соседей. Геральт незамедлительно принялся за еду и мгновенно
опустошил единственную тарелку, до которой смог дотянуться.
Пахнущий уксусом старик подсунул ему следующую. Ведьмак с
благодарностью и сосредоточенно выслушал длиннющую тираду
касательно теперешних времен и теперешней молодежи. "Уксусник"
упорно именовал послабление нравов "поносом", поэтому Геральту
непросто было хранить серьезность.
Эсси стояла у стены, под пучком омелы, в одиночестве,
настраивая лютню. Ведьмак видел, как к ней приближается юноша в
узком парчовом кафтане, как что-то говорит поэтессе, слабо
улыбаясь. Эсси взглянула на юношу, немного скривив красивые
губы, быстро произнесла несколько слов. Юноша ссутулился и
скоренько отошел, а его уши, красные, как рубины, еще долго
светились в полумраке.
- ...мерзость, позор и срамота, - продолжал "уксусник". -
Сплошной великий понос, милсдарь.
- Верно, - неуверенно подтвердил Геральт, вытирая тарелку
хлебом.
- Прошу тишины, благородные дамы, благородные, значить,
господа! - крикнул Дроухард, выходя на середину залы. -
Знаменитый мэтр Лютик, хоть и немного, значить, хворый телом и
притомившийся, споет для нас знаменитую балладу о знаменитой
королеве Марьенне и Черном Вороне! Он проделает это в ответ на
горячую, значить, просьбу мельниковой дочери мазели Биелки,
которой, как он выразился, отказать не может.
Мельникова дочка Биелка, одна из наименее пригожих девушек
среди всех сидевших на лавке, покрасивела в мгновение ока.
Поднялись крики и хлопки, заглушившие очередной "понос"
старичка, отдающего уксусом. Лютик выждал, пока наступит полная
тишина, проиграл на лютне эффектное вступление и начал петь, не
отрывая глаз от дочери мельника Биелки, которая хорошела от
куплета к куплету. "Воистину, - подумал Геральт, - этот сукин
сын действует эффективнее, чем чародейские кремы и мази,
которые продает Йеннифэр в своем Венгерберге".
Он увидел, как Эсси проскользнула за спинами столпившихся
полукругом слушателей Лютика, как осторожно скрылась в дверях,
ведущих на террасу. Руководимый странным предчувствием, он
ловко выбрался из-за стола и вышел следом.
Она стояла, опершись локтями о перила террасы-помоста,
втянув голову в маленькие приподнятые плечи. И глядела на
покрытое рябью море, блестевшее в свете луны и портовых огней.
Под ногой Геральта скрипнула половица. Эсси выпрямилась.
- Прости, я не хотел помешать, - сказал он скучным голосом,
думая увидеть на ее губах ту неожиданную гримасу, которой она
только что угостила "парчового юношу".
- Ты мне не мешаешь, - ответила она и улыбнулась, откинув
прядь. - Мне нужно было не уединение, а свежий воздух. Тебе
тоже мешают дым и духота?
- Немножко. Но еще больше тяготит сознание, что я обидел
тебя. Я пришел извиниться, Эсси, попробовать найти повод для
приятной беседы.
- Извиниться должна я, - сказала девушка. - Я слишком резко
отреагировала. Я всегда реагирую резко, не умею сдерживаться.
Прости и предоставь мне вторую возможность. Поговорить.
Он подошел, облокотился о перила рядом с ней. Почувствовал
пышущее от нее тепло, легкий аромат вербены. Он любил запах
вербены, хотя запах вербены и не был запахом сирени и
крыжовника.
- С чем у тебя ассоциируется море, Геральт? - вдруг
спросила она.
- С беспокойством, - ответил он, почти не задумываясь.
- Интересно. А ты кажешься таким спокойным и сдержанным.
- Я не сказал, что чувствую беспокойство. Ты спросила об
ассоциации.
- Ассоциация - зеркало души. Мне кое-что известно об этом,
я - поэт.
- А у тебя, Эсси, с чем ассоциируется море? - быстро
спросил он, чтобы покончить с рассуждениями о беспокойстве,
которое чувствовал.
- С вечным движением, - не сразу ответила она. - С
переменой. И с загадкой, с тайной, с чем-то, чего я не
схватываю, что могла бы описать тысячью способами, тысячами
стихов, так и не дойдя до сути, до сущности. Да, пожалуй,
именно так.
- Стало быть, - сказал он, чувствуя, что вербена все
сильнее действует на него, - то, что ты ощущаешь, - тоже
беспокойство. А кажешься такой спокойной и сдержанной.
- Я и не спокойна, и не сдержанна, Геральт.
Это произошло неожиданно, совершенно неожиданно. Жест,
который он сделал и который мог быть лишь прикосновением,
легким прикосновением к ее руке, переродился в крепкое объятие.
Он быстро, хоть и не грубо, привлек ее к себе, их тела
порывисто, бурно соприкоснулись. Эсси застыла, напряглась,
сильно выгнула тело, крепко уперлась руками в его руки, так,
словно хотела сорвать, сбросить их с талии, но вместо этого
только крепче схватила их, наклонила голову, раскрыла губы.
- Зачем... зачем это? - шепнула она. Ее глаз был широко
раскрыт, золотой локон опустился на щеку.
Он спокойно и медленно наклонил голову, приблизил лицо, и
они вдруг сомкнулись губами в поцелуе. Однако Эсси и теперь не
отпустила его рук, стискивающих ее талию, и попрежнему сильно
изгибала спину, стараясь не соприкасаться телами. Оставаясь в
такой позе, они медленно, словно в танце, кружились. Она
целовала его охотно, смело. И долго. Потом ловко и без труда
высвободилась из его рук, отвернулась, снова оперлась о перила,
втянув голову в плечи. Геральт неожиданно почувствовал себя
отвратительно, неописуемо глупо. Это ощущение удержало его от
того, чтобы приблизиться к ней, обнять ссутулившиеся плечи.
- Зачем? - спросила она холодно, не поворачиваясь. - Зачем
ты это сделал?
Она глянула на него краешком глаза, и ведьмак вдруг понял,
что ошибся. Неожиданно понял, что фальшь, ложь, притворство и
бравада завели его прямо в трясину, где между ним и бездной
будут уже только пружинящие, сбившиеся в тонкий покров травы и
мхи, готовые в любую минуту уступить, разорваться, лопнуть.
- Зачем? - повторила она.
Он нс ответил.
- Ищешь женщину на ночь?
Он не ответил.
Эсси медленно отвернулась, коснулась его плеча.
- Вернемся в залу, - свободно сказала она, но его не
обманула эта легкость, он почувствовал, как она напряжена. - Не
делай такой мины. Ничего не случилось. А то, что я не ищу
мужчины на ночь, не твоя вина. Правда?
- Эсси...
- Возвращаемся, Геральт. Лютик уже бисировал дважды. Теперь
моя очередь. Пойдем, я спою...
Она как-то странно взглянула на него и, дунув, откинула
прядь с глаза.
- Спою для тебя.
4
- Ого, - разыграл удивление ведьмак. - Явился, однако? Я
думал, не вернешься на ночь.
Лютик закрыл дверь на крючок, повесил на гвоздь лютню и
шапочку с эгреткой, снял куртку, отряхнул и положил на мешки,
валявшиеся в углу комнаты. Кроме мешков, лохани и огромного,
набитого гороховой соломой матраца, в комнате на чердаке не
было никакой мебели - даже свеча стояла на полу, в застывшей
лужице воска. Дроухард восхищался Лютиком, но, видать, не
настолько, чтобы отдать в его распоряжение комнату или хотя бы
эркер.
- А почему это ты думал, - спросил Лютик, стягивая башмаки,
- что я не вернусь на ночь?
- Думал, - ведьмак приподнялся на локте, хрустнув соломой,
- пойдешь петь серенады под окном прекрасной Биелки, в сторону
которой весь вечер вывешивал язык, словно кобель при виде суки.
- Ха-ха, - засмеялся бард. - До чего ж ты глуп. Биелка?
Чихал я на Биелку. Просто я хотел вызвать ревность у Акаретты,
за которой приударю завтра. Подвинься.
Лютик повалился на матрац и стянул с Геральта попону.
Геральт, чувствуя странную злобу, отвернулся к маленькому
оконцу, сквозь которое, не поработай там пауки, было бы видно
звездное небо.
- Чего набычился? - спросил поэт. - Тебе лихо, что я бегаю
за девчонками? С каких пор? Может, ты стал друидом и принес
обет чистоты? А может...
- Перестань токовать. Я устал. Ты не заметил, что впервые
за две недели у нас есть крыша над головой и матрац? Тебя не
радует мысль, что под утро нам не накапает на носы?
- Для меня, - размечтался Лютик, - матрац без девочки - не
матрац. Он - неполное счастье, а что есть неполное счастье?
Геральт глухо застонал, как всегда, когда на Лютика
находила ночная болтливость.
- Неполное счастье, - продолжал Лютик, вслушиваясь в
собственный голос, - это как... как прерванный поцелуй. Что
скрипишь зубами, позволь спросить?
- До чего ж ты нуден, Лютик. Ничего, только матрацы,
девочки, попки, сиськи, неполное счастье и поцелуйчики,
прерванные собаками, которых науськивают на тебя родители
невест. Что ж, видно, иначе ты не можешь. Видимо, только
фривольность - чтобы не сказать неразборчивый блуд - позволяет
вам слагать баллады, писать стихи и петь. Видимо, это - запиши!
- темная сторона таланта.
Он сказал слишком много и недостаточно холодно. И Лютик
запросто и безошибочно раскусил его.
- Так, - сказал он спокойно. - Эсси Давен по прозвищу
Глазок. Прелестный глазок Глазка остановился на ведьмаке и
вызвал в душе ведьмака смятение. Ведьмак повел себя по
отношению к Глазку, как жак перед принцессой. И вместо того
чтобы винить себя, винит ее и ищет в ней темные стороны.
- Глупости, Лютик.
- Нет, дорогой мой. Эсси произвела на тебя впечатление, не
скрывай. Впрочем, не вижу ничего безнравственного. Но будь
осторожен, не ошибись. Она не такая, как ты думаешь. Если у ее
таланта и есть темные стороны, то наверняка не такие, какие ты
себе вообразил.
- Догадываюсь, - сказал ведьмак, совладав с голосом, - ты
знаешь ее очень хорошо.
- Достаточно хорошо. Но не так, как думаешь ты. Не так.
- Довольно оригинально для тебя, согласись.
- Глупый ты. - Бард потянулся, подложил обе руки под
голову. - Я знаю Куколку почти с детства. Она для меня... ну...
как младшая сестра. Повторяю, не ошибись, не сглупи... Тем
самым ты доставишь ей огромную неприятность потому что и ты
произвел на нее впечатление. Признайся ты хочешь ее?
- Даже если и так, то, в противоположность тебе, я не
привык это обсуждать, - отрезал Геральт. - И сочинять об этом
песенки. Благодарю за то, что ты о ней сказал. Быть может,
действительно спас меня от глупой ошибки. И конец. Тема
исчерпана.
Лютик некоторое время лежал неподвижно и молчал, но Геральт
знал его слишком хорошо.
- Знаю, - сказал поэт.
- Ни хрена ты не знаешь, Лютик.
- Знаешь, в чем проблема, Геральт? Тебе кажется, будто ты
иной. Ты носишься со своей "инностью", с тем, что принимаешь за
ненормальность. Ты со своей "ненормальностью" нагло
навязываешься всем, не понимая, что для большинства трезво
мыслящих людей ты самый нормальнейший в мире человек, и дайте
боги, чтобы все были такими нормальными. У тебя более быстрая
реакция, вертикальные зрачки? Ты видишь в темноте, как кошка?
Разбираешься в чарах? Тоже мне, великое дело! Я, дорогой мой,
когда-то знал трактирщика, который ухитрялся в течение десяти
минут непрерывно пускать ветры, да так, что они складывались в
мелодию псалма: "О прииди, прииди, утренняя заря". И все же,
несмотря на необычный, как там ни говори, талант, трактирщик
был самым нормальным среди нормальных, была у него жена, дети и
бабки, разбитая параличом...
- Что тут общего с Эсси Давен? Ты можешь объяснить?
- Само собой. Тебе безо всяких оснований почудилось, якобы
Глазок заинтересовалась тобой из нездорового, прямотаки
извращенного любопытства, что она глядит на тебя как на
диковинку, двухголового теленка либо саламандру в зверинце. И
ты тут же надулся, как индюк, дал ей при первой же оказии
неприличный, незаслуженный реприманд, хотя, видят боги, я не
