заниматься фермой на острове - сейчас земля бы уже хорошо родила. До
чего же все было напрасно, черт возьми, Чарли.
- Нет, я так не думаю, Шера. Конечно, банально говорить, что "ничего не
проходит даром", но.. ну, это как танец, который ты только что танцевала
Может быть, гравитацию победить невозможно -но попытка совершить это,
прекрасна.
- Да, я знаю. Вспомни "Лайт бригейд". Вспомни "Аламо". Они пытались.
- Она горько рассмеялась.
- Да. И Иисус из Назарета тоже пытался. Ты делала это ради заработка
или потому что это нужно было сделать? Даже если больше ничего у нас нет,
у нас записано несколько сотен тысяч метров самых прекрасных танцев,
коммерческая ценность которых равна нулю, а истинная не поддается
исчислению; и, по-моему, это не напрасная трата. Теперь все позади, и нам
обоим нужно начинать что-то другое, но это не было потерей. - Я
обнаружил, что кричу, и замолчал.
Она сжала губы. Но через некоторое время попыталась улыбнуться.
- Ты прав, Чарли. Это было не напрасно. Я стала танцевать лучше, чем
когда-либо.
- Еще бы, черт возьми! Ты преобразовала хореографию.
Она уныло улыбнулась.
- Да уж. Даже Норри думает, что это тупик.
- Это не тупик. Поэзия не ограничивается хайку и сонетами. Танцоры не
должны быть роботами, выполняющими телами заученные движения.
- Они должны, если хотят зарабатывать на жизнь.
- Давай попытаемся через несколько лет. Может быть, тогда они будут
готовы.
- Конечно. Подожди, я принесу нам чего-нибудь выпить.
Я спал с ней той ночью, в первый и последний раз. Утром я разломал
декорации в гостиной, пока она упаковывала вещи. Я обещал писать. Обещал
приехать и навестить, когда смогу. Я отнес ее сумки вниз, к машине, и
затолкал внутрь. Поцеловал ее и помахал рукой на прощание. Пошел
поискать чего-нибудь выпить, а в четыре часа утра на следующий день какой-
то козел решил, что я выгляжу достаточно пьяным, и я разбил ему челюсть,
нос и сломал два ребра, а потом упал рядом и заплакал. В понедельник утром
я показался в студии со шляпой в руке, во рту у меня было, как в
пепельнице
автовокзала; я пополз на мою старую работу. Норри не задавала никаких
вопросов. Что касается повышения цен на еду, то я прекратил есть что бы то
ни было, кроме бурбона, и через полгода меня вышвырнули с работы. Так оно
все и шло достаточно долго.
Я никогда не писал ей. После слов "Дорогая Шера..." я застревал.
Наконец я дошел до того состояния, когда продают видеоаппаратуру,
чтобы надраться, но где-то внутри у меня щелкнуло реле, и я взял себя в
руки. Аппаратура - это было все, что у меня осталось от жизни. Поэтому
вместо ломбарда я пошел в местное отделение "Анонимные алкоголики" и
протрезвел. Вскоре моя душа онемела и я перестал вздрагивать от боли,
когда
просыпался. Сотни раз я хотел стереть записи Шеры, которые все еще держал
у себя - у нее были свои собственные копии, - но так и не смог. Время от
времени я задумывался, что делает она, но не в силах был это выяснять.
Если
Норри и знала что-либо, она мне ничего не рассказывала. Она даже
попыталась в третий раз восстановить меня на работе, но это уже было
безнадежно. Репутация - ужасная штука после того, как вы ее потеряли. Мне
повезло, что я нашел работу на образовательной телестанции в Нью-
Брунсвике. Длинными были эти два года.
Видеотелефоны появились к 1995 году, я приобрел один и подключил его,
не поставив в известность и не получив разрешения телефонной компании,
которую ненавижу по-прежнему больше всего на? свете. Однажды вечером,
- дело было в июне, - маленькая лампочка, которую я поставил вместо
проклятого звонка, начала медленно разгораться и гаснуть. Я включил звук
на прием, включил также экран - на случай, если собеседник тоже имеет
видеотелефон.
- Алло?
У нее действительно тоже был видеотелефон. Когда появилось лицо Шеры,
мне в желудок рухнул ледяной куб страха, потому что я только было перестал
видеть ее лицо повсюду, когда бросил пить - а в последнее время я
подумывал, не стать ли снова на эту дорожку. Когда я моргнул, а она все
еще
оставалась там, мне стало самую малость легче, и я попытался заговорить.
Ничего не получилось.
- Привет, Чарли. Давно мы не виделись.
Со второй попытки удалось.
- Кажется, это было вчера. Вчерашний день какого-то другого человека.
- Да, правда. Чтобы найти тебя, я потратила несколько дней. Норри в
Париже, а больше никто не знает, куда ты девался.
- Н-да. Как фермерство?
- Я... оставила эту затею, Чарли. Там приходится творить даже больше,
чем в танцах, но это не одно и то же.
- Тогда чем же ты занимаешься?
- Работаю.
- Танцуешь?!?
- Да. Чарли, ты мне нужен. То есть я хочу сказать, что у меня есть для
тебя работа. Мне нужны твои камеры и твой взгляд.
- Ни слова о квалификации. Не важно, какого рода помощь тебе нужна, я
помогу. Где ты? Когда следующий самолет туда? Какие камеры мне нужно
паковать?
- В Нью-Йорке; через час; никаких. Я не имела в виду буквально "твои"
камеры - ну разве что ты в последнее время пользуешься GLX-5000s и
"Хэмилтон Борд".
Я присвистнул, от чего сделалось больно губам.
- Мне это не по карману. Кроме того, я старомоден - люблю держать
камеру в руках.
- Для этой работы ты будешь пользоваться камерой типа "Хэмилтон", и
это будет "Мастерхром" с двадцатью каналами, совершенно новая модель.
- Ты что, выращиваешь маки на своей ферме? Или недавно выкопала
бриллианты тяпкой?
- Тебе будет платить Брюс Кэррингтон.
Я моргнул.
- Ну что, успеешь на этот самолет, чтобы я тебе смогла все рассказать?
Отель "Нью Эйдж", спроси президентский номер.
- К чертям самолет, пойду пешком. Так будет быстрее.
Я прервал связь.
Как следовало из журнала "Тайм", который я читал в приемной дантиста,
Брюс Кэррингтон был гениальной личностью; он стал мультимиллиардером,
убедив ряд гигантов индустрии поддержать Скайфэк, огромный орбитальный
Комплекс, который выбил фундамент из-под рынка кристаллических
микросхем - и нескольких десятков других рынков тоже. Как мне помнится,
какое-то редкое заболевание типа полиомиелита забрало у него обе ноги и
поместило его в инвалидную коляску. Его ноги утратили силу, однако не
утратили способность функционировать - в уменьшенной гравитации они
действовали вполне сносно. Итак, он создал Скайфэк, основал шахты на Луне
- для того, чтобы поставлять оттуда дешевое сырье, и проводил большую
часть времени на орбите, в условиях меньшей гравитации. На фотографии он
выглядел довольно удачливым дельцом. Больше о нем мне ничего не было
известно. Я вообще уделял мало внимания новостям, а космическим - тем
более.
В то время "Нью Эйдж" был образцовым отелем в Нью-Йорке, отелем
отелей, построенным на руинах "Шератона". Ультраэффективная система
безопасности, пуленепробиваемые стекла, ковер пушистее воздуха и
вестибюль того архитектурного стиля, который Джон Д. Мак-Дональд
однажды назвал "Ранняя зубная пластинка". Здесь прямо-таки воняло
деньгами. Я был рад, что приложил усилия для розыска галстука, и пожалел,
что не начистил туфли. Потрясающий тип преградил мне дорогу, когда я
вошел через шлюз. Он двигался и был сложен как самый сильный и крепкий
вышибала, когда-либо виденный мной, а одет был и вел себя как дворецкий
самого Господа. Он сказал, что его зовут Перри, с таким видом, как будто
ожидал, что я не поверю. Затем спросил, может ли чем-нибудь мне помочь, с
таким видом, будто серьезно в этом сомневался.
- Да, Перри. Ты не против задрать ногу?
- Чего?
- Ставлю двадцать долларов, что подметки надраены.
Он криво усмехнулся и не сдвинулся ни на дюйм.
- Кого вы хотели видеть?
- Шеру Драммон.
- Не числится.
- Президентский номер.
- О! - Забрезжил рассвет. - Леди мистера Кэррингтона. Так бы сразу и
сказали. Подождите здесь, пожалуйста.
Пока он звонил, чтобы удостовериться в том, что меня ждут, приглядывая
за мной и держа руку возле кармана, я попытался зажать сердце в кулаки из-
менить выражение лица. Значит, вот как обстоят дела. Ну ладно. Значит,
дела
обстоят именно так.
Перри вернулся, протянул мне маленький кнопочный передатчик, с
которым можно пройти по коридорам "Нью Эйджа", не попав под огонь из
автоматических лазеров, и тщательно объяснил, что во мне появится большая
дырка, если я сделаю попытку покинуть здание, не вернув передатчик. Из его
поведения я заключил, что мне только что удалось перескочить через четыре
ступеньки общественной лестницы. Я поблагодарил его, хотя будь я проклят
если знаю зачем.
Следуя указаниям зеленых флюоресцирующих стрелочек на потолке, на
котором не было лампочек, после долгого живописного пути я пришел в
президентский номер. Шера ожидала меня возле двери, одетая во что-то
наподобие пижамы ангела. Одеяние заставляло ее большое тело выглядеть
утонченным.
- Привет, Чарли.
Я был веселым и сердечным.
- Привет, малышка. Недурственно. Как ты это содержишь?
- Это не я.
- Ну, тогда как Кэррингтон содержит тебя?
Спокойно, парень.
- Входи, Чарли.
И я вошел. Это походило на те апартаменты, где размещалась королева,
когда посетила город, и я уверен, что она была в восторге. В гостиной
можно
было приземлиться на самолете, не разбудив никого в спальне. Там были два
фортепиано, но только один камин (всего лишь достаточно большой, чтобы
зажарить быка, не больше- надо же где-то и сэкономить, верно?).
Квадрофонически звучал Роджер Келлэвэй, и на какой-то безумный миг я
было подумал, что он действительно находится в номере, играя на каком-то
невидимом третьем фортепиано. Значит, вот как обстояли дела.
- Тебе что-нибудь принести, Чарли?
- Ну, само собой. Гашиш, "Цитролли Сью-прим". "Дом Периньон" для
трубки.
Без тени улыбки она пошла в кабинет, напоминающий крошечный собор, и
принесла в точности все, что я заказал. Сохраняя на лице выражение
значительности, я закурил. Горло мое защекотали пузырьки, ощущение было
исключительное. Я почувствовал, как расслабляюсь, а когда мы несколько
раз передали друг другу мундштук наргиле, я понял, что и она расслабилась.
Тогда мы посмотрели друг на друга - по-настоящему посмотрели друг на
друга, - потом на комнату вокруг, потом опять друг на друга. Одновременно
мы разразились хохотом. Хохотом, который унес прочь все деньги,
пропитавшие комнату, и оставил только роскошь обстановки в чистом виде.
Ее смех был таким же ухающим, похожим на ослиный рев, сотрясающим
живот, каким я и помнил, - непосредственным и здоровым - и он меня
основательно успокоил. Я почувствовал такое облегчение, что и сам не мог
прекратить смех, а от этого продолжала смеяться она, и в тот момент, когда
мы могли бы уже остановиться, она прикусила губу и выдала заикающееся
арпеджио. Есть такая старая пластинка, она называется "смеющаяся
пластинка Спайка Джоунса" - играющий на трубе пытается сыграть "Полет
шмеля" и начинает смеяться, после чего весь оркестр сбивается, и они ржут,
как лошади, целых две минуты. И каждый раз, когда они уже готовы успоко-
иться, играющий на трубе снова пытается что-то сыграть, у него получается
шипение и рев, и все вновь срываются в хохот. Однажды, когда у Шеры было
плохое настроение, я поспорил с ней на 10 долларов, что она не сможет
прослушать эту пластинку и по меньшей мере не хихикнуть - и я выиграл.
Когда я понял, что сейчас она повторяет этот смех, меня затрясло, и я
растворился в больших "уханьях" повторного хохота. Минуту спустя мы
дошли до такой стадии, что в буквальном смысле слова свалились со стульев
и лежали на полу, умирая от смеха, в изнеможении стуча об пол и подвывая.
Я время от времени вынимаю из памяти это воспоминание и прокручиваю
его - но не часто, потому что такие записи ужасно портятся от
воспроизведения.
В конце концов мы постепенно дошли до обессиленных ухмылок. Мы оба
задыхались. Я помог ей встать на ноги.
- Абсолютно кошмарное место! - сказал я, все еще хихикая.
Она огляделась и вздрогнула.
- О Боже, это действительно так, Чарли. Должно быть, это ужасно, если
