. Нагота лишь
возбуждала их, раны приводили в безумное веселье, они дразнили своими
срамными частями неприятеля, убежденные, что сноровка выручит их в любом
случае. Наготу эти безумцы считали жертвой, а бой - обручением кровью с
богами. Перед хорошей кровью дыхание их перехватывало, как перед свиданием
с юной блудницей.
Нагие воины возбужденно подпрыгивали на месте, мазали свои лица
грязью, чтобы выглядеть еще страшнее. Они чувствовали себя львами, змеями,
рысями, вышедшими на охоту. Ага Кишский знал их безрассудство, поэтому
особо отобранные им люди, пусть не слишком изощренные в воинском
искусстве, зато спокойные, уравновешенные стояли полукругом в один ряд,
словно отделяя нагих безумцев от урукских стен. В руках они держали
большие тростниковые щиты и длинные палки с обожженными на огне остриями.
Гильгамеш почувствовал, что, несмотря на немногочисленность, кишская
дружина нагоняет робость на окружавших его горожан.
- Что они могут сделать против наших стен? - нарочито громко
засмеялся он. - Кишцы станут ломать их мотыгами? Долго же им придется
заниматься этим! Мы обварим их кипятком, мы засыплем врагов камнями и
стрелами! Фу! Ага Кишский в бессилии станет лизать изножие наших стен,
если раньше ему не придется лизать мои ноги!
Люди встрепенулись. Они взирали на своего юного повелителя с
доверием, они давно уже забыли видеть в его облике юность. Для них он был
Большой, такой Большой, что рядом с ним легко забывалось об опасности,
вопящей и размахивающей внизу оружием.
Между тем Гильгамеш смотрел на желтовато-серую линию щитов. Иногда он
поднимал глаза к небесам: хотя было еще утро, солнце жарило так же, как и
в последние несколько дней. "Как хорошо они будут гореть!" - возликовал
внутренне Большой и приказал обматывать стрелы яростно пылающей паклей.
Убедившись, что его приказ выполняется, он продолжал рассматривать
кишскую дружину. "Где Ага? - беспокоился Большой. - Кто из этих вождей
Ага? Как я узнаю его, если он откажется от поединка?"
Через несколько мгновений его вопросы разрешились сами собой.
Гильгамеш увидел в толпе неприятеля Гиришхуртуру. Двое кишских дружинников
заломили ему руки за спину и подвели к стоявшему в одной из колесниц
воину. Воин был одет в клетчатую бело-зеленую юбку; судя по заметно
расплывшейся фигуре, он давно уже перевалил за порог зрелости. Вначале
держал речь Гиришхуртура, потом воин что-то сказал ему. Урукец посмотрел
на стену и, дерзко расправив плечи, ответил кишскому герою. А дальше
произошло то, чего черноголовые никогда не позволяли себе в отношении
послов, - колесничий ударил Гиришхуртуру. Ударил жестоко, сильно, даже со
стены Гильгамеш видел, что голова его советника в крови. Словно
насытившись, кишец отвернулся, а поверженного наземь посла продолжали
избивать нагие воины.
Большой уже не помнил себя. Он зарычал и повелел открывать ворота.
Сказать, что Ага был поражен, мало. Подавленность - вот состояние,
которое навалилось на него, едва первые лучи солнца упали на стены. Стены
росли прямо из земли - монолитные, как скала, тяжелые, словно вершины
Загроса. Свет превратил их из темных сгустков массы в отливающую голубым,
красным, а чаще - зеленым, оттенками серого силу. Самый верх стены и
гигантские, в человеческий рост величиной зубцы были побелены известью,
отчего поразившее Агу сооружение напоминало еще челюсть невообразимого
великана.
Стена закрывала большую часть южного горизонта, даже с того места,
где кишская дружина оставила свои лодки, она впечатляла размерами. Теперь
же, оказавшись почти у ее подножия, Ага почувствовал себя и своих
богатырей стайкой муравьев, собирающихся одолеть огромный валун.
На своем веку кишский владыка повидал многое. Не раз ему приходилось
останавливаться в удивлении и сомнении перед неожиданным поворотом
событий. Но каждый раз гордость заставляла сделать еще один шаг. Он с
жестокой радостью сминал в себе робость, а потом с такой же жестокостью
проламывался сквозь любые обстоятельства. Но на этот раз величие того, с
чем ему хотелось сравнить себя, настолько отличалось от прошлых
препятствий, что Ага почувствовал себя обманутым небесами и той тайной
стрункой удачи, которую он до сих пор постоянно ощущал в сердце. Его
завели в почти безвыходную ситуацию и бросили здесь - кишский герой
никогда не сомневался, что его ведет воля богов; их провидение сохраняло
Агу живым и на каменных тропах Загроса, и в заросших буйными травами
степях между Тигром и Хабуром. Здесь же, среди, казалось бы, известных,
понятных земель черноголовых, оно бросило Киш.
Подавленность в Аге сменилась обидой на бессовестный обман небес, а
потом ревностью, теперь уже чистой, без всякой примеси любопытства. Чем
прельстил Энлиля и Ану этот похотливый юнец? Какими заслугами он получил
их благословение? Почему Гильгамеш, не сделавший ничего для Шумера, лучше
Аги, разнесшего славу шумерских богов за пределы известных земель? Киш -
город богобоязненный, был ли хоть один случай, чтобы его жители не почтили
Небеса? А Урук? Урук всегда был известен небрежением к богам, да и сам
Гильгамеш, говорят, отличается аккуратным посещением только тех храмов,
где есть блудницы!
Ревность разбередила самолюбие. Оно полыхнуло раздражением, злобой на
весь мир, и Ага почувствовал, как проясняется, становится яростно
отчетливым его взгляд. Лодки, оставленные у бокового канала, охраняло
десятка два человек, но, даже если вызвать их, кишская дружина будет
бессильна против стен. Здесь нужны лестницы, очень длинные лестницы, а еще
длинные, крепкие веревки с петлями, которые можно было бы накинуть на
зубцы. Или нужен богатырь с силой нескольких буйволов, богатырь, способный
топором разнести ворота. Ага испытывал странное удовлетворение, что его
злость не затмевает рассудок, а делает мысль еще более четкой. Но никакое
удовлетворение не могло победить горькое предчувствие поражения.
"Что делать? - спрашивал себя господин Киша. - Если Гильгамеш не
выйдет сразиться, то нам останется только махать кулаками перед стенами,
да ругаться в полном бессилии. Два-три дня - на большее пищи в лодках не
хватит, да и в воинах терпения тоже. Если же хозяин этих стен выйдет
сражаться..." - холодок пробегал по спине Аги. Тот, кто воздвиг такие
стены - и сам великий человек, рука его сильна, сильнее самых сильных рук
прошлых соперников Аги. Владыка Киша оглянулся на веселящихся, не
понимающих, с каким величием им придется сразиться, воинов и немного
успокоился. "Однако, лучше, чтобы он вышел. Все вместе мы справимся, как
нибудь справимся!"
Когда ворота отворились, чтобы выпустить послов, Аге опять удалось
разжечь самолюбие. Заметив среди обескураженных физиономий кишских
глашатаев незнакомое лицо, Ага подбоченился и надменно выпятил губы.
Глядя, как Гиришхуртуре заломили руки и каждый его шаг стали
сопровождать пинками, кишский властелин только поощрительно кивал:
"Правильно! Пусть знает, что он идет не как сосед к соседу, но как раб к
хозяину!". Гиришхуртура, человек уже пожилой, поначалу растерялся. Он не
ожидал подобной непочтительности к своей бритой голове и жреческому
одеянию. Однако перед колесницей Аги он нашел в себе силы не волочиться за
мучителями, а ступать твердо, и исподлобья, багровыми от прилившей крови
глазами, смотрел на вождя неприятелей. "Да разве же это Большой! - сердце
его омыло облегчение. - Когда-то он, наверное, был сильным, а теперь -
грузный, пустой, как глиняная бочка..."
Ага почувствовал усмешку в направленных на него снизу глазах и едва
не хватанул своей мотыгой по темени посла.
- Кто ты такой? - срывающимся, высоким голосом крикнул он.
- Гиришхуртура, - прохрипел тот. - Прикажи отпустить меня. Я послан
Гильгамешем.
- "Гиришхуртура, Гильгамеш..." - передразнил Ага. - Ну и имена у
южан! Что те же бормоталы!
Кругом нестройно захохотали воины.
- Гильгамеш спрашивает, зачем ты пришел сюда? - словно не слыша смеха
говорил урукец, и голос его постепенно крепчал. - Почему твои послы
говорили глупые речи о земле, воде, бирюзе, и почему ты приплыл, не
дожидаясь ответа? Я не говорю уже об обычаях, но такой поступок недостоин
героя - если ты герой...
Ага поморщился.
- Все это пустые слова... Покажи-ка лучше мне своего господина!
Воины ослабили захват, и Гиришхуртура смог обернуться.
- Неужели ты не видишь его? Где твои глаза! Посмотри на стену над
воротами. Вот он, наш Большой. Вот он, кто одной рукой может смести все
ваше воинство. Видишь, как велики его плечи, как он высок и могуч!
Берегись, Ага, страшись, несчастный, он сожмет тебя в ладони как горсть
праха!..
Ревность и гнев заставили кулак владыки Киша обрушиться на
Гиришхуртуру. Завопив от радости, дружинники принялись избивать урукского
