Рана была глубокая и довольно длинная, задевала локоть, который
дьявольски болел при движениях. Его наскоро перевязали еще на
берегу, но не успели добраться до дома, как рана снова начала
кровоточить. Перед самым приходом девушки Геральт залил
рассеченную руку коагулирующим эликсиром, побрызгал
обезболивающим. Эсси обнаружила их в тот момент, когда они с
Лютиком пытались зашить рану с помощью нитки, привязанной к
рыболовному крючку. Глазок изругала их и сама взялась за
перевязку, а в это время Лютик потчевал ее красочным рассказом
о борьбе, не забыв выговорить себе исключительное право на
балладу. Эсси, естественно, засыпала Геральта лавиной вопросов,
на которые он не мог ответить. Она восприняла это с обидой,
скорее всего решив, что он что-то утаивает. Надулась и
перестала выспрашивать.
- Агловаль уже знает, - сказала она. - Вас видели, когда вы
возвращались, а Дроухардова жена, заметив кровь на лестнице,
помчалась сплетничать. Люди кинулись к скалам, надеясь, что
волны что-нибудь выбросят, и толкутся там до сих пор, но,
насколько знаю, ничего не нашли.
- И не найдут, - сказал ведьмак. - К Агловалю я пойду
завтра, но предупреди его, если сможешь, чтобы запретил людям
крутиться около Драконьих Клыков. Только прошу, ни слова о
ступенях или Лютиковых фантазиях относительно города Ис. Тут же
найдутся искатели сокровищ и любители сенсаций - и появятся
новые трупы.
- Я не сплетница, - надулась Эсси, резко откинув прядку со
лба. - Если о чем-то спрашиваю, так не затем, чтобы сразу
бежать к колодцу и рассказывать прачкам.
- Прости.
- Мне надо выйти, - вдруг сообщил Лютик. - Я договорился с
Акереттой. Геральт, беру твою курточку. Моя свински умарухана и
все еще не просохла.
- Все здесь мокрое, - насмешливо заметила Глазок, с
отвращением трогая мыском туфельки разбросанные части одежды. -
Разве так можно? Надо было развесить, как следует просушить...
Вы просто чудовищны.
- Само высохнет. - Лютик натянул влажную курточку Геральта
и с завистью взглянул на серебряные набивки на рукавах.
- Не болтай. А это что такое? Неужели сумка все еще полна
тины и водорослей? А это... Тьфу!
Геральт и Лютик молча смотрели на темно-синюю раковину,
которую Эсси держала перед собой двумя пальцами. Они совсем о
ней забыли. Раковина была слегка приоткрыта и отчетливо воняла.
- Это презент, - сказал трубадур, выбираясь к двери. -
Завтра твой день рождения. Куколка! Ну так это тебе подарок.
- Это?
- Красивая, верно? - Лютик понюхал и быстро добавил: - От
Геральта. Это он для тебя выбрал. Ах, уже поздно. Опаздываю.
Бывайте...
- Ты помнил о моем дне рождения? - медленно спросила Эсси,
держа раковину подальше от себя. - Серьезно?
- Дай сюда, - резко сказал он. Встал с матраца, оберегая
забинтованную руку. - Прости за этого идиота...
- Нет, - возразила она, вынимая из ножен на поясе маленький
кинжальчик. - Раковина действительно красивая, я сохраню ее на
память. Только надо вымыть, а для начала отделаться от...
содержимого. Я выкину в окно, кошкам.
Что-то стукнуло о пол, покатилось. Геральт расширил зрачки
и увидел гораздо раньше, чем Эсси.
Это была жемчужина. Переливающаяся и блестящая жемчужина
светло-голубого цвета размером с разбухшую горошину.
- О боги! - Глазок тоже заметила се. - Геральт...
Жемчужина!
- Жемчужина, - рассмеялся он. - Стало быть, ты всетаки
получила подарок, Эсси. Я рад.
- Геральт, не могу принять. Эта жемчужина стоит...
- Она твоя, - прервал он. - Лютик, хоть и разыгрывает
глупенького, действительно помнил о твоем дне рождения. Он и
правда хотел доставить тебе радость. Говорил об этом, говорил
вслух. Ну видишь, судьба услышала его и исполнила, что
требовалось.
- А ты, Геральт?
- Я?
- А ты... Тоже хотел доставить мне радость? Жемчужина такая
прекрасная... Она должна сказочно много стоить... Не жалеешь?
- Я рад, что она тебе понравилась. А если и жалею, так о
том, что она была только одна. И что...
- Да?
- Что не знаю тебя так долго, как Лютик, так долго, чтобы
знать и помнить о твоем дне рождения. Чтобы иметь возможность
дарить подарки и доставлять тебе радость. Чтобы иметь право...
называть тебя Куколкой.
Она подошла и неожиданно закинула ему руки на шею. Он ловко
и быстро предупредил ее движения, отстранился от ее губ,
сдержанно поцеловал в щеку, обняв здоровой рукой осторожно,
нежно. Он чувствовал, как девушка напрягается и медленно
отстраняется, но только на длину рук, все еще лежащих у него на
плечах. Он знал, чего сна ждет, но не сделал этого. Не привлек
ее к себе.
Эсси отпустила его, отвернулась к приоткрытому грязному
оконцу.
- Ну конечно, - вдруг сказала она. - Ты же едва меня
знаешь. Я совсем забыла, мы едва знакомы...
- Эсси, - проговорил он после недолгого молчания, - я...
- Я тоже едва тебя знаю, - вспыхнула она. - И что с того? Я
люблю тебя. Ничего не могу с собой поделать. Ничего.
- Эсси!
- Да. Люблю. Мне совершенно безразлично, что ты подумаешь.
Я полюбила тебя в тот самый момент, как увидела, там, на приеме
по случаю обручения...
Она замолчала и опустила глаза.
Она стояла перед ним, а Геральт сожалел, что это она, а не
рыбоглазый с саблей, укрытой под водой. С рыбоглазым у него
были шансы... С ней - никаких.
- Ты молчишь, - бросила она. - Ничего, ни слова...
"Я устал, - подумал он, - и страшно слаб. Мне необходимо
присесть, у меня темнеет в глазах, я потерял много крови и
ничего не ел... Мне нужно присесть. Проклятая комнатушка, чтоб
она сгорела во время ближайшей бури от молнии. Проклятое
отсутствие мебели, двух идиотских стульев и стола, который
разделяет, через который можно так легко и безопасно
разговаривать. Можно даже держаться за руки. А я вынужден
садиться на матрац и просить ее, чтобы она присела рядом. А
набитый гороховой соломой матрац опасен, с него невозможно
никуда вывернуться, отстраниться..."
- Сядь рядом, Эсси.
Она присела. Не спеша. Тактично. Далеко. Очень далеко.
Слишком близко.
- Когда я узнала, - шепнула она, прерывая затянувшееся
молчание, - когда я услышала, что Лютик притащил тебя,
окровавленного, я выбежала из дома словно сумасшедшая,
помчалась, ничего не видя, ни на что не обращая внимания. И
тогда... Знаешь, о чем я подумала? Что это магия, что ты
приворожил меня, украдкой, по секрету, предательски очаровал
меня, приколдовал Знаком, своим волчьим медальоном, скверным
глазом. Так я подумала, но не остановилась, продолжала бежать,
потому что поняла, что хочу... хочу оказаться под действием
твоей силы, но реальность оказалась страшнее. Ты не приворожил
меня, не использовал никаких чар. Почему, Геральт? Почему ты
этого не сделал?
Он молчал.
- Если б это была магия, - продолжала она, - все было бы
так просто и легко. Я поддалась бы твоей силе и была бы
счастлива. А так... Я должна... не знаю, что со мной
творится...
"К черту, - подумал он, - если Йеннифэр, когда она со мной,
чувствует себя как я сейчас, то я ей не завидую. И уже никогда
не стану удивляться. Никогда не буду ненавидеть ее...
Никогда...
Потому что Йеннифэр, вероятно, чувствует то, что невозможно
исполнить, чувствует глубокую уверенность, что я обязан
выполнить то, что выполнить невозможно, еще невозможнее, чем
связать Агловаля и Шъееназ. Уверенность, что немного
жертвенности тут недостаточно, что надо пожертвовать всем, да и
то неизвестно, достаточно ли этого. Нет, я не буду ненавидеть
Йеннифэр за то, что она не может и не хочет проявить хоть
немного жертвенности. Теперь я знаю, что немного жертвенности -
это... очень много".
- Геральт, - простонала Глазок, втягивая голову в плечи. -
Мне так стыдно. Мне так стыдно того, что я чувствую какое-то
проклятое бессилие, холод, озноб, как короткое дыхание...
Он молчал.
- Я всегда думала, что это прекрасное и возвышенное
состояние души, благородное и восхитительное, даже если оно и
лишает тебя счастья. Ведь сколько баллад я сложила о подобном.
А это просто химия организма, Геральт, простая и
всеохватывающая. Так может чувствовать себя больной, выпивший
яд. Да потому что человек, выпивший яд, готов на все взамен за
противоядие. На все, даже на унижение.
- Эсси, прошу тебя...
- Да, я чувствую себя униженной, униженной тем, что во всем
тебе призналась, забыв о достоинстве, которое велит страдать
молча... Тем, что своим признанием причинила тебе беспокойство,
неловкость. Я чувствую себя униженной тем, что ты смущен. Но я
не могла иначе. Я бессильна. Я отдана на милость сразившей меня
болезни. Я всегда боялась болезни, того момента, когда стану
слабой, бессильной, беспомощной и одинокой. Я всегда боялась
болезни, всегда верила, что болезнь будет самым худшим, что
может со мной приключиться...
Он молчал.
- Знаю, - зашептала она снова, - знаю, я должна благодарить
тебя за то, что... что ты не используешь ситуации. Но я тебя не
благодарю. И этого я тоже стыжусь. Я ненавижу твое молчание,
твои изумленные глаза. Я ненавижу тебя. За то, что ты молчишь.
За то, что не лжешь, что не... И ее я тоже ненавижу, твою
чародейку, я охотно пырнула бы ее ножом за то, что... ненавижу
ее. Прикажи мне уйти, Геральт. Прикажи мне уйти отсюда. Сама,
по своей воле, я не могу, а уйти хочу, пойти в город, в
трактир... Хочу отомстить тебе за свой стыд, за унижение, хочу
найти первого попавшегося...
"Черт побери, - подумал он, слыша, как ее голос скачет,
словно тряпичный мячик, катящийся по лестнице. - Расплачется,
обязательно расплачется. Что делать, дьявол, что делать?"
Державшие его руки Эсси задрожали. Девушка отвернулась и
разразилась тихим, поразительно спокойным, несдерживаемым
плачем.
"Я ничего не чувствую, - отметил он с ужасом, - ничего, ни
малейшего возбуждения. То, что сейчас я обниму се, будет жест
рассудочный, взвешенный, не спонтанный. Я обниму ее, потому что
знаю - так надо, а не потому, что хочу. Я ничего не чувствую".
Он обнял ее, она тут же успокоилась, отерла слезы, сильно
тряхнула головой и отвернулась, чтобы он не мог видеть ее лица.
А потом прижалась к нему, сильно втиснув голову в грудь.
"Немного жертвенности, - подумал он, - всего лишь немного
жертвенности. Это ее успокоит - объятия, поцелуи, тихие
ласки... Она не хочет большего. И даже если хочет, то что?
Немного жертвенности, совсем немного... ведь она красива и
заслуживает этого... Если б она хотела большего... Это ее
успокоит. Тихий, спокойный, нежный любовный акт. А я... Ведь
мне все безразлично, у меня не возникает эмоций, потому что
Эсси пахнет вербеной, а не сиренью и крыжовником, у нее нет
холодной электризующей кожи, волосы Эсси не черное торнадо
блестящих локонов, глаза Эсси прекрасные, мягкие, теплые и
синие, но они не горят холодной, бесстрастной фиолетовой
глубиной. Потом Эсси уснет, отвернет голову, немного приоткроет
рот. Эсси не улыбнется торжествующе. Потому что Эсси...
Эсси - не Йеннифэр.
И поэтому я не могу. Не могу решиться на эту каплю
жертвенности".
- Прошу тебя, Эсси, не плачь.
- Не буду. - Она медленно отодвинулась от него. - Не буду.
Я понимаю. Иначе быть не может.
Они молчали, сидя рядом на набитом гороховой соломой
матраце. Надвигался вечер.
- Геральт, - вдруг сказала она, и голос ее дрогнул. - А
может... Может, было бы так... как с тем моллюском, с тем
дивным подарком? Может, мы все-таки нашли бы жемчужину? Позже?
