высокой. Видишь ли, Моргольт...
-Бранвен, пожалуйста... Хватит.
-Мне уже случалось платить собой.
-Бранвен. Ни слова больше.
Она коснулась моей руки, и ее прикосновение, хотите верьте, хотите нет,
было алым шаром солнца, встающего после долгой и холодной ночи,
запахом яблок, прыжком коня, идущего в атаку. Она поглядела мне в
глаза, и взгляд ее был как трепетание стягов на ветру, как музыка, как
прикосновение соболей к щеке. Бранвен смеющаяся, Бранвен из Байле
Ата Клиат. Серьезная, спокойная и печальная Бранвен из Корнуэлла, с
глазами, которые все знают. А может быть, в вине, которое мы пили,
что-то было? Как в том вине, которое Тристан и Златокудрая выпили в
открытом море?
-Бранвен...
-Да, Моргольт?
-Ничего. Я только хотел услышать звук твоего имени.
Молчание.
Шум моря, мерный, глухой, а в нем шепоты, надоедливые,
повторяющиеся, невыносимо упрямые.
И молчание.
-Моргольт.
-Тристан.
А он изменился. Тогда, в Байле Ата Клиат, это был юнец, веселый
парень с мечтательными глазами, всегда с неизменной миленькой
улыбочкой, от которой у дамочек чесался передок. Улыбочка,
постоянная улыбочка, даже тогда, когда мы рубились в Дунн Логхайр. А
сейчас... Сейчас его лицо было серым и истощенным, покрытым
блестящими струйками пота, полопавшиеся, скривленные в подкову
боли губы, провалившиеся и почерневшие от муки глаза.
А еще он вонял. Смердел болезнью. Смертью. И страхом.
-Ты еще живешь, ирландец.
-Живу, Тристан.
-Когда тебя выносили с ристалища, то говорили, что ты мертв. У
тебя...
-У меня была разрублена голова и мозги плавали сверху, - сказал я,
стараясь, чтобы это прозвучало естественно и беззаботно.
-Это чудо. Кто-то крепко за тебя молился, Моргольт.
-Скорее всего, нет, - пожал я плечами.
-Неисповедимы пути Господни, - он наморщил лоб. - Ты и
Бранвен... Вы оба живете. А я... В какой-то дурацкой стычке... Копье
попало в пах, прошло насквозь и сломалось. Наверное, с древка
откололась щепка, потому- то рана так и воспалилась. Это Божья кара.
Кара за все мои грехи. За тебя. За Бранвен. А больше всего... за Изульт.
Он снова сморщился, скривил губы. Я знал, какую Изульт он имел в
виду. Вдруг мне сделалось чертовски неудобно. В этой его гримасе было
все. Ее припухшие губы, бессмысленное выкручивание пальцев
белоснежных рук. Горечь в голосе.
"Как же часто, - подумал я, - она должна была вспоминать об этом".
Этот внезапный, невольный излом губ, когда он говорил "Изульт", но не
мог добавить "Златокудрая". Мне было ее чертовски жаль, ее, выданную
за живую легенду. Почему она согласилась на этот брак? Почему она
согласилась быть лишь именем, пустым звуком? Разве не слыхала она
рассказов о нем и о Корнуоллке? А может, ей казалось, что это не имеет
никакого значения? Может, она считала, что Тристан такой же, как и
другие, как парни из дружины Артура, вроде Гавейна, Гахериса, Борса
или Бедивера, которые и завели эту идиотскую моду поклоняться одной,
между ног лезть другой, а жениться на третьей, и чтобы все было хорошо
и никто не жаловался?
-Моргольт...
-Я тут, Тристан.
-Я послал Кахердина в Тинтагель. Корабль...
-До сих пор нет никаких известий, Тристан.
-Только она... - шепнул он. - Только она может меня спасти. Я у
самого края. Ее глаза, ее руки, один лишь ее вид и звук ее голоса. Иного
спасения для меня нет. Потому... если она будет на борту, Кахердин
должен поднять на мачте...
-Я знаю, Тристан.
Он молчал, уставившись в потолок, и тяжело дышал.
-Моргольт... Как ты считаешь, она... она приедет? Помнит ли она?
-Не знаю, Тристан, - ответил я и тут же пожалел о сказанном. Черт
подери, ну что мне мешало горячо и со всей убедительностью
подтвердить это? Стоило ли прикрываться перед ним своим незнанием?
Тристан повернул голову к стенке.
-Я испаскудил эту любовь, - простонал он. - Я разрушил ее. И тем
самым навлек проклятие на наши головы. Из-за этого я не могу даже
умереть в уверенности, что Изульт прибудет сюда по моему зову. Пусть
даже поздно, но приедет.
-Не говори так, Тристан.
-Я должен. Все это моя вина. А может, виновата моя проклятая
судьба? Может, с самого начала я был осужден на это? Я, зачатый в
любви и трагедии? Знаешь ли ты, что Бланшфлер родила меня с
отчаяния, схватки у нее начались, когда ей сообщили о смерти Ривалина.
Родов она не пережила. Не знаю, то ли она с последним своим вздохом,
то ли позднее, Фонтенант... Кто дал мне это имя, имя-проклятие, имя-
погибель... имя-приговор. La tristesse. Причина и следствие. La tristesse,
окружающий меня, как туман... Туман, похожий на тот, что закутал
устье Лиффей, когда впервые...
Он замолк и только бессмысленно гладил покрывавшие его шкуры.
-Все, все, что я ни делал, поворачивалось против меня. Встань,
встань на мое место, Моргольт. Представь, ты прибываешь в Баиль Ата
Клиат и там встречаешь девушку... С первого же взгляда, с первой же
встречи глаз ты чувствуешь, что сердце хочет разбить тебе ребра, а руки
дрожат. Всю ночь ты бродишь, не ложась в постель, сходишь с ума от
беспокойства, трясешься и думаешь лишь об одном - чтобы на
следующий день снова увидеть ее. И что? Вместо радости - la tristesse...
Я молчал, не понимая, о чем он говорит.
-А потом, - с трудом продолжал он, - первый разговор. Первое
прикосновение рук, и это потрясает тебя, словно удар копьем на турнире.
Первая улыбка, ее улыбка, которая делает так, что... Э-эх, Моргольт. Ну
что бы ты сделал на моем месте.
Я снова промолчал. Ну не знал я, что делал бы на его месте. Потому что
я никогда не был на его месте. Клянусь Лугом и Лиром, мне никогда не
приходилось переживать ничего подобного. Никогда.
-Я знаю, чего бы ты не сделал, Моргольт, - сказал Тристан,
прикрывая глаза. - Ты бы не подсунул ее Марку, постоянно болтая о ней
в его присутствии. Ты не поплыл бы в Ирландию от чужого имени. Ты не
растратил бы понапрасну любовь, которая началась тогда. Именно
тогда, а не на корабле. Бранвен напрасно мучается той историей с
волшебным напитком. Он тут совершенно ни при чем. Когда она только
входила на корабль, то уже тогда была моей. Моргольт... Вот если бы
это ты сел с ней на корабль, разве поплыл бы ты с ней к Марку?
Наверняка нет. Скорее всего ты бы убежал с ней на край света, в
Бретанию, Аравию, в Гиперборею, в саму Ультима Туле. Моргольт?
Разве я не прав?
Я не мог ответить на этот вопрос. А если бы и смог, то не захотел бы.
-Ты обессилел, Тристан. Тебе надо выспаться. Отдыхай.
-Высматривайте... корабль...
-Хорошо, Тристан. Может быть, еще что-то? К тебе прислать...
госпожу с Белыми Руками?
Гримаса.
-Нет.
Мы стоим на стене, я и Бранвен. Моросит, как обычно в Бретании. Ветер
усиливается, треплет волосы Бранвен, натягивает платье на бедрах.
Порывы ветра заталкивают слова обратно в рот, выбивают слезы из глаз,
глядящих на горизонт.
Паруса не видать.
Я гляжу на Бранвен. Боги, какая радость смотреть на нее. Я мог бы
глядеть на нее бесконечно. И подумать только, когда она стояла
напротив Изульт, то казалась мне некрасивой. Наверное, у меня на
глазах было бельмо.
-Бранвен?
-Да, Моргольт?
-Ты ждала меня на берегу. И ты знала, что...
-Да.
-Откуда?
-А ты не знаешь?
-Нет. Не знаю... Не помню... Бранвен, может, довольно загадок?
Это не для моей головы. Не для моей разбитой головы.
-Легенда не может закончиться без нас, без нашего участия. Без
твоего и моего. Не знаю, почему, но мы очень важны, необходимы в этой
истории. Истории большой любви, которая водоворотом втягивает всех
и вся. Разве ты не знаешь об этом, Моргольт из Ольстера, разве ты не
понимаешь, насколько могучей силой может быть чувство? Силой,
способной повернуть естественный порядок событий? Разве ты не
чувствуешь этого?
-Бранвен... Я не понимаю. Здесь, в замке Кархаинг...
-Что-то произойдет. Нечто, зависящее только от нас. И потому мы
здесь. Мы обязаны быть здесь, независимо от нашей воли. Вот почему я
знала, что ты появишься на берегу. Потому-то я не могла позволить,
чтобы ты погиб в дюнах...
Не знаю, что меня подтолкнуло. Может, ее слова, может, внезапное
воспоминание о глазах Златокудрой. А может, что-то такое, о чем я
забыл, пока шел по длинному, бесконечному и темному коридору. Но я
сделал это, совершенно не раздумывая, без всякого расчета.
Я обнял ее.
Она прижалась ко мне, преданно и охотно, а я подумал, что и вправду -
чувство может быть могучей силой. Но равно сильным может быть и
долгое, болезненное, сметающее все на своем пути бесчувствие.
Это продолжалось лишь мгновение. Во всяком случае, так мне
показалось. Бранвен медленно освободилась от моего объятия,
отвернулась. Порыв ветра вновь взлохматил ее волосы.
-Что-то от нас зависит, Моргольт. От тебя и от меня. Я боюсь.
-Чего?
-Моря. И корабля, у которого нет руля.
-Я с тобою, Бранвен.
-Будь со мной, Моргольт.
А сегодня уже другой вечер. Совсем другой. Я не знаю, где Бранвен.
Может, она вместе с Изульт исполняет роль сиделки у ложа Тристана,
который снова без сознания мечется в горячке. И шепчет: "Изульт...".
Изульт Белорукая знает, что Тристан призывает не ее, но при звуке этого
имени ее охватывает дрожь. И она ломает пальцы белых рук. Если
Бранвен там, с нею, то у нее в глазах влажные алмазы. Бранвен... Жалко,
что... Эх, черт!
А я... Я пью с капелланом. Даже не знаю, откуда здесь взялся этот
капеллан. Может, он тут всегда был?
Мы пьем, пьем быстро. И много. Я знаю, что это мне вредно. Вроде бы
не надо, моя разбитая голова это плохо выносит. Когда напьюсь, у меня
бывают галлюцинации, голова болит. Иногда я даже теряю сознание. Но
к счастью, редко.
Ладно, мы пьем. Черт... Мне надо подавить в себе беспокойство. Забыть
о том, что дрожат руки. О замке Кархаинг. О глазах Бранвен,
наполненных страхом перед неизвестностью. Я хочу заглушить в себе
вой ветра, шум прибоя, качание палубы под ногами. Я хочу заглушить в
себе то, чего не помню. И этот преследующий меня запах яблок.
Мы пьем, капеллан и я. Нас разделяет дубовый стол, уже порядком
залитый вином. Нас разделяет не только стол.
-Пей, поп.
-Бог с тобой, сын мой.
-Я вовсе не твой сын.
Как и многие другие, с битвы под Монт-Бадон я ношу на доспехах крест,
но мною не овладел мистицизм, как многими другими. По отношению к
религии я безразличен. Причем ко всем ее проявлениям. Куст, который
якобы посадил в Гластонбери Иосиф Аримафейский, для меня ничем не
отличается от других кустов - разве что более ободранный и колючий.
Само аббатство, о котором некоторые из артуровых молодчиков говорят
с набожным чувством, во мне каких-то особых впечатлений не
пробуждает, хотя следует признать, что оно неплохо вписывается в лес,
озеро, окружающие холмы. То, что там постоянно бьют в колокола,
лишь облегчает поиски дороги в тумане - а туманы там всегда чертовски
плотные.
Эта римская религия, хоть и рассеяна по разным уголкам, у нас на
островах особых шансов иметь не может. У нас, я имею в виду
Ирландию, Корнуэлл или Уэльс, на каждом шагу встречаются вещи,
существование которых монахи с упорством отрицают. Любой придурок
у нас видел эльфов, паков, сильфов, корриганов, лепрекаднов, сидхе и
даже биан сидхе. Но никто, насколько я помню, не видел ангелов.
Правда, если не считать Бедивера, который вроде бы видал самого
Гавриила, очень давно, то ли перед каким-то сражением, то ли во время
сражения. Но Бедивер - болван и лжец, кто ему поверит?
Монахи рассказывают о чудесах, которые якобы творил Христос. Но
давайте честно - после того, что могла Вивьен Озерная, Морган ле Фей
или Моргот, жена Лота с Оркадских островов, не говоря уже о Мерлине,
Христу особо хвалиться нечем. Я вам так скажу, монахи пришли и уйдут.
А вот друиды останутся. И дело не в том, что я так уж считаю, что
друиды намного лучше монахов, нет. Но только друиды - наши. Они
были всегда. А вот монахи - это приблуды. Как этот вот попик, мой
сегодняшний собутыльник. Один дьявол знает, откуда его занесло сюда,
в Арморик. Он пользуется странными словами и у него странный акцент,
