эксперт у нас теперь этот... это растение! Истина в последней инстанции!
- История России, - сказал Малянов упрямо и безнадежно. - Православие
с его отрешенностью от материального, помноженное на упоение
державностью... на веру во всемогущество государства... Ни одна страна в
мире никогда не рвалась строить принципиально новую социальность так, как
Россия. Всесветную империю с ангельским лицом. Сколько таких попыток было
на протяжении последних веков! От Ивана Третьего до Горбачева.
Повторяемость эффекта прямо-таки лабораторная. Статистика набрана. Тащить
и не пущать Россию. Дозволяется только жрать, пить, гадить и резать. Но
поскольку именно к такому состоянию именно в нашей культуре отношение
крайне негативное - раз за разом вытаптывается вся культура. По крайней
мере, делается абсолютно не влиятельной.
- Миллион сто седьмое неопровержимое доказательство богоизбранности
Святой Руси, - с отвращением произнес Вечеровский. - Об этом ты точно -
мог бы такую бомбу отгрохать! Националисты бы тебя на руках носили! Пиши!
- Фил, ну как же ты не понимаешь, - сказал Малянов. - Странно...
Всегда ты был целеустремленным, но никогда на моей памяти не был...
черствым. Я же боюсь писать об этом. Просто боюсь. Я даже говорить боюсь.
Вот рассказываю тебе, одному тебе, единственному - а в башке ужас лютый:
на месте ли мой дом, или там уже не Питер, а Хармонт какой-нибудь с
ведьминым студнем вместо Ирки...
- Зачем же ты мне рассказываешь? Чему я обязан?
Тому, что ты мой друг, хотел сказать Малянов, но нельзя было это
говорить, так не говорят. Тому, что я не хочу, чтобы ты впустую тратил
силы и сходил с ума... Но это тоже нельзя было говорить, Фил только
окончательно бы осатанел. И он сказал еще одну правду:
- Тому, что ты тогда взял все на себя.
Вечеровский скривился.
- Аркадий, друг мой, не говори красиво... Тебе в попы надо, Дима. Но
я тебя успокою. И разочарую, вероятно: тебе совершенно не из-за чего
упиваться своим благородством, глубиной своих дружеских чувств... Зато и
беспокоиться не о чем. Ничего твоим любезным не грозит. Мирозданию до них
нет ни малейшего дела. На болтунов и слизней ему вообще начхать. Вот на
Глухова твоего, например. Да и на... - Вечеровский с вызывающей
вежливостью не закончил фразу, лишь демонстративно смерил Малянова
взглядом. - Признаться, я за всю жизнь не слышал столько чепухи, сколько
за сегодняшний вечер. Ты совершенно опустился, Дима. Интеллектуально,
духовно... По всем, что называется, параметрам. Мне жаль тебя. Тебе конец.
Умолк на мгновение.
- Меня просто тошнит от тебя и всего, что ты городишь. Видеть, как
твой друг, пусть даже бывший... из искателя истины превратился в юродивого
с постоянно мокрыми от страха Божия штанами... отвратительно.
И, не дожидаясь ответа - да и какой, в самом деле, тут мог быть
ответ, - он повернулся и без колебаний пошлепал по грязной обочине шоссе.
Малянов остался стоять. Сметное светлое пятно плаща постепенно удалялось,
уменьшалось, погасли звуки шагов; потом из ватной тишины, словно бы очень
издалека, прилетел бесплотный голос:
- Не пытайся меня найти. Если понадобишься - я сам свистну.
И все..."
"...добрался до "Пионерской" в четверть двенадцатого. По эскалатору
вниз не бежал, хотя торопился домой как мог, - сил совсем не осталось;
тупо стоял и ждал, когда его спустят. Загрузился. Удалось сесть, хотя
народу было еще много: воскресенье, все веселенькие... кто как умеет.
Прижался плечом к поперечной стене вагона, спрятал руки в карманы, голову
- в воротник. Усталость давила, плющила. Продрог до мозга костей. Ни
мыслей не осталось, ни чувств - только сердце частило, как на бегу: все -
зря, все - зря, все - зря...
Алкаш был на посту; вошел на "Черной речке" и сразу, одной рукой
ухватившись за поручень, навис над Маляновым, мутно глядя на него, мешком
мотаясь влево-вправо и икая. Но молчал. Так и ехал вместе с Маляновым до
"Парка Победы", висел и мотался, и глядел, глядел с бессмысленной
пристальностью и пьяным упорством, хотя время от времени то тут, то там
освобождались места - а когда Малянов встал выходить, с облегчением,
кряхтя и стеная, развернулся и, будто его в коленях подрубили, рухнул на
маляновское место. Двери не успели открыться, а он уже захрапел и принялся
пристраиваться головушкой на плечо к сидящей рядом женщине.
И дом был на месте. И даже машина в арке; на этот раз - стремительный
"ниссан". Он метнулся из-за угла внезапно, визжа тормозами, будто на
гонках в каком-нибудь Монте-Карло. Малянов едва успел отпры..."
"...с хриплым стоном обвисла на нем.
- Дима! Димочка, ой Боже мой, ну где ты ходишь? Бобка пропал!!"
5
"...резко прихватило примерно через час после того, как Малянов ушел.
Наверное, Малянов к этому времени еще и до места-то не успел добраться.
Обыскалась таблеток своих - ну нету, хоть тресни; а ведь должны были еще
оставаться, она помнила, должны. До дежурной аптеки пешком пятнадцать
минут. Попросила Бобку сбегать, конечно. Он еще порадовался: дескать, вот
хорошо, что я дома остался, ни в какие гости не пошел, а то что бы ты без
меня делала. И главное-то, главное - буквально через пять минут после его
ухода нашла свои таблетки, в комнате нашла, случайно, - стала доставать
из-под телевизора программу, посмотреть, чем вечер коротать, и вместе с
программой упаковка на пол: шлеп! Кто ее туда запихнул, когда, зачем... А
уже ничего не сделать. Ну, наглоталась, посокрушалась, что попусту сына от
книжки оторвала, но - ладно, лекарства лишними не бывают, пусть окажется
резерв... Через полчаса начала беспокоиться. И тут уж стало не до печенки.
К полуночи она успела обзвонить какие-то больницы, какие-то
невразумительные травмпункты, какие-то милицейские участки... Володьке
звонила дважды - надеялась, вдруг Бобка воспользовался случаем, что
вырвался из дому, зашел к приятелю и заигрался, или заболтался - хотя все
это было крайне маловероятно: зная, что мать дома одна ждет его с
настоятельно необходимым лекарством, никуда бы Бобка не пошел. Еще
каким-то его приятелям звонила... Как в воду канул.
Выходить искать она не решилась. Вдруг он придет, а в квартире -
никого, а он вдруг ключ потерял...
Совершенно омертвелый Малянов молча поцеловал ее в соленые от слез,
дрожащие губы и, по-прежнему не говоря ни слова, пошел обратно на улицу.
Во дворе было пусто, и все окна уже были темными - так, светились два-три.
За одним, наверное, кто-то болел, за другим кто-то увлеченно работал, за
третьим допивали обязательное воскресное. Еще светилось их окно, за ним
была Ирка. Под аркой, рокоча, густо протравливая туман выхлопом, стоял
грузовик с открытым кузовом, полным какой-то беспорядочно наваленной
белесой мебели - ножки торчали выше крыши кабины и не вписывались в
габарит. Какой-то мужик в ватнике, в сапогах уныло и не споро ковырялся в
кузове, пытаясь пораспихать барахло так, чтобы можно стало проехать.
- Земляк! - крикнул он Малянову сверху. - Помоги! Вдвоем тут дела-то
на пять минут!
- Я спешу, - едва сумев разжать челюсти, ответил Малянов,
протискиваясь между бортом кузова и стеной.
Мужик хохотнул.
- Чего, муж застукал? Или сама вытурила? Ну так все равно ведь уже
вытурила, чего теперь-то спешить?
Малянов не ответил.
Больше на улице не было ни души. Пустыня. Тьма. Промозглая морось.
Мокро отблескивал асфальт в тусклом свете редких фонарей, время от времени
под ногами хлюпало.
Он дошел до аптеки, заглядывая во все дворы, во все парадные. Пару
раз даже позвал: "Бобка!!" Туман переварил и это. Аптека, конечно, давно
уже была закрыта, внутри - темно. Зачем-то Малянов попытался заглянуть
внутрь; покрутился у окон, то вытягивая шею, то приседая, - ничего не
разглядел.
Погрозил невидимому небу кулаком, хрипло крикнул в ватное марево,
чуть подсвеченное рыжим отсветом близкого проспекта:
- Сволочь!!!
Не помогло.
Он пошел назад.
Грузовик остывал на прежнем месте, заглушив мотор. Задний борт кузова
был опущен. Мужик в кузове сидел, свесив ноги, на краю и уныло курил. За
его спиной смутно топорщилась рогами деревянная груда, левой рукой он
поддерживал стоящий на коленке наполовину пустой стакан. Увидев Малянова,
мужик сначала широко заулыбался, потом захохотал.
- Что, земляк? Второй подход к снаряду?
Малянов молча принялся протискиваться. Мужик высунулся над боковым,
не опущенным бортом. Поднял повыше стакан и протянул его в сторону
Малянова.
- Хочешь? Хлебни для храбрости!
Было около двух, когда Малянов вернулся. На звук открываемой двери
меловая, как будто даже поседевшая за этот вечер Ирка вышла из кухни в
коридор с сигаретой в руке и стала молча смотреть, как Малянов разувается.
Они не проронили ни слова, только обменялись короткими безнадежными
взглядами: не нашел? - не нашел; не пришел? - не пришел. Оба вернулись на
кухню; казалось - там теплее. Даже сквозь дым отчетливо пахло
валокордином. Ирка, похоже, принимала - совсем недавно. Дрожащими ледяными
руками Малянов и себе накапал за компанию. Ирка смотрела.
- Ты совсем продрог, Дим, - сказала Ирка тихо. - Я чай согрела,
выпей.
- Спасибо. Чай - это кстати.
- Хочешь, я налью?
- Налей.
Чай был горячий, вкусный.
- Сейчас чуть оттаю и пойду опять.
- Нет! - вдруг почти крикнула Ирка и сама испугалась крика. Втянув
голову в плечи, искоса поглядела на Малянова, будто прося прощения. - Не
надо, Дим. Я сейчас сидела тут одна... Вдруг ты тоже исчезнешь.
- Я не исчезну, - с трудом выговорил Малянов.
Непременный Калям беззвучно пришел к ним и, заглядывая в глаза,
жалобно помявкивая, стал тереться о ноги. Даже жрать не просил. Чуял беду.
- Отличный чай.
Ирка благодарно улыбнулась - вымученно, едва-едва.
- Как сейчас печенка?
- Прошла.
- Дай-ка мне сигарету, Ира, - сказал Малянов.
В четверть четвертого из замка входной двери раздалось едва слышное,
осторожное позвякивание - и их катапультировало из кухни.
На Бобку страшно было смотреть. Под правым глазом - здоровенный
синяк; глаз так заплыл, что его и не видно почти. Под носом и на
подбородке - следы запекшейся крови. Не так давно купленная теплая куртка
изгваздана была какой-то гадостью, в коридоре сразу завоняло то ли
помойкой, то ли моргом; молнию кто-то с мясом вырвал до середины, и теперь
она сама по себе болталась между разошедшимися полами.
Бобка неловко вдвинулся в коридор и остановился, глядя на родителей.
Так они и стояли некоторое время: они смотрели на него, он на них. Потом
низким, напряженным, перепуганным и виноватым голосом он спросил:
- А вы не спите? А я тихонько ключ кручу, думаю, вдруг вы уснули.
Ирку начало трясти.
- Мам, - поспешно сказал Бобка, - я лекарство купил! Вот!
И, судорожно сунув руку под куртку, в нагрудный карман рубашки, он
выгреб оттуда, кажется, но-шпу и еще что-то плоское. Протянул ей на
раскрытой грязной ладони.
Малянов шагнул вперед и обнял сына, прижал к себе. Бобка ойкнул и
дернулся. И тоже обнял отца одной рукой - в другой были таблетки.
- Пап, - виноватым шепотом сказал Бобка ему в ухо, - ты
поосторожней... они мне, наверное, ребро сломали...
Малянов отшатнулся, с ужасом заглядывая Бобке в лицо.
- И вообще... вы от меня подальше. Там все вшивые какие-то,
