только провести ладонью по джемперу на Иркином плече, а потом по ее
обнаженной шее - а она успела ткнуться мокрыми губами ему в подбородок.
Она была женщина, и ей можно было плакать. Она и плакала.
- Вот! - воскликнул Бобка, переставая листать, и чуть затрудненным от
боли в боку движением сел на стул напротив них. Уставился на страницу. -
Жутко мне нравится... "Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею
всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею
любви, - то я ничто. Любовь долго терпит, милосердствует, любовь не
завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет
своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется
истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь
никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и
знание упразднится. Ибо мы отчасти знаем и отчасти пророчествуем; когда же
настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится".
- Нет, Бобка! - всхлипывая, улыбнулась Ирка. - Так дело не пойдет! По
книжке-то кто угодно может - а ты навскидку, от души! Как папа!
На мгновение Бобка озадаченно насупился - и, подмигнув Малянову
здоровым глазом, очень серьезно сказал:
- Аще не умрет - не оживет.
И они засмеялись.
А потом сказали Богу, как другу..."
