меня насчет посылки...
Я чувствую примерно то же, что парень, порвавший лотерейный билет, думая,
что он ничего не выиграл, а потом сообразивший, что читал его вверх ногами.
Я хватаю его за грудки.
- Говорите!
Он не задает вопросов, зная, что меня интересует.
- Вчера, после обеда, после того как забрали багаж месье Ван Борена,
пришел один мужчина... Он расспрашивал меня о нашем клиенте... Сказал, что
из полиции...
- Сколько он тебе дал? Он пожимает плечами.
- О, господин комиссар!- И добавляет:- Пятьдесят франков.
- Что он хотел узнать?
- Клал ли Ван Борен что-нибудь в сейф отеля... Он хотел, чтобы я разузнал
об этом без шума. Я разузнал и сказал, что не клал, но попросил меня
отправить посылку на имя дамы, носящей ту же фамилию, что и он, и
проживающей в Льеже...
- Ты ему это сказал?!
Я поднимаю лакея за полосатый жилет. Он бледнеет и вяло пытается
вырваться.
- Но, господин комиссар, он мне сказал, что он полицейский!
На этого кретина, дающего вам самое фальшивое объяснение, которое только
можно придумать, просто не хватает зла!
- Как он выглядел?
- Мужчина лет пятидесяти, говорит с немецким акцентом... Лысый...
- С каких это пор бельгийские полицейские разговаривают с немецким
акцентом?
Он понимает, что дал маху, утверждая, будто думал, что разговаривал с
полицейским, и отводит глаза.
- Ладно. Пятьдесят лет, лысый... Что дальше?
- Довольно полный, одет в черное...
- Это все, что он сказал?
- Да...
- Ладно, выноси мой багаж...
Приближается время отъезда.
Четверть часа спустя я сижу в большом зале вокзала, куда прибыл на
полчаса раньше, чем нужно.
У меня в кармане лежит билет, и я стараюсь забыть историю Ван Борена, его
друзей и знакомых... Нерешенные головоломки вредят здоровью...
Сегодня вечером, у себя дома, рядом с моей старушкой Фелиси, я напишу
Робьеру своеобразный рапорт, отправлю его авиапочтой, и благодаря этому
инспектор сможет сделать огромный шаг вперед...
Я купил в киоске "Франс суар", но не читаю ее, берегу для дороги.
Я мотаюсь по залу ожидания, рассматривая рекламные щиты... На одном
названия всех театров, киношек, кабаре и ночных баров города... Я машинально
пробегаю глазами список... и внизу колонки останавливаюсь, пораженный. В
одной из ячеек читаю:
"Двадцать семь". Элитарное кабаре. Танцы, развлечения. Льеж, улица
Бургомистра Постена, дом 27".
Музыку, ребята!
Жизнь продолжается! Как и вчера, я бегу в камеру хранения, сдаю чемодан,
вскакиваю в тысячепервое такси и во всю силу легких требую отвезти меня на
улицу Бургомистра Постена, к дому двадцать семь...
Глава 19
Флаг по ветру, шпаги наголо! Пусть я рискую окончательно рассобачиться со
Стариком, еще раз пропустив поезд, но это, по крайней мере, будет не
напрасно. Я в удовлетворительном состоянии. Все мои тревоги, ошибки и
слабости отброшены. Мне наплевать на фактор времени! Сейчас только одно
имеет значение - полный успех! И я добьюсь его, если меня до этого не
прикончат...
Выскочив из тысячепервого такси, я смотрю на дом номер двадцать семь.
На его белом фасаде намалеваны две огромные цифры. Заведение закрыто. Оно
открывается только по вечерам. Представляю себе: дешевый зал, три унылых
музыканта и "широко известная звезда радио и грампластинок", пытающаяся
произвести эффект "уже слышанного", имитируя манеру знаменитых
исполнительниц.
Из скромного заведения не доносится ни единого звука, не видно света.
Я сворачиваю на боковую улицу, ища черный ход, нахожу его и вхожу внутрь
благодаря моей отмычке...
Унылый серый коридор ведет в другой коридор, намного шире первого, почти
холл. С одной стороны этой буквы "Т" находится зал "27", полностью
соответствующий моим представлениям. Напротив зала располагаются служебные
помещения: гримуборные, туалеты, кабинет, кухня...
Я рыскаю повсюду, вынюхивая, высматривая, ощупывая... Если заявится
владелец, начнется громкий возмущенный крик. То, чем я сейчас занимаюсь,
называется "незаконное проникновение в помещение путем взлома". А взлом,
даже не сопровождаемый кражей, дает вам право на фасолевую баланду.
Но мне на это плевать...
Внутри действительно никого нет. Ни души. Даже уборщицы, пришедшей
навести порядок... Никого! Пустыня...
Я иду в кабинет порыться в бумагах.
Обычная деловая документация... Я в ней разбираюсь с пятого на десятое,
потому что не имею особых способностей к бизнесу.
Вся она составлена на имя Франца Шинцера... Если я не совсем отупел, то
это немецкая фамилия, а шестерка из отеля "Тропик" мне только что сказал,
что его "допрашиватель" говорил с немецким акцентом.
Я уже собираюсь уходить, когда улавливаю слабый звук... Прислушиваюсь.
Все тихо... Наверное, показалось или звук шел снаружи... Да, со двора... Это
был металлический скрежет. Все-таки я иду на кухню проверить, не заблудился
ли там какой-нибудь поваренок. Нет...
Я стою в нерешительности. Звук больше не повторяется... Я жду еще
секунду, натянутый, как скрипичная струна. Может, это было самовнушение? Мне
снова слышится скрежет, только более тихий, чем в прошлый раз.
Кажется, он идет из подвала... Поискав, я нахожу ведущую туда лестницу.
Включив свет, спускаюсь в просторное помещение со сводчатым потолком,
провонявшее дешевым вином.
Подвал кажется пустым. Я говорю "кажется", потому что это впечатление
быстро проходит. Подойдя к нагромождению бочек, я вижу руку, ухоженные ногти
которой скребут пыль. Раздвигаю несколько бочек и нахожу малютку Дюбёк,
вернее, то, что от нее осталось.
На задней части ее черепа страшная рана... Кровь образует под ней густой
ковер... Она бледна и слабо моргает.
Она еще дышит, но дыхание сдавленное, неглубокое, затрудненное... Я
наклоняюсь над ней. Ее угасающий взгляд останавливается на моем лице, и
некоторое оживление придает ему жизни.
- Мой бедный зайчонок,- шепчу я,- что с тобой случилось?
Она шевелит губами, и с них срывается душераздирающий стон:
- Мааааам!
Я попытаюсь понять. Она так хочет, чтобы я ее понял.
- Мадам? Взмах ресниц.
- Твоя хозяйка? Новый взмах.
- Это она тебя так?
Молчание. Губы снова пытаются сделать невозможное, чтобы выразить
чувства, бурлящие в агонизирующем мозгу.
Я отчаянно вслушиваюсь, остановив даже удары своего сердца, чтобы уловить
ее последние признания.
- ...другой...
- Другой?
Ее измученное лицо говорит "да".
Меня осеняет.
- Немец? Хозяин этого заведения... как его?.. Франц какой-то?
"Да",- говорят мне опустившиеся ресницы бедняжки. Я размышляю.
- Он заодно с твоей хозяйкой? "Да",- подтверждают ресницы. Я продолжаю,
прерываясь только затем, чтобы поймать ее молчаливое подтверждение:
- Это он позвонил тебе сегодня утром? Он хотел, чтобы ты пошла в квартиру
получить посылку? Он велел тебе поторапливаться?
"Да".
- Он ждал тебя внизу, в машине? Ты отдала ему посылку, он привез тебя
сюда... Твоя хозяйка ждала здесь? Он оглушил тебя?
"Да".
Я понимаю очень многое.
- Он уже некоторое время водил знакомство с твоей хозяйкой и Рибенсом?
"Да".
- Это Рибенс, к которому ты питала слабость, устроил тебя к Ван Боренам?
"Да".
- Все трое хорошо ладили?
Она не отвечает... Это обычное неудобство со жмурами. Вы с ними
разговариваете, а они неподвижно смотрят в другую сторону с таким видом,
дескать, плевать мы на вас хотели.
Жермен конец... Она больше никогда не будет заваливаться на спину для
мужчин... Она легла на нее в последний раз и уже никогда не встанет.
Я закрываю ее глаза, потому что нет ничего более гнетущего, чем взгляд
мертвеца. Вас рассматривает враг живых.
Поднимаюсь... Мне остается только позвонить Робьеру. Теперь я могу
сообщить ему достаточно сведений, чтобы он довел расследование до конца...
Все понятно: Югетт и ее "барсик" сговорились с Францем Шинцером и парнем
в круглой шляпе, чтобы совместно использовать рогоносца Ван Борена... Это
они его убили... А потом...
Я перестаю размышлять, остановившись на первой ступеньке... Наверху
лестницы стоит толстый лысый тип с недобрым взглядом, угрожающий мне пушкой.
Я собираюсь схватить свой шпалер, но он останавливает меня коротким словом:
- Nein!
Я не знаю немецкого, но понимаю, что он хотел сказать, и моя рука
останавливается. Он держит палец на спусковом крючке и, если судить по
предыдущим случаям, должен обладать необыкновенной ловкостью в отправлении
своих современников в мир, называемый лучшим.
Он спускается. Следом за ним идет Югетт, немножко бледненькая и с менее
глупым, чем обычно, взглядом...
Я отступаю в погреб.
- Это он...- говорит Югетт. Франц неприятно улыбается.
- Злишком льюбопитний,- говорит он мне, приближаясь с наставленным
пистолетом крупного калибра.
Он массивный, как башня Сен-Жак. Настоящий бульдозер.
Я пытаюсь заговорить, но слова застревают у меня в глотке.
- У меня такая работа, что приходится быть любопытным,- выговариваю я.
Он делает едва заметный жест, еще больше приближающий ко мне его шпалер.
- Это лючший легарств от льюбопитств! Значала "бум", а бодом тишьина!
Ситуация так натянута, что, если бы она закрыла глаз, ей бы пришлось
открыть что-то другое.
Югетт не выдерживает.
- Стреляйте!- вопит она.- Да стреляйте же! Надо кончать!
- Ферно!- соглашается лысый.
Он держит пушку у бедра, как делают профессионалы.
Прощайте, друзья, посадите на кладбище иву, как писал Мюссе.
Водитель, в небытие, пожалуйста!
Я закрываю глаза, чтобы лучше насладиться путешествием.
Глава 20
Гремит выстрел. Его звук отдается от стоящих в подвале бочек. Это все
равно что ударить по клавишам органа, нажав на педаль громкости.
Я ожидаю смерти, но крик агонии, следующий за выстрелом - да что я!
совпадающий с ним,- издает кто-то другой, а не я. Я спешу открыть моргалы, и
что же вижу на лестнице, как раз за милашкой Ван Борен? Типа с двухцветными
глазами.
Он держит в руке пушку, дымящуюся, как свежевываленный экскремент, и
смотрит на Франца, катающегося в пыли с маслиной в котелке.
Немцу хана. После нескольких конвульсивных вздрагиваний обезглавленной
курицы все его мясо замирает... Этот погреб начинает напоминать фамильный
склеп.
Югетт Ван Борен кусает себе запястье, чтобы не закричать, и рыдает без
слез, бедняжка...
Она в полушаге от нервного припадка, но парень, отметеливший меня прошлой
ночью, спускается на три ступеньки и сует ей три плюхи в морду. От силы
ударов Югетт пролетает остаток лестницы и падает на труп толстого фрица.
Я поднимаю ее за крылышко и, чтобы не отстать, тоже влепляю несколько
тумаков.
Потом отпускаю ее, чтобы заняться парнем.
Этот чемпион по-прежнему спокоен. Он убирает свой пистолет и улыбается
мне.
- Кажется, я подоспел вовремя,- говорит он.
- Я еще никогда не видел, чтобы кто-нибудь подоспел более вовремя,-
соглашаюсь я.
И все. Мы только смотрим друг на друга, как две статуэтки с фарфоровыми
глазами.
Он чувствует, что это напряжение не может продолжаться вечно, и
использует классический, но всегда безотказно действующий прием: протягивает
мне свой портсигар.
- Не обижаетесь за ту ночь?- спрашивает он меня. Я беру одну сигарету.
- Я был бы очень неблагодарным, если бы стал обижаться после вашего
сегодняшнего вмешательства в мою пользу...
Он кивает.
- Кто вы?- спрашиваю я.
Он достает свой бумажник и показывает удостоверение, на котором приклеена
его фотография, но, поскольку оно написано на немецком, я ничего не понимаю.
