физиолог, конечно, а не физик.
Мичелз пожал плечами, словно подтрунивая над самим собой.
- Но я предпочитаю верить специалистам. Они утверждают, что это не
тот путь. Я слышал, они говорят, что принцип неопределенности не дает
возможности осуществить это дальше, чем на определенное время. А можете ли
вы поспорить с принципом неопределенности?
- Я тоже не специалист, Макс, но те же самые специалисты говорят нам,
что Бенеш - самый большой специалист в этой области. Другая сторона, у
которой он был, сохраняла равенство с нами только благодаря ему. У них нет
больше никого из перворазрядных специалистов, в то время как у нас есть
Залецкий, Крамер, Ритчхейм, Линдсей и все остальные. И наши самые
значительные лица верят, что если он говорит, что у него что-то есть, то
это действительно так.
- Верят? Или просто считают, что мы не можем себе позволить не
использовать этот шанс?
В конце концов, даже если окажется, что у него ничего нет, мы будем
победителями и в этом случае. Другая сторона больше не сможет
воспользоваться его услугами.
- Зачем ему лгать?
- Почему бы и нет? - сказал Мичелз. - Благодаря этому его вытаскивают
оттуда и привозят сюда, где, как я полагаю, ему хочется быть. Если
окажется, что у него ничего нет, мы же не отправим его обратно, не правда
ли? Кроме того, он может и не лгать, он может просто ошибаться.
- Уф-ф...
Рейд наклонил свое кресло назад и положил ноги на письменный стол,
совсем не по-полковничьи.
- В этом есть резон. И если он надувает нас, это будет на руку
Картеру. На руку всем им, дураками.
- Вы ничего не получили от Картера?
- Ничего. Он не хочет заниматься делами, пока не прибудет Бенеш. Он
считает минуты так же, как это теперь делаю я. Осталось 42 минуты.
- До чего?
- До того момента, когда самолет, на котором летит Бенеш, приземлится
в аэропорту. А биологическая наука ничего не получит. Если Бенеш заключил
сделку только для того, чтобы сбежать с другой стороны, мы ничего не
получим. И если это правда, мы тоже ничего не получим. Оборона заберет
все, каждый ломтик, каждую крошку, даже запах. Будет слишком заманчиво
поиграть с этим, и они никогда не упустят этой возможности.
- Чепуха. Разве что в самом начале. Они уцепятся, но у нас тоже есть
возможность надавить. Мы свободно можем напустить на них Дьювола,
ревностного богобоязненного Петра.
Гримаса отвращения пересекла лицо Рейда.
- Я бы с удовольствием пустил его на военных. А учитывая то, что я
чувствую сейчас, я бы с удовольствием бросил его и на Картера тоже. Если
бы Дьювала зарядить отрицательным зарядом, а Картера - положительным и
столкнуть их вместе, чтобы они испепелили друг друга...
- Не будьте таким кровожадным, Дон. Вы воспринимаете Дьювала слишком
серьезно. Хирург - это артист, скульптор живой ткани. Великий хирург -
великий артист и имеет соответствующий темперамент.
- Ну, у меня тоже есть темперамент, но я не пользуюсь им, чтобы быть
таким въедливым. Кто дает Дьювалу исключительное право быть агрессивным и
высокомерным?
- Если бы у него было это исключительное право, мой полковник, я был
бы счастлив. Я бы оставил его за ним со всеми возможными благодарностями,
пусть это будет только его право. Несчастье в том, что в мире есть очень
много других агрессивных и высокомерных характеров.
- Полагаю, что так, - пробормотал Рейд, но не успокоился. - 37 минут.
Если бы кто-нибудь повторил данную Рейдом оценку характера Дьювала
самому доктору Питеру Лоуренсу Дьювалу, то услышал бы в ответ такое же
короткое фырканье, как и в случае объяснения в любви. И не потому, что
Дьювал был нечувствителен как к оскорблению, так и к обожанию, а потому,
что он реагировал на это только тогда, когда имел время, а имел он его
очень редко.
Обычное выражение его лица вовсе не означало, что он сердит. Это было
скорее результатом сокращения мускулов, которое возникало, когда его мысли
блуждали неизвестно где. Видимо, все мужчины по-своему убегают от мира. У
Дьювала это выражалось в сосредоточении на своей работе.
Этот путь привел его в середине сороковых лет жизни к международной
известности в качестве нейрохирурга и к положению холостяка, с трудом
осознаваемому им.
Не успел он поднять глаза от тщательных измерений, которые производил
по лежащему перед ним рентгеновскому объемному снимку, как дверь
открылась. Вошла его ассистентка, ступая, как всегда, бесшумно.
- В чем дело, мисс Петерсон? - спросил он.
Он с сожалением скосил глаза на снимок.
Восприятие глубины было достаточно очевидным для глаза, но
определение его действительной величины требовало искусного измерения
углов плюс предварительные знания того, что представляет собой это
изображение на самом деле.
Кора Петерсон ждала момента, когда пройдет эта сосредоточенность. Ей
было 25 лет, почти на 20 лет меньше, чем Дьювалу, и свое профессиональное
мастерство, которому был всего год от роду, она благоговейно сложила к
ногам хирурга.
В письмах, которые она писала домой, она почти каждый раз сообщала,
что один день работы с Дьювалом соответствовал курсу колледжа, что
наблюдение за его методами, за его техникой диагностирования, за его
обращением с инструментами было невероятно поучительно. Что же касается
его преданности своей работе и делу исцеления больных, то она всегда
обозначалась ею как вдохновение.
Она обладала совершенными познаниями, почти равными познаниям
профессионального физиолога, хотя, может быть, и не в столь отшлифованной
форме. Ее сердце учащало свой бег, когда она улавливала значение всех
меняющихся черт лица Дьювала, поглощенного своей работой, и наблюдала за
быстрыми, уверенными движениями его пальцев.
Ее лицо оставалось бесстрастным, так как она не одобряла действий
своей неразумной сердечной мышцы.
Зеркало говорило ей достаточно откровенно, что она не так уж
заурядна. Совсем даже наоборот. Ее темные глаза были искусно удлинены, а
губы влажно блестели, когда она позволяла им делать это, что было нечасто,
а ее фигура вызывала у нее досаду из - за явной склонности мешать должному
пониманию ее профессиональной компетентности.
Она хотела бы, чтобы волокит (или их интеллектуальные эквиваленты)
привлекали ее способности, а не плавные изгибы фигуры, но помешать этому
не могла.
Дьювал, в конце концов, высоко ценил ее за умение и работоспособность
и, казалось, не реагировал на ее внешность, за что она обожала его еще
больше.
Наконец, она произнесла:
- Бенеш приземлится меньше, чем через 30 минут, доктор.
- Хм.
Он поднял глаза.
- Почему вы здесь? Ваш рабочий день закончен.
Кара могла бы возразить, что и его рабочий день закончен, но она
хорошо знала, что его рабочий день заканчивается только тогда, когда
заканчивается работа.
Она довольно часто работала с ним по 16 часов подряд, но при этом
полагала, что он может утверждать с полной убежденностью, что в отношении
ее твердо соблюдается восьмичасовой рабочий день.
- Я жду, чтобы увидеть его, - сказала она.
- Кого?
- Бенеша. Вас это не волнует, доктор?
- Нет. А почему это волнует вас?
- Он великий ученый, и говорят, что он обладает очень важной
информацией, которая вызовет переворот в нашей работе.
- Вызовет, правда?
Дьювал положил снимок поверх стопки, лежащей сбоку от него, и взял
следующий.
- И как же это поможет вам в вашей работе с лазером?
- Может быть, это облегчит попадание в цель.
- Это уже достигнуто. Из того, что добавит к этому Бенеш, смогут
извлечь пользу только те, кто занят подготовкой войны. Все, что сделает
Бенеш, будет служить увеличению вероятности уничтожения нашего мира.
- Но, доктор Дьювал, вы же говорили, что совершенствование
технических методов имеет исключительно важное значение для
нейрофизиолога.
- Я говорил? Ну да, правильно, говорил. Но все таки я предпочел бы,
чтобы вы использовали положенные вам часы отдыха, мисс Петерсон.
Он снова поднял глаза. Голос его несколько смягчился, или это ей
показалось?
- У вас усталый вид.
Рука Коры инстинктивно вскинулась к волосам, так как в переводе на
женский язык слово "усталая" означает "растрепанная".
Она сказала:
- Как только появится Бенеш, я пойду отдыхать, обещаю вам. Кстати...
- Да?
- Вы собираетесь завтра работать с лазером?
- Это как раз сейчас я и пытаюсь выяснить. Если, конечно, вы мне это
позволите, мисс Петерсон...
- Моделью 6951 нельзя пользоваться.
Дьювал опустил снимок и откинулся назад.
- Почему нельзя?
- Не совсем ясно. Я не могу его как следует сфокусировать. Полагаю,
что вышел из строя один из туннельных диодов, но я не могу определить,
какой именно.
- Хорошо. Установите лазер, на который можно положиться в случае
необходимости, и сделайте это, прежде чем уйдете. А завтра...
- Завтра я выясню, что случилось с моделью 6951.
- Да.
Она повернулась, чтобы уйти, быстро взглянула на часы и сказала:
- 21 минута. Говорят, что самолет прибудет вовремя.
Он издал неясный звук, и она поняла, что он не расслышал. Она вышла,
медленно и совершенно бесшумно закрыв за собой дверь.
- Капитан Вильямс Оуэнс откинулся на мягкие подушки сиденья лимузина.
Он устало потер нос и стиснул широкие челюсти. Он ощутил, как автомобиль
приподнялся на мощных струях сжатого воздуха, а затем двинулся вперед
совершенно плавно.
Он не слышал даже шороха от работавших турбин двигателя, хотя 500
лошадей грызли удила позади него.
Через пуленепробиваемые стекла справа и слева он мог видеть эскорт
мотоциклистов.
Другие автомашины двигались впереди и сзади него, мерцая в ночи
яркими точками притушенных фар.
Это выглядело так, как будто он был важной персоной - эта полувоенная
охрана - но это было, конечно, не ради него.
Это было даже не ради того человека, которого они ехали встречать -
не ради того человека как такового. Только ради содержимого его и его
великого мозга.
Глава секретной службы сидел слева от Оуэнса. Символом этой службы
была анонимность, так что оуэнс не был твердо уверен в том, как зовут
этого человека неопределенного вида, который выглядел от очков без оправы
до старомодных туфель, как профессор колледжа или продавец галантерейного
магазина.
- Полковник Гандер? - неуверенно произнес Оуэнс, обмениваясь с ним
рукопожатием.
- Гондер, - последовал быстрый ответ. - Добрый вечер, капитан Оуэнс.
Они находились уже на подъезде к аэродрому. Где - то впереди и
вверху, наверное, на расстоянии не больше нескольких миль старинный
самолет готовился к посадке.
- Великий день, да? - сказал Гондер тихо.
Все в этом человеке, казалось, таинственно шептало, даже скромный
покрой его гражданского костюма.
- Да, - ответил Оуэнс.
Он старался не проявить напряженности в этом односложном ответе. И не
потому, что он действительно чувствовал напряжение, а потому, что в тоне
его голоса, казалось всегда ощущалась эта напряженность, вернее, та
атмосфера напряженности, которая как бы соответствовала его тонкому
сдавленному носу, его узким глазам и резко выступающим скулам.
Это иногда мешало его карьере. Некоторые считали его нервничающим
тогда, когда он был совершенно спокоен. Во всяком случае, не меньше, чем
другие. С другой стороны, некоторые иногда уступали ему дорогу только по
этой причине, хотя он даже не шевелил рукой. Так что положительные и
