Стоя в маленьком саду, он с удивлением посмотрел вокруг себя. Ему
показалось, что сад странным образом встрепенулся и ожил. У стены стоял
бюст человека с широким лицом и с опущенными веками. Казалось, большое
лицо улыбалось ему.
- Ну, Йенс, - сказал он старому матросу, встретившему его в холле, -
что новенького?
Старик покачал головой.
Доктор почувствовал почти разочарование. Итак, на этот раз инстинкт
обманул его.
- В вашей рабочей комнате лежит несколько писем, - промолвил
достойный фактотум и принялся за чистку медных прутьев перед окнами.
Доктор сейчас же поспешил в "святая святых". На письменном столе, под
бронзовым кулаком, лежало толстое письмо, имевшее такой вид, словно оно
прошло множество почтовых испытаний. Конверт был истрепан и покрыт
пятнами. Ряд штемпелеванных марок указывал на то, что письмо пришло из
Асунсьона, столицы Парагвая. Непохоже было, чтобы доктор спешил открыть
это письмо. Он взвесил его на руке с выражением напряженного любопытства в
глазах. Там, внутри большого грязного конверта, дремало приключение. Он не
ошибся.
- Паквай, - пробормотал он, завидев крупные, беспомощные буквы.
Адрес, впрочем, был достаточно ясно написан. Он гласил:
"Д-ру Йунасу Фьельду.
Христиания [Христиания - название г. Осло в 1624 - 1924 гг.].
Норвегия".
4. ПИСЬМО ИЗ ПАРАГВАЯ
Письмо Паквая было просто и кратко. Он рассказывал о том, как во
время поездки на север, в мало исследованные местности, он встретил
умиравшего человека, назвавшегося профессором патологии Лимского
университета. Этот профессор был так близок к смерти, что на пространные
объяснения не хватило времени. Но умирающий француз поручил Пакваю
передать находящиеся при нем бумаги какому-нибудь смелому и энергичному
молодому ученому, который захотел бы продолжать опасные и необычайно
интересные исследования, о которых сообщал дневник профессора. Несмотря на
то, что Паквай не имел понятия о содержании дневника, написанного
по-французски, он все же был убежден, что речь здесь шла о чем то
совершенно особенном. Поэтому Паквай думал, что это дело заинтересует его
великого господина и друга. И Паквай надеялся, что его друг совершит
путешествие через великое море, и что документы попадут в его руки. Если
же дело потребует экспедиции в Перу или Боливию, то Паквай находится в его
распоряжении и будет ожидать приказаний своего друга и господина у их
общей приятельницы, донны Франчески, которая со своим мужем проживает в
Буэнос-Айресе, все в том же месте, у Палерм-Парка.
Таково было в основных чертах содержание письма Паквая. Завещание,
по-видимому, было в полном порядке, составлено лимским адвокатом и
подписано надлежащими свидетелями. Оно гласило, что все имущество Раймона
Сен-Клэра, движимое и недвижимое, должно было перейти после его смерти к
его единственной внучке, Инесе Сен-Клэр. Кроме этого, завещание содержало
точный баланс денежного имущества Сен-Клэра. Состояние, хотя и небольшое,
все же вполне обеспечивало юность Инесы Сен-Клэр и давало ей возможность
заняться чем она захочет и спокойно окончить свое образование.
Недвижимость состояла из небольшого летнего домика-бунгало в окрестностях
Лимы, а движимость в деньгах и бумагах была помещена в парижском отделении
Лионского Кредита.
Йунас Фьельд написал адрес молодой девушки в Лиме и имя адвоката,
назначенного исполнителем завещания.
Затем он принялся за чтение дневника. Дневник был написан лапидарным
стилем, указывающим, что у автора не было времени на подробности и на
красноречивые описания природы. Он обрывался приблизительно за три месяца
до смерти профессора.
То был знаменательный день в доме Фьельда.
Когда Катарина Фьельд вернулась с покупками из города, она нашла мужа
в состоянии отчуждения, которого она всегда боялась. Он стоял с блестящими
глазами, наклонившись над какими-то пожелтевшими бумагами. Он отказался от
обеда, - нет, ему не хочется есть, - снял трубку с телефона, и даже
малютка Йунас должен был безуспешно удалиться, так как он застал отца
углубленным в чтение тонкой, в кожаном переплете, книги, которая имела
такой вид, словно долго пролежала в кофейной гуще.
Так прошло несколько часов. Перед ним были бесшумно поставлены
бутерброды. Он не притронулся к ним. Только когда часы пробили полночь,
Йунас Фьельд вскочил со своего стула и огляделся вокруг себя с таким
выражением, какое бывает у человека, внезапно очнувшегося от странного
сна. Он заметил бутерброды и поспешно съел их, запивая пивом из бутылки,
поставленной рядом.
Но все это он сделал совершенно машинально. Он был весь полон тем,
что он прочитал. Он рассеянно и удивленно смотрел на окружавшие его
предметы. Словно он испытывал некоторое разочарование по поводу того, что
его тело находится в большом кресле рабочего кабинета в Христиании, в то
время как его дух живет в голубых горах Кордильер.
- Изумительно, - подумал он, - изумительно.
Дверь тихонько отворилась, и Катарина Фьельд вошла в комнату.
Красивая, представительная женщина, на лице которой годы, казалось, не
оставили никакого следа, приветливо улыбалась, но голос ее чуть заметно
дрожал, когда она обратилась к мужу.
- Ну, Йунас, что случилось? У тебя такой вид, словно ты только что
упал с луны на землю.
Высокий доктор посмотрел на нее каким-то странным, словно невидящим
взором. Кто-то нарушил строй его мысли. Чуть заметная морщина
неудовольствия появилась было на лбу, но тотчас исчезла.
- Милая Катарина, - сказал он медленно, - это нечто замечательное...
В нескольких словах он рассказал ей известную нам историю.
- Но загадка? Тайна Сен-Клэра и его поездки, в чем состоит она?
Фьельд по-видимому, не желал распространяться об этом.
- На этот вопрос не так-то легко прямо ответить, - сказал он после
некоторого раздумья. - Сведения Раймона Сен-Клэра не совсем ясны; он
высказывает некоторые гипотезы, которые представляются из ряда вон
изумительными. Он сам, по-видимому, глубоко убежден в правильности своих
теорий. Но об этом трудно составить себе мнение, не сделав собственных
наблюдений. Ты понимаешь...
Катарина Фьельд невольно вздохнула. Она поняла только одно: а именно,
что отныне страсть к приключениям снова наложила свою лапу на душу ее
мужа. И теперь для него был только один путь. Она знала его. Вся его
фигура сияла свежей радостью. Каждый нерв, каждый мускул его сильного тела
были заряжены электричеством.
Очевидно, ее долгом было радоваться вместе с мужем. Ведь она
замечала, как он устал и отяжелел за последний год. Иногда ей даже
приходила в голову мысль о Самсоне на мельнице. Трудно было ему
приспособиться к филистерам современного общества. Повседневная
обывательщина действовала подобно яду на его организм. По-видимому, он
получил теперь необходимое противоядие. Оно состояло в одном: в
опасностях, переживаниях, испытаниях, налитых в драгоценный кубок
приключений.
Но она уже не могла так же легко, как прежде, вооружаться терпением.
В глубине души она питала надежду, что эта страсть к приключениям
постепенно исчезнет. Эта страсть походила у него на болезнь. Но когда
Катарина бросила взгляд на громадную сильную фигуру, которая в течение
нескольких часов вернула весь свой электрический заряд, она поняла, что
ощущение жизни было условием жизни для этого, к одиночеству и свободе
рожденного человека.
Он был одной породы с великими авантюристами всех времен. Тоска по
неведомым странам и жажда действия норманнских викингов были выжжены на
его лбу.
Итак, теперь ей предстояло остаться одной с ее мальчиком и долго,
долго сидеть и с томлением и страхом ждать мужа. Потому что там, где
странствовал Йунас Фьельд, всегда было опасно.
- Когда ты едешь? - спросила она со вздохом.
Он с удивлением посмотрел на жену. Затем подошел и поцеловал ее в
лоб.
- Во всем мире не найдется для меня женщины, подобной тебе, - сказал
он с нежностью. - Ты поняла меня с первого мига, когда мы встретили друг
друга. Но я не был для тебя настоящим мужем.
- Ты был моим приключением, - шепнула она и прильнула к его широкой
груди. - И куда бы ты ни поехал, в какое бы место земли, ты всегда будешь
жить в моем сердце.
Она выскользнула из его объятий, и выбежала вон из комнаты, чтобы
подавить свое волнение и не расплакаться при нем.
Йунас Фьельд грустно посмотрел ей вслед. Он вспомнил о тех долгих
месяцах, когда его терпеливая молодая жена сидела в этом жилище одна со
своим мальчиком и ждала, в то время как он странствовал в неизвестности
между жизнью и смертью.
- Кондор не может умереть, - сказал ему однажды Паквай, когда его
жизнь висела на тонком волоске.
5. НА ПУТИ К ПРИКЛЮЧЕНИЮ
Моторное судно "Джордж Вашингтон" быстро рассекало волны Карибского
моря.
То было гордое зрелище.
Элегантный, огромный "Джордж Вашингтон" мог по справедливости быть
назван украшением морей. Светло-серая окраска судна сверкала на темной
синеве неба и моря. Не было дыма, поднимавшегося из трубы, не было следов
черной угольной копоти на чистой палубе. Мотор "Дизель" работал играя,
чисто и легко, словно исполинская швейная машина, без пыхтения и стона,
потрясавших старые пароходы. То был вестник нового времени, бороздивший
синее море, по которому некогда медленно подвигались старинные
конкистадоры, с высоко поднятой головой и жадно трепещущими ноздрями,
навстречу новизне и приключению.
На капитанском мостике "Джорджа Вашингтона" стояли два человека и
пристально всматривались в чуть видную линию берега, выступавшую на южном
горизонте. Оба были высокие и сильные жители Севера, незаурядной
наружности и темперамента. Оба, по-видимому, наслаждались без лишних слов
обществом друг друга. То были люди вольного воздуха, больше всего любившие
широкие горизонты и вечно беспокойные волны океана.
Капитан Хольмсон сделал движение головой:
- Там находится маяк, - сказал он. - Течение отнесло нас немного в
сторону.
Йунас Фьельд кивнул головой. Он медленно вдыхал соленый воздух. Он
ощутил запах земли, удивительный запах сухих трав, который под тропиками
доносится издали, когда приближаешься к берегу. Каждый моряк безошибочно
узнает его. Он является верным признаком того, что морские волны
неподалеку ударяются о лесистый берег.
- Вы хорошо знаете эту местность? - спросил капитан.
- Да, - ответил Фьельд. - Несколько лет тому назад по этим волнам шло
бразильское военное судно, направлявшееся к Панамскому каналу, на
торжество его открытия. На борту этого судна находился умирающий человек,
который вследствие необычайного случая был подобран на песчаном берегу
Гвианы. Это был я. Я возвращался с берегов Амазонки. Туземцы преследовали
и подстерегали меня, чтобы сожрать. Я ускользнул от их зубов, и мне
удалось дотащиться до моря. То было суровое испытание. Впоследствии я
провалялся довольно долго в госпитале в Колоне. Но я все же, как видите,
справился с лихорадкой.
- Да, не всем так везло, как вам, - задумчиво проговорил капитан. - В
моей юности смерть в Колоне от лихорадки вошла в поговорку... Теперь
времена стали другие. Тот, кто желает прожить спокойно и долго, должен
лишь отправиться в Панаму и скучать там до столетнего возраста. Немного
западнее, рулевой...
Маяк у входа в канал теперь ясно обрисовывался, и длинный мол походил
