как пихнусь - костей не соберешь.
Малянов смолчал, не поворачивая головы.
- Ну чо вылупился? - спросили его и навалились сильнее. - Поговорить
хочешь? Дак давай пошли из трясунца выйдем, разберемся?
Малянов молчал.
- Вот мудила!
Малянов молчал. Прыгая на колдобинах разбитого покрытия и завывая,
перегруженный жестяной гробик волокся сквозь промозглую мглу; сбитые и
склеенные в единую, вроде комка лягушачьей икры, массу, угрюмо, монолитно
прыгали с ним вместе - кто в полуприседе, кто почти без нижней опоры вися
на поручне, кто на одной ноге стоя - разнообразные несчастные люди.
- Молчишь? За Гайдара, небось, коли так надулся? Нич-чё, к осени всех
вас по лагерям перееб..."
"...выдавился из автобуса на остановку раньше, и с полкилометра
пришлось шлепать по грязи пешком. Сырой ветер пронизывал до костей. Справа
простирался жуткий пустырь, разъезженный тракторами и бульдозерами, весь в
глинистых буграх и лужах, с огрызками бетонных плит и скрученных жгутов
ржавой проволоки, растущих из земли чаще, чем полынь: за пустырем смутно
громоздились в промозглом тумане жилые корпуса. Слева тянулся необозримый
бетонный забор. За ним могла бы уместиться, наверное, целая ракетная база;
а может, просто овощебаза: но в какой-то момент забор прервался
обшарпанным, перекошенным сараем с железными запертыми воротами сбоку, и
Малянов из выцветшей объявы на сарае смог выяснить, что располагается
здесь ни много ни мало "Акционерное общество закрытого типа "Лакон". По ту
сторону территории акционерного общества клубились в сумеречной мороси
голые деревья; кажется, там было кладбище. А впереди справа темной
угловатой громадой вздымалось мрачное, ступенчатое, как теокалли
Теночтитлана, здание завода.
Малянов подошел к остановке, на которой ему следовало бы выйти,
ориентируйся он получше, в семь минут седьмого. На остановке никого не
было, и вообще не видно было ни души. До завода оставалось не больше сотни
метров; между остановкой и заводом тянулись приземистые гаражи - тоже
какого-то военизированного вида, словно полуутопленные в забитую шлаками и
обломками глину. На глухой стене крайнего виднелась почти непременная на
любой нынешней помойке меловая надпись "Ельцин - иуда" и рядом -
нацистская свастика. Шипел сырой ветер. Фильмы ужасов тут снимать... или
про атомную войну...
Ну вот. Стоило тащиться, чтобы убедиться... В чем?
Малянов привалился отсыревшей спиной плаща к гофру кабинки. А где
остановка в противоположную сторону, чтобы к метро ехать? Ага, вон. Скорей
бы обратно на родной "Парк Победы". Там хоть какая-то цивилизация. Огоньки
горят... Люди... Только что, вот буквально только что, людей было слишком
много - в метро, на остановке, в автобусе... А теперь совсем не осталось.
Вымерли. Мертвая земля под мертвым небом. Две пустыни отражаются друг в
друге, как в зеркале... Только из неба, к счастью, не торчит арматура и не
сыплются железобетонные обломки. Это только мы умеем. Венцы творения. Нету
Вечеровского.
Нету Вечеровского.
Холодно как.
Нету.
Вот и хорошо. Теперь можно ехать домой. Как хорошо будет дома, зная,
что я все выдумал и что это просто недоразумение или шутка-прибаутка...
А может, Фил шел сюда, но не дошел? Может, что-то с ним случилось в
самый последний момент? Ведь боялся же он кого-то... чего-то... Может,
побродить по пустырю?
Может, он... лежит тут где-нибудь... рядом? И даже окликнуть не
может?
Нет, это уже идиотизм. Искать неизвестно где, неизвестно зачем, безо
всякой уверенности, что это вообще имеет смысл... По жутким этим грязям!
Малянов, не сходи с ума.
Само ЛОМО. Значит, не на остановке. Внутри завода? Но как я туда
попаду? И он? И где там искать?
Может, просто у самого ЛОМО? Дескать, не на остановке, а рядом с
корпусом...
Малянов оттолкнулся плечом от жестянки к пошел к корпусу, ежась от
скребущего по ребрам озноба и тщательно выбирая, куда поставить ногу.
Выбор предлагался неширокий: лужа - грязь, лужа - грязь; грязь была
вязкой, топкой, протяжно чавкала и отдавала ногу неохотно, на каждом шагу
грозя схлебнуть с нее обувку.
Мутный темный контур залез в самую середину серого киселя,
заменявшего небо, а до стены оставалось метров семь, когда из-за одной из
бетонных опор, на которых покоились ряды окон второго этажа - даже про
себя не получалось назвать эти бетонные надолбы изящным архитектурным
словом "колонны", - выступил человек.
В нем не было ничего от Вечеровского. Многодневная рыжевато-седая
щетина на запавших щеках; долгая лысина, разделившая два куста
рыжевато-седого мха над ушами; необъятный, складчатый, шелушащийся лоб;
заляпанный давным-давно засохшей коричневой краской жеваный плащ без
половины пуговиц, под ним - толстый свитер с высоким разорванным
воротником... Брюки уделаны глинистыми потеками. Мрачный, загнанный, все
время ищущий, откуда ударят, взгляд припертого к стене. Бомж. Такому
бутылки по помойкам собирать. Глядеть жутко.
- Я знал, что ты поймешь, - сказал человек. Простуженный, сиплый
голос.
Несколько секунд они стояли неподвижно, потом обнялись. И пахло от
Фила как от бомжа. Застарелой неряшливой немытостью и нестиранностью,
ночевками на чердаках...
- Господи, Фил! - рыдающе произнес Малянов. - Что с тобой? Где ты?..
- Неважно, - отрезал Вечеровский, и это прозвучало как прежде: ни
тени сомнения, одна лишь рыжевато-седая уверенность, что, если он сказал
"неважно", значит - неважно.
- Тебе что, Фил, жить негде? Так у нас...
- Подожди, Дима, не тараторь. Не надо мне ничего.
Он покусал обветренную, в черно-кровавых нашлепках губу.
- Я написал эту дурацкую записку и позвал тебя сюда, потому что
ничего лучше не смог придумать. Мы не шпионы. Такого опыта у нас нет.
Малянов молчал.
- Но мне совершенно необходимо поговорить с тобой наедине, вдали от
шума городского... и так, чтобы никто об этом не знал. Надеюсь, ты не
растрепал Ирине?
- Нет, - тихо сказал Малянов. - У меня не было никакой уверенности,
что я понял правильно.
- А если бы была - растрепал бы?
Малянов собрался с мыслями. Вечеровский изменился. Возможно, сильнее,
чем кто-либо из них. Возможно, сильнее, чем все они, вместе взятые. И
вдруг в памяти всплыли слова Вальки.
Таких совпадений не бывает.
Ужас снова лизнул сердце.
Фил, дружище...
- А если бы была, - тихо сказал Малянов, - рассказал бы.
Вечеровский презрительно скривился.
- Ты давно в Питере, Фил?
- Неважно.
- А что важно?
Пауза. Потом:
- Надеюсь, ты не торопишься?
- Смеешься? Я специально ехал! И вообще, Фил... Что с тобой? Ты
здоров? Почему ты просто к нам не зашел? Когда записку эту бросал в
ящик... и вообще... да как приехал, сразу надо было!..
- Не надо было, - уронил Вечеровский.
Малянов осекся. Вечеровский смотрел исподлобья, холодно и вчуже.
- Никто не должен знать, что мы встречались. Я никому сейчас не могу
доверять. Собственно, даже тебе... Просто у меня нет выбора, и... с тобою
вероятность предательства меньше, чем при каком-либо ином раскладе. Вряд
ли это именно ты. В последнюю очередь я подумал бы на тебя. Фантазия у
тебя бедновата. Я еще тогда удивлялся, как сумел ты додуматься до
М-полостей.
- Как-то сумел, - тихо сказал Малянов.
- Я многое понял, - возвестил Вечеровский. - Много успел. Накопил
колоссальный материал.
Малянов улыбнулся. И сразу почувствовал, что в улыбке его
присутствует отвратительный и совершенно излишний сейчас оттенок
искательности - но ничего не мог с собой поделать. Ему отчаянно не
нравился тон разговора. Тон был не товарищеским. Не был даже просто
доверительным. Тон нужно было сменить любой ценой.
- Представляю, сколько чудес ты видел...
- Да... Чудес... Много было всякого. Вам такое и не снилось, бедные
мои барашки, котики-песики...
Он помолчал.
Наваливалась тьма. Вдали, едва просвечивая сквозь водянистую муть,
затеплились окна пропадающих домов. Завывая так, что слыхать было за
километр, под тусклый фонарь подкатил гнойно светящийся изнутри, почти
пустой троллейбус и остановился. Всю кашу из него сцедило на предыдущих
остановках; здесь, в этой болотистой тундре, он отложил лишь пару яиц и,
дергаясь, раскачиваясь, вновь пустился в странствие.
Вечеровский настороженно провожал вышедших взглядом, покуда те не
исчезли во мгле. Тогда он перевел взгляд на Малянова. Настороженность
осталась.
- Чем дальше я продвигался, тем интенсивнее становилось
противодействие. К этому я был готов - но полной неожиданностью оказалось
то, что оно было столь целенаправленным... буквально осмысленным. Словно
кто-то нарочно издевался. Постепенно я пришел к выводу, что мне
сознательно пытается противодействовать некто, продвинувшийся по крайней
мере не меньше меня. Я долго гнал эту мысль, но в конце концов играть в
страуса оказалось более невозможно.
Пауза. Вечеровский перевел дух. Поразмыслил.
- И вот я хочу спросить тебя, Димка... Нет ли у тебя каких-то
соображений относительно того, кто именно это может быть?
- Сознательное и осмысленное противодействие тебе? - спросил Малянов
и против воли улыбнулся. - Нет. Нет у меня таких соображений.
- По тону твоему я чувствую, что у тебя есть какие-то иные
соображения. Потом расскажешь, если время останется...
- Фил, если бы ты поподробнее рассказал, что уж ты такое там понял и
чего добился, я мог бы, наверное, более осмысленно и сознательно отвечать
на твои вопросы.
Вечеровский опять долго всматривался в лицо Малянова, покусывая губы.
Так человек мог бы смотреть на жука, на бабочку, оценивая: подойдет для
коллекции или нет; накалывать на булавку - или просто придавить... Потом
сказал:
- Обойдешься. Это ни к чему.
Малянов пожал плечами. Вечеровский не оттаивал. Это было ужасно. И
очень неприятно.
- Что ты знаешь о наших? - спросил Вечеровский.
Малянов опять пожал плечами.
- О Захаре ничего. С Глуховым все в порядке, мы встречаемся довольно
часто...
- Я так и знал. Достойная компания.
- Да, вполне. То в шахматишки поиграем, то водочки попьем...
Вечеровский трескуче рассмеялся.
- Валька звонил сегодня из Америки. Как раз сегодня, представляешь?
Но он никому не противодействует, можешь быть спокоен. Он вполне упоен
собой. Добил, представь, свою ревертазу. И никаких препон ему, по его
словам, не чинили.
- Вайнгартен? - омерзительно насторожился Вечеровский. - Ревертазу?
- Говорит, да. Говорит, на Нобелевку его выдвигать собираются. Может,
и прихвастнул слегка - что ты, Вальку, что ли, не знаешь...
- Да уж знаю! - с непонятной интонацией сказал Вечеровский. - И ему
не мешали?
- Говорит, нет.
- Это невозможно.
- Ну, Фил... за что купил, за то продаю.
- Не ты купил! - резко сказал Вечеровский. - Тебя купили! Как
дурачка!
Малянов смолчал.
- Если Вайнгартен сумел закончить работу, которая была остановлена
давлением Мироздания, значит, он сумел как-то освободиться от давления
Мироздания. Значит, он как-то научился управлять этим давлением! Ах,
Валька, Валька... Такой, понимаешь, анфан террибль... себе на уме!
- Фил, научиться освобождаться от давления и научиться управлять
давлением - это совсем не одно и то же.
- Что такое?
Малянов смотрел в его рыжие глаза и вспоминал, как Вечеровский -
