не было ни пятнышка, нисколько не возражали, когда -- слышите, Клюква? -- их
крепко обнимали. Один мой коллега, фамилии которого не назову по известной
вам причине, до того наобнимался с другим моим коллегой женского пола, что
они продолжают этим заниматься и по сей деньправда, уже на законных
основаниях.
-- Совсем, как мы с Боречкой, -- с явно деланным простодушием пропела
Даша. -- Он, как стал законным, до того полюбил обниматься, что ему пьесы
некогда писать.
(Мое добавление к стенограмме; все со смехом и трудно скрываемой
завистью посмотрели на Бориса, который побагровел, засуетился и в ответ на
многочисленные советы стал молча протирать очки.)
-- Толя, ты забыл о приказе Арбуза, -- напомнил Ковальчук.
-- Вот спасибо, -- спохватился Аничкин, -- чуть было Ольгу без такой
детали не оставил! Только, Саша, не один приказ, а два. Первый! "Всем
мужчинам, которые еще не догадались этого сделать, предлагаю стать рыцарями
и отдать дамам свои пиджаки!" Скажу прямо, не все восприняли это указание с
энтузиазмом...
-- Голову на отсечение, что главная "арбузная корка" не отдала, --
оживился Сергей Антоныч. -- Не разочаруешь старика, Толя?
-- Если шеф имеет в виду Глебушкина, то одну из целей он поразил точно.
Сначала Глебушкин просто спрятался и дрожал где-то в углу, а когда его со
свистом и гиканьем выволокли на божий свет -- кто бы час назад подумал, что
Глебушкина, грозу института, можно выволочь со свистом и гиканьем? -- то он
стал молоть чепуху о своем здоровье, и Арбуз огласил второй приказ: отныне
считать Глебушкина бабой и пиджак с него не снимать. Сейчас это кажется
смешным, а тогда... То вдруг клубы дыма пробьются, то искры с нижних этажей
летят, то вдруг кто-то заорет, что 20-й этаж уже горит и толпа разрушается,
от одного разбитого окна валит к другому, крики, обмороки... Помните, я вам
говорил, что дым шел из-за деревянной решетки, где вентиляция, мы ее еще
несколькими шторами задраили, так вдруг оттуда как полыхнет! И не
какой-нибудь язык пламени, а будто волна огня -- и на нас, кто ближе к
решетке был... На этом разрешите закончить и передать слово Саше, поскольку
все дальнейшее рисуется мне в совершеннейшем тумане.
-- Тогда многих обожгло, -- кивнул Ковальчук. -- На нескольких женщинах
платья загорелись, по полу стали кататься, с такими криками... Я никогда не
видел, не знал, как это страшно, когда на человеке горит одежда... Мы их
оттаскивали, огонь с них сбивали, ну, чем придется -- ладонями, кто воду из
бутылок лил, даже огнетушителем... Толя не сказал, что Арбуз чуть ли не с
самого начала велел нам отовсюду, где только можно, собрать огнетушители.
Вадим Петрович очень помог, он в добровольной пожарной дружине состоял,
знал, где и что. Всего у нас огнетушителей было штук восемь или девять, без
них, наверное, нам пришлось бы худо. Не стану категорично утверждать, что
ресторан бы сгорел, но именно с их помощью мы ту волну все-таки потушили,
так что с огнетушителями нам очень повезло. Только пятерым, кого сразу
обожгло, не повезло, и еще двоим, которые в туалет на нижний этаж спустились
-- пламя как раз через них прошло, а помочь было, некому... Анна Алексеевна
в дальнем углу что-то вроде лазарета устроила, метрдотель аптечку принес, но
разве поможешь в таких условиях обожженным? А ведь, кроме них, еще и другие
пострадавшие были, помните, в первой давке у дверей. Мы на себе рубашки
рвали, в чайной заварке смачивали, и Анна Алексеевна на обожженных
накладывала. В темноте их крики сильно на нервы действовали, не мне вам
рассказывать, как им было больно, и в этой обстановке многие за столы
уселись, стали глушить себя спиртным, кое-кого даже силой приходилось
унимать... Словом, как констатировал Арбуз, не таким он мыслил себе свой
юбилей. Боюсь, что у пожарных, когда они к нам вошли, создалось о нас весьма
превратное представление, не так ли?
-- Ну что вы, -- улыбнулся Клевцов. -- Вполне интеллигентное общество,
очень приятно было познакомиться.
-- Лучше бы при других обстоятельствах, но очень приятно, -- вторил ему
Юрий Кожухов. -- Правда, Володя?
-- Как будто на праздник пришли, -- подтвердил Уленшпигель. -- На
маскарад. Женщины в тогах, как римские мадонны, мужики в рубахах и майках
щеголяли. Только цветов, помню, не было.
Ковальчук засмеялся, выдернул Уленшпигеля из-за стола и легко поднял
его на руки.
-- Вот этот... входит в противогазе...
-- Положь, где взял, -- проворчал Уленшпигель. -- Клюкву лучше подними.
-- Представьте себе, -- опуская Уленшпигеля, продолжил Ковальчук, --
будто из колонны вдруг выходят три призрака, три черных инопланетянина,
освещают нас фонарями, а мы смотрим на них, остолбенелые, догадываемся, кто
это, и как грянем: "Ура! Да здравствуют пожарные!" И каждый норовит их
обнять, хоть рукой дотронуться, убедиться, что не сон -- шутка ли, пожарные
до нас добрались! Никогда еще не видел, чтобы люди так захлебывались
радостью. Ведь если к нам есть вход, то должен быть и выход!
-- До чего глубоко и здорово сказано, -- восхитился Уленшпигель, --
сразу видно, что ученый, кандидат наук. Только малость обидно: я-то думал,
вы просто обрадовались с такими людьми, как мы, познакомиться, а у вас,
оказывается, задняя мысль была -- побыстрее на выход. А кто был тот крупный
мужчина, который у товарища капитана Клевцова, а тогда лейтенанта, чуть руку
не оторвал, требовал, чтоб его немедленно и с удобствами вывели?
-- Не иначе, как этот выступальщик Глебушкин, -- догадался Сергей
Антоныч.
-- Он самый, -- засмеялся Ковальчук. -- Арбуз прикрикнул на него, чтобы
не позорил, а Глебушкин как рявкнет в ответ: "Можете командовать у себя в
кабинете!" А Арбуз: "Ай-ай,--ай, вы же всего полтора часа назад мною
восхищались!" И Анна Алексеевна: "Аркадий, пора бы тебе стать более
осмотрительным в выборе друзей, не забудь, что ты уже стал
совершеннолетним". Тут кто-то подбежал и стал уговаривать пожарных выпить, а
Володя Никулькин -- это теперь мы знаем, кто ты такой! -- очень вежливо
сказал: "Что вы, товарищ, я сегодня в газете читал, что алкоголь вреден для
здоровья". Потом он нам стал рассказывать всякие веселые байки, но нам уже
было не до них, хотелось скорее спуститься...
-- Володя вам зубы заговаривал, -- пояснил Кожухов. -- По штурмовкам мы
вас спускать не могли, для этого бы несколько часов потребовалось, а вести
вниз без противогазов -- опасно, внутренние лестницы были еще задымлены. Вот
и пришлось тянуть время, пока наши снизу не подошли.
-- И заключительная сцена, -- торжественно, сказал Ковальчук. -- Стали
мы спускаться вниз, первыми пострадавших вынесли -- там на каком-то этаже
что-то вроде медпункта было, и окна на маршах разбиты, перила перекручены,
гарь, копоть... Спустились на крышу главного здания, там снег, ветер, мы
бегом по крыше на правое крыло, где люк, полуголые -- кадры для
документального кино! А уже внизу стали договариваться с пожарными, чтобы
встретиться на будущей неделе, отметить, только наша встреча не состоялась,
как-то не до этого было: хоронили товарищей...
-- Мы тоже, -- сказал Клевцов.
ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНОЕ СЛОВО АВТОРА
На этих скорбных словах Клевцова я хотел было поставить точку, но потом
подумал, что не стоит кончать роман на трагической ноте. Лучше, подумал я,
пусть Ольга расскажет, как она счастлива с Васей, Бубликом и Дедом, как
удачно сложились судьбы друзей, тех, кто пережил Большой Пожар.
Но после долгих размышлений я пришел к выводу, что этот рассказ будет
лишним. Ну, счастливы -- и слава богу, пусть живут в свое удовольствие,
читатель и сам уже догадался, что Ольга и Вася не случайно нашли друг друга.
К тому же, решил я, никто, кроме автора, не сумеет ответить на многие
вопросы читателей. Например, на такие:
-- А был ли на самом деле Большой Пожар?
-- А имеют ли реальных прототипов люди, которые его тушили?
Прямо и недвусмысленно отвечу; да, был; да, имеют. Почти все,
случившееся в романе, автором не выдумано, и если он не назвал настоящих
фамилий и места действия, то причины тому -- чисто литературные: строгая
документальность повествования сковала бы автора, не позволила бы ему
пофантазировать, объединить в одном персонаже нескольких, сместить в
пространстве и времени иные события и судьбы.
Но в одном автор не позволил себе ни на йоту отклониться от
действительно происшедших событий: все боевые действия по тушению Большого
Пожара приведены с документальной точностью. Да и не только Большого --
других пожаров тоже. Здесь и выдумывать ничего не пришлось: никакая
авторская фантазия не могла поспорить с тем, что происходило в реальной
жизни.
Было все: и танк да полигоне, идущий в атаку на огонь под разрывами
снарядов, и Гулин, объявивший пожару номер пять, и "живая кариатида" Лавров,
и Дед со всеми своими историями, и Нестеров-младший, поднимающий Ольгу с
Бубликом на крышу, и общий любимец Уленшпигель, и Вета Юрочкина была, и
"Человек в тельняшке", и полковник Кожухов с его замечательной идеей, и
вошедшая в учебники цепочка штурмовых лестниц, и массовый героизм пожарных
при спасании людей -- были спасены многие сотни человек.
Помню, меня сильнее всего поразило: подвиги одиночек -- на фоне
массового героизма пожарных, от высших офицеров до рядовых бойцов.
Перед огнем все равны.
Тот, кто в романе назван подполковником Чепуриным, говорил мне:
"Молодых, даже еще не обстрелянных бойцов за боевки приходилось удерживать
-- рвались в огонь. Такого порыва не припомню, никто себя ие жалел..."
А когда я спросил того, кого назвал полковником Кожуховым, какой свой
час он считает "звездным", он без колебаний ответил: "Большой Пожар. -- И
пояснил почему: -- На этом пожаре могло погибнуть значительно больше людей,
но у нас -- относительно мало, и причина в том, что мы резко сократили время
локализации пожара. При аналогичных пожарах в высотных зданиях за рубежом
пожарные, как правило, давили температуру, очаги пожара мощными струями
снаружи, и лишь затем шли внутрь. С искренним уважением относясь к их
работе, скажу все же, что мы избрали другую тактику, тушили и снаружи, и
большими силами рвались внутрь, благодаря чему выиграли время и спасли
многих оказавшихся в безнадежной ситуации людей. Но и рисковали, конечно,
куда больше, вы же в курсе, что творилось в коридорах и на лестничных
клетках. И снаружи тоже очень рисковали: маневрировали автолестницами с
находящимися на них ствольщиками, И получилось, что риск оправдался".
Повторяю: все боевые действия -- подлинные, и я жалею лишь о том, что о
многих волнующих эпизодах не рассказал: одни не вмещались в рамки романа,
другие же, при всем героизме пожарных, были слишком трагичны. А перегружать
читателя кошмарами я считаю ничем не оправданным посягательством на его
нервную систему: здесь, как ни в чем другом, нужно соблюдать чувство меры.
Ведь травмы, наносимые огнем, ужасны: у меня до сих пор перед глазами
двухлетний Саша -- Бублик, который торопливо лепечет дяде врачу сказочку,
чтобы тот сжалился, не сдирал бинты с обожженной спины.
И еще несколько слов на прощанье.
Если помните, Ольга сказала, что будет пристрастна: людей, о которых
пишешь, надо или уважать и любить, или не уважать и даже презирать. Конечно,
всегда бывает какая-то середина, однако Ольгу она не интересовала: в
экстремальной ситуации, когда Большой Пожар сорвал маски, моего летописца
