испытаний в годы войны у Гитлера "появились черты истерии" (27, с.12).
Вероятно, психическая травма, нанесенная Гитлеру в детстве
пренебрежительным отношением к нему отца, а затем усиленная потерей обоих
родителей и перенесенной болезнью, серьезно ослабила эмоциональную сферу его
психики. В период блужданий но Вене Гитлер, начитавшись популярных
националистических брошюр, наслушавшись расистских бредней, испытал тем
самым дестабилизирующее воздействие идей явно патологического характера, что
не могло не усилить, на этот раз через понятийный уровень, течение
патологических процессов в его психике.
Как бы то ни было, в годы службы в армии Гитлер выглядел уже гораздо
более некоммуникабельным, чем в Вене. Гейден пишет но этому поводу
следующее: "Он много читал и думал, но ему.. чужды нормальные чувства прочих
людей. Как сообщают его товарищи, в роте Гитлера считали ненормальным, и он
не имел друзей" (27, с. 12).
Отсутствие друзей говорит о продолжающемся эмоциональном сдвиге, но
одно это редко заставляет окружающих человека людей высказываться о нем, как
о ненормальном. Скорее всего, Гитлер отталкивал окружающих не только
эмоциональной неадекватностью в общении, но и высказываниями определенно
нелепого характера. Видимо, это была националистическая и расистская
болтовня.
В сущности, друзей у Гитлера не было никогда. Отношения с наиболее
близкими ему "соратниками" по партии основывались на общем для них
стремлении к наибольшему объему власти. Гитлеру адресовывалась лояльность и
"преданность", он платил деньгами, постами, привилегиями - и, конечно,
частью власти. Изменись соотношение сил - и свора сообщников немедленно
устранила бы его от власти и выдвинула бы нового "вождя".
Так и произошло в последние месяцы "третьего рейха".
В апреле 1945 г. Геринг попытался оттеснить Гитлера от власти,
прослышав, что фюрер уже неспособен руководить. Гитлер, узнав о попытке
Геринга взять власть в свои руки, немедленно объявил его изменником,
приказал арестовать и, видимо, не замедлил бы расстрелять "верного Геринга",
если бы не обстановка хаоса, в которой рейхсмаршалу с помощью преданных ему
офицеров люфтваффе удалось избежать мести со стороны "обожаемого фюрера".
"Гитлер и Геринг вели борьбу за власть, которой они уже не располагали,
- пишет А. Полторак. - Много лет назад они заглянули в лицо этого самого
загадочного сфинкса - и с тех пор никто из них не в состоянии был отвести от
него глаз. Они с наслаждением испытывали хмельное действие неограниченной
власти - власти покорять всех и все, власти нападать на другие страны,
власти сжигать людей на треблинских и бухенвальдских кострах. И даже в
весенние дни 1945 г. каждый из них стремился к удержанию и захвату этой
власти" (74, с. 169,170).
Риббентроп, не включенный Гитлером в список правительства, который
фюрер оставил перед тем, как отправиться на тот свет, страшно обижался на
своего патрона и чувствовал себя преданным: "Я отдал ему все, - говорил
Риббентроп врачу. - Я всегда стоял за него. А в результате он выбросил меня"
(74, с. 257).
Гиммлер в апреле пытался связаться с американским командованием и
обсуждал с Шелленбергом возможность устранения Гитлера. 30 апреля Борман
послал Деницу радиограмму от имени Гитлера: "Раскрыт новый заговор. По
радиосообщениям противника, Гиммлер через Швецию) добивается капитуляции.
Фюрер рассчитывает, что в отношении заговорщиков Вы будете действовать
молниеносно и с несгибаемой твердостью" (74, с. 43).
В итоге Гитлер назначил своим преемником Деница, поскольку практически
все наиболее близкие к Гитлеру члены его банды, в сущности, предали его.
Борман мог претендовать на роль друга Гитлера, если бы не был его
"тенью".
У Сталина были друзья до того, как он приблизился к своей цели - полной
власти. Орджоникидзе был близок Сталину - и застрелился (или был убит). Еще
один близкий "вождю" человек - А. Сванидзе, был арестован. Когда Сталину
сообщили об этом, он сказал: пусть извинится за свои ошибки, больше от него
ничего не требуется. Сванидзе ответил, что ему не за что извиняться - и был
расстрелян (110, с. 256).
Наиболее близкие Сталину члены его банды - Молотов, Ворошилов,
Каганович, Микоян - не были его друзьями. Это были сообщники, с которыми его
связывали отношения, подобные тем, которые связывают главаря уголовной банды
с его дружками; такие отношения предполагают, что главарь в любой момент
может прирезать любого из дружков, и уж как минимум держит их в страхе.
Почти у всех сообщников Сталина были репрессированы родственники.
Например, у Калинина и Молотова были арестованы и осуждены жены, у
Ворошилова - дочь.
Незадолго перед смертью Сталин приказал арестовать Микояна.
О характере родственных привязанностей Сталина можно судить но
воспоминаниям его дочери.
"Вокруг отца был в те годы круг близких людей... Это был круг,
служивший источником неподкупной... информации. Он создался около мамы и
исчез вскоре после ее смерти - сперва постепенно, а после 1937 года
окончательно и безвозвратно" (2, с. 33).
К своему сыну от первой жены Якову Сталин относился "незаслуженно
холодно и несправедливо" (2, с. 33).
"Доведенный до отчаяния отношением отца, совсем не помогавшего ему, Яша
выстрелил в себя у нас на кухне, па квартире в Кремле... Он, к счастью,
только ранил себя, пуля прошла навылет. Но отец нашел в этом повод для
насмешек: "Ха, не попал!" - любил он издеваться" (2, с. 97).
"Странно, мой отец из своих восьми внуков знал и видел только троих...
Мой сын, наполовину еврей, сын моего нерпою мужа... вызывал его нежную
любовь" (2, с. 65).
Признаки этой "нежной любви" С. Аллилуева усматривает в следующем:
"Отец поиграл с ним полчасика, побродил вокруг дома и уехал... При его
лаконичности и, слова: "сынок у тебя ~ хорош! Глаза хорошие у него", -
равнялись длинной хвалебной оде в устах другого человека. Отец видел Оську
еще два раза - последний раз за четыре года до смерти, когда малышу било
семь лет. "Какие вдумчивые глаза! - сказал отец. - Умный мальчик!" - и опять
я была счастлива" (2, с. 64, 65).
Свою жену, Надежду Аллилуеву, (Сталин довел до самоубийства.
Что касается Мао Цзедуна, то как политик фашистского толка он
сформировался уже во второй половине 20-х годов, практически одновременно с
Гитлером и Сталиным: это видно из хладнокровных, продуманных действий Мао,
направленных на физическое уничтожение ею противников внутри партии.
Самые ранние и достаточно подробные описания психики Мао Цзедуна
содержатся в дневнике П. П. Владимирова. Эти записи свидетельствуют, что в
первой половине 40-х годов, то сеть в период первого успешного захвата
власти над КПК Мао Цчедуном, в его психике налицо были симптомы
паранойяльно-истеричной психопатии.
Запись от 15 сентября 1944 г.: "У председателя КПК нет друзей. Есть
нужные люди, но друзей нет. Для него имеет ценность лишь тот, кто ему сейчас
необходим. Все, что не "полезно" для нею - безразлично или вредно... Мао
обижается со многими людьми. Но он удивительно нелюдим. По сути он одинок.
Окончательно одинок. Опасно одинок" (20, с. 342).
25 декабря 1945 г.: "У Мао нет и не может быть привязанностей. Привычка
есть, но всепоглощающая страсть - только власть. Она уродует Мао Цзедуна,
превращая его в опасную агрессивную личность, лишенную естественных
человеческих эмоций" (20, с. 412)
В этой записи П. П. Владимиров фактически диагностировал у Мао
психопатию, очень точно обозначив ее как "всепоглощающую страсть" и
"отсутствие естественных человеческих эмоций".
130
Буквально теми же словами К. Гейден писал о Гитлере, когда отмечал, что
"ему чужды нормальные чувства прочих людей" (27, с. 12).
Свои наблюдения П. П. Владимиров зафиксировал в следующих записях:
29 сентября 1943 г.: "Мао Цзедун равнодушен к сыновьям, которые учатся
и Советском Союзе. Никто из нас не помнит, чтобы он упомянул имя хотя бы
одного из них, или поинтересовался здоровьем. Впрочем, и маленькая дочь его
мало трогает" (20, с. 208).
30 июня 1944 г.: "У Мао Цзедуна и Цзян Цин дочка пяти лет. Я видел ее
всего несколько раз. Берут они ее из детского сада редко - не каждое
воскресенье" (20, с. 298).
Атрофия родственных чувств - характерный признак нарастающих
психопатических изменений.
Эмоциональный срыв как симптом психопатии
По мере сосредоточения власти в руках фашистского "вождя" нарастает ее
дезорганизующее, разлагающее воздействие на психику. Один из симптомов ее
изменения - неспособность нормально реагировать на мнение, противоречащее
взглядам "вождя", который с определенного времени начинает реагировать на
несогласие, как правило, взрывом бурных эмоций.
Гейден отмечает, что у Гитлера "даже в частной бесед" истерические
взрывы сменяются внезапно жалким лепетом, как только собеседник переходит в
наступление", что "Гитлер при малейшем поводе теряет самообладание и орет"
(27, с. 51).
После захвата власти эмоциональный срыв, как реакция на несогласие,
стал типичен для Гитлера. Его биографы описывают множество примеров
истерической реакции Гитлера на малейшие признаки нелояльности или
несогласия. Гейден, например, пишет, что Гитлер, "как одержимый, беснуется
по самым ничтожным поводам... Из-за запропастившейся стенограммы своей
последней речи - а его последняя речь всегда самое крупное событие - он
способен надавать пощечин своим старейшим сотрудникам" (27, с. 51).
В качестве примера можно напомнить о визите Браухича и Гитлера 5 ноября
1939 г., когда Браухич пытался убедить фюрера не предпринимать нападения на
Францию. Гитлер, уразумев, о чем идет речь, впал в ярость, закричал на
генерала и убежал из кабинета.
Даже на дипломатических переговорах Гитлер норой срывался и орал на
дипломатов других государств, как на своих генералов. Например, 14 ноября
1940 г. Гитлер беседовал с Молотовым, находящимся в Германии с официальный
визитом. На вопрос Молотова, что сказала бы Германия, если бы СССР заключил,
например, с Болгарией направленный прочив Германии договоров, подобный
договору, заключенному между Германией и Румынией, Гитлер, но свидетельству
В. Бережкова, (сорвался на крик и "визгливо прокричал", что болгарский царь
не просил Москву о гарантиях, что ему об этом ничего не известно и т. п.[1]
В психике Сталина аналогичные симптомы окончательно сформировались в
середине тридцатых годов, когда его власть подходила к абсолютной.
Есть множество свидетельств того, что Сталин в общении с людьми был
груб, что являлось для него, в сущности, "нормой поведения". Грубость сама
по себе есть фактически эмоциональный срыв. Среди примеров такого рода,
характеризующих Сталина, весьма показателен следующий
"На приемах в Большом Кремлевском дворце Сталин часто подходил к
актерам и актрисам и разговаривал с ними... В начале 1941 года в кругах
людей искусства Москвы большое впечатление произвел разговор Сталина с
меццо-сопрано Большого театра Давыдовой...
Уже было позже 12 часов, и вечер был в полном разгаре, когда Сталин не
спеша, своей немножко развалистой походкой подошел к Давыдовой - высокой,
эффектной женщине, в сильно открытом серебряном платье, с драгоценностями на
шее и на руках, с дорогим палантином из черно-бурых лисиц, наброшенном на
плечи. Великий вождь, одетый в свой неизменный скромный френч защитного
