несчастья" - вот клич, пущенный с легкой руки бесчестных людей, стремив-
шихся всеми помыслами своими хотя какѕнибудь сложить с себя ту долю от-
ветственности, которая всей тяжестью ложится на всю русскую интеллиген-
цию и в особенности на те классы, которые непосредственно стояли у влас-
ти последнее десятилетие перед революцией или были близки к правящим
кругам того времени.
Этот клич был с особой легкостью воспринят на чужбине беженской мас-
сою в Сербии, и эту клевету усиленно культивировали в народе люди, сто-
явшие на верхах, взявшие добровольно на себя заботы о беженцах.
Необходимо им было, не щадя сил и здоровья, поддерживать это нелепое,
если не сказать больше, обвинение, ибо совершенно ясно - они боялись
вопроса, обращенного к ним: "А вы, господа хорошие, что делали в то вре-
мя, что вы сделали, чтобы спасти родину и несчастного Царя, портретами
которого вы так старательно себя обшиваете здесь, на чужбине?" Еще более
обидно то, что как на виновника несчастья всего русского народа указыва-
ли на Михаила Владимировича и среди военной среды, среди остатков той
доблестной армии, которую так любил покойный Председатель Г. Думы и на
заботы о которой он положил столько сил и здоровья.
Когда в Сербии началась самая настоящая травля Михаила Владимировича,
чем особенно отличалась натасканная в соответствующем духе военная моло-
дежь, он, долго, кротко и с громадным достоинством переносивший всевоз-
можные оскорбления и издевательства, наконец не выдержал и отправился к
уполномоченному по делам русских беженцев Палеологу, к которому сходи-
лись все нити указанной травли.
На вопрос, чем объясняется такая линия поведения этого почтенного по-
литического деятеля, Палеолог ответил коротко и довольно определенно:
"Я творю волю пославшего меня." Пришлось идти к "пославшему", и сви-
дание с генералом Врангелем объяснило все.
"Армия не должна заниматься политикой. Нам нужно было указать на ко-
гоѕнибудь как на виновника революции, и мы избрали вас." Свой тяжелый
крест Михаил Владимирович безропотно нес до конца, и никто, за исключе-
нием, быть может, самых близких ему людей, не чувствовал и не понимал
той драмы, которую переживал этот кристальной честности человек и поли-
тический деятель.
Редко, в минуты слабости он, смотря в глаза, ища как бы немедленного
ответа, говорил: "А быть может, действительно, я не все сделал, чтобы
предотвратить гибель России".
Эта фраза красной нитью проходила через все его страдания, а первый
раз она была им произнесена рано утром в знаменательный день 27 февраля
1917 года и вот при каких обстоятельствах.
С 23 февраля начались беспорядки на улицах Петрограда, принявшие к
26-му стихийный характер. В этот день входные двери Михаила Владимирови-
ча не закрывались и к нему, как бы ища спасения, стекались люди всех
рангов и состояний. Сохраняя наружное спокойствие, Михаил Владимирович
для всех по обыкноѕ вению находил слова утешения, успокаивал по мере сил
и возможности, не скрывая, однако, серьезности положения.
В это время он тщетно ждал ответа на свои отчаянные телеграммы, пос-
ланные им в ставку государю.
Тревожное настроение усугублял окончательно окрепший к этому дню слух
о том, что в кармане у министра внутренних дел Протопопова уже лежит
подписанный царем указ о роспуске Г. Думы. Все понимали, а Михаил Влади-
мирович особенно больно это чувствовал, что распустить Думу в такой мо-
мент - это бросить зажженную спичку в пороховой погреб, ибо если еще что
сдерживало и что могло еще продлить хоть относительное спокойствие, так
это Дума, на которую были обращены все взоры.
Около десяти часов вечера я уехал домой. С трудом успокоившись после
всего виденного и слышанного, я был около трех часов ночи разбужен тре-
вожным телефонным звонком. У аппарата был Михаил Владимирович, который
просил меня немедленно явиться к нему. Я застал его в кабинете за
письменным столом. Он молча протянул мне бумагу... Я понял - это был
указ.
Настала мучительная пауза. Михаил Владимирович сидел в глубоком раз-
думье и нервно перебирал пальцами свою бородку. Затем он встал и начал
быстро ходить из угла в угол.
"Все кончено... Все кончено!" - повторял он несколько раз, как бы про
себя.
Видно было, как дорого стоили ему эти несколько часов. Многое, я ду-
маю, передумал и перечувствовал этот человек за это короткое время. Он
какѕто сразу осунулся, постарел, глубокая тень печали легла на его отк-
рытое, честное лицо, тень, которая оставила свой грубый след на всю его
жизнь.
Он быстро остановился и с нескрываемой брезгливостью и злобой сказал:
"Позвоните сейчас "этому" Протопопову." Я взялся за аппарат, но все
мои попытки связаться с министром внутренних дел были тщетны.
"Очевидно, сбежал герой", - с усмешкой заметил Михаил Владимирович и
вновь заходил по кабинету. Он несколько раз подходил к письменному сто-
лу, брал роковой указ, бегло прочитывал его снова и снова и опять бросал
его на место.
Время подходило к рассвету, я потушил электричество. В комнате стало
какѕто еще печальнее. Мне бросилось в глаза неѕ обыкновенно бледное лицо
Михаила Владимировича.
"Попробуйте дозвониться князя Голицына, быть может на этот раз вам
посчастливится." Я вновь взялся за трубку телефона, и мне наконец уда-
лось нарушить мирный сон председателя совета министров и вызвать его к
телефону.
Михаил Владимирович подошел к аппарату, и я услышал теперь уже ров-
ный, спокойный голос:
"С добрым утром, ваше сиятельство." Но тут он вдруг быстро, не отни-
мая трубки от уха, повернулся ко мне лицом, и по его широко открытым
глазам я понял, что происходит чтоѕто недоброе.
Резким движением Михаил Владимирович повесил, почти бросил, телефон-
ную трубку на аппарат, и я услышал уже другой голос:
"Нет, вы не можете себе представить, что сейчас заявил мне этот пред-
седатель совета министров: "Очень прошу вас, Михаил Владимирович, более
ни с чем ко мне не обращаться. Я больше не министр, я подал в отставку."
С этими словами Михаил Владимирович грузно опустился на стоящее в углу
кресло и закрыл лицо обеими руками.
Настала тишина, и я услышал почти шепот:
"Боже мой, какой ужас!.. Без власти... Анархия... Кровь..." И первый
раз я увидел на лице Михаила Владимировича слезы. Он тихо плакал.
Быстро встал, провел рукой по лицу, как бы стряхнув с себя этим жес-
том минутную слабость, и, взяв меня за руки, притянул к себе и прошеп-
тал:
"Нет, нет, все это еще ничего... Все можно перенести, но меня мучает
одно, и эта проклятая мысль гвоздем засела в мою голову. Скажите мне
скорее, неужели я не сделал всего, что от меня зависит, чтобы предотвра-
тить этот кошмар? Этот ужас! Ведь это гибель России." Как мог, я старал-
ся успокоить Михаила Владимировича и делал это от чистого сердца, ибо в
течение трех с лишком лет я видел собственными глазами бескорыстную, не-
устанную борьбу за правду, безгранично честную, глубокопатриотическую
деятельность Председателя Г. Думы.
4
"Идемте скорее в Думу, - услышал я снова спокойный голос Михаила Вла-
димировича, - быть может, еще можно что сделать. Надо спешить." С этими
словами мы вышли в переднюю. Как бы забыв чтоѕто важное, Михаил Владими-
рович быстро вернулся обратно, подошел к иконе и, как глубоковерующий
человек, опустился на колени и трижды перекрестился.
Мы вышли. Шли пешком. Слышался какойѕто отдаленный гул. Щелкали оди-
ночные выстрелы.
Честность, правдивость и безграничная доброта - вот отличительные
черты покойного Председателя Г. Думы. За эту правду его многие ненавиде-
ли, но вместе с тем и боялись. Я утверждаю, что за время моего секре-
тарствования не было случая, чтобы коѕгдаѕнибудь хоть ктоѕлибо из ми-
нистров осмелился отказать М.В.
Родзянко в его просьбе. А писал и просил он очень много. Не для себя,
не ради близких, а для всех тех, кто только к нему ни обращался. Каждый
день к нему на прием являлись десятками люди всех сословий и состояний с
самыми разнообразными просьбами. Почти всех принимал Михаил Владимирович
лично, выслушивал, для каждого находил доброе, ласковое слово, а затем
отсылал ко мне с кратким приказанием: "Выслушайте подробно и напишите
соответствующему министру".
Бывали случаи, когда я, усумнившись в личности просителя, докладывал
об этом Михаилу Владимировичу, и всегда он мне говорил:
"Какой вы злой человек. Всегда вы стремитесь найти в человеке чтоѕни-
будь отрицательное. Помните одно: пусть я лучше помогу десяти недостой-
ным, чем лишу этой помощи одного несчастного." "Я калиф на час, - гово-
рил он часто последнее время, - надо пользоваться, пока я у власти. Бог
знает, быть может меня завтра сошлют в Сибирь или повесят, а пока я цел
- я должен помогать ближним." Все же я довольно часто, памятуя, что от-
каза в просьбе Михаила Владимировича быть не может, кривил душой и нико-
му никаких писем не посылал, и на этой почве мы неоднократно ссорились с
Михаилом Владимировичем.
Последнее время часто приходилось слышать и читать о том, что прави-
тельство боялось Г. Думы. Это утверждение не совсем точно: правительство
абсолютно не считалось с Думой как таковой, оно презирало это, мешавшее
им разваливать государство, учреждение, но оно боялось ее Председателя,
ибо все твердо знали и не раз в этом убеждались, что Михаил Владимирович
Родзянко на компромиссы не пойдет, он не остановится ни перед чем и ради
правды и справедливости пригвоздит к позорному столбу всякого, безотно-
сительно его положения и влияния, кто осмеѕ лится посягнуть на честь и
достоинство или благополучие родины.
Помню характерный случай. Ждали Государя в Думу. Взволнованный прис-
тав Г. Думы доложил Михаилу Владимировичу, что в Золотой Книге все пер-
вые страницы были уже заполнены, и предлаѕ гал вплести для подписи Импе-
ратора на первом месте чистый лист.
"Никаких фокусов и подлогов не надо, - ответил Михаил Владимирович, -
Государь распишется на первом свободном листе." Он приказал только ку-
пить георгиевскую ленту (Государь как раз в это время получил Георгиевс-
кий крест), и ею заложили книгу там, где нужно.
Когда Государь, после сказанного им членам Думы слова, прошел в так
называемый Полуциркулярный зал, Михаил Владимирович подвел его к Золотой
Книге и попросил расписаться.
Государь открыл первый лист, затем второй, третий. Видя это, Михаил
Владимирович обратился к нему и сказал:
"Опоздали, Ваше Величество, теперь уже придется расписаться там, где
заложено." Государь улыбнулся и расписался на указанном ему месте.
Сказанная Государем речь была с точностью записана двумя стеногра-
фистками. Эту коротенькую речь Михаил Владимирович распорядился золотыми
буквами вырезать на мраморной доске, которую предполагал поместить в
Екатерининском зале, где эта речь была произнесена.
Каково же было его удивление, когда в тот же день вечером от министра
Двора пришла бумага, на которой была написана речь, якобы сказанная Го-
сударем. Эта речь была очень мало похожа на простые хорошие слова Импе-
ратора.
Михаил Владимирович принял это к сведению и тут же отменил свое рас-
поряжение, заявив:
"Вывешивать то, чего никогда не говорил Государь, я никому не позво-
лю", о чем и довел до сведения министра Двора.
Одним из первых после переворота в полном составе в Думу явился за-
пасной батальон Л.-Гв. Преображенского полка со всеми офицерами и коман-
диром полковником кн. АргутинскимѕДолгоруковым. Батальон первые нес-
колько дней нес наружную и внутреннюю охрану Таврического дворца, а так-
же и караулы у министерского павильона, где находились арестованные ми-
нистры. Солдаты были дисциплинированы и беспрекословно подчинялись всем
приказаниям своих офицеров.
Но вот через несколько дней батальон сменил другой полк, а преобра-
