Иной имел мою Аглаю
За свой мундир и черный ус.
Другой за деньги; понимаю.
Другой за то, что был француз.
Клеон - умом ее стращая;
Дамис - за то, что нежно пел:
Скажи теперь, моя Аглая,
За что твой муж тебя имел?
Хочешь еще? на Каченовского -
Клеветник без дарованья,
Палок ищет он чутьем
А дневного пропитанья
Ежемесячным враньем -
покушай, пожалуйста. Прощай, Фока, обнимаю тебя,
твой друг Демьян.
24 генв.
1822.
30. В. Ф. Раевскому.
1821 г. - начало февраля 1822 г. Кишинев.
Пришли мне, Раевской, Histoire de Crimйe, книга не моя, и у меня ее требуют. Vale et mihi faveas.
Пушкин.
Адрес: Г.ну майору
Раевскому.
31. H. И. Гнедичу.
29 апреля 1822 г. Кишинев.
29 апреля. 1822. Кишенев.
Parve (nec invideo) sine me,
liber, ibis in urbern,
Heu mihil quo domino non licet ire tuo.
Не из притворной скромности прибавлю: Vade, sed incultus, qualem decet exulis esse! недостатки этой повести, поэмы или чего вам угодно, так явны, что я долго не мог решиться ее напечатать. Поэту возвышенному, просвещенному ценителю поэтов, вам предаю моего Кавказского пленника; в награду за присылку прелестной вашей Идилии (о которой мы поговорим на досуге) завещаю вам скучные заботы издания; но дружба ваша меня избаловала. Назовите это стихотворение сказкой, повестию, поэмой или вовсе никак не называйте, издайте его в двух песнях или только в одной, с предисловием или без; отдаю вам его в полное распоряжение. Vale.
Пушкин.
Адрес: Николаю Ивановичу Гнедичу.
32. П. А. Катенину.
20-е числа апреля - май 1822 г. Кишинев.
(Черновое) (4)
азе виден поэт. Я не.
чести быть поэтом, но эта похвала показалась бы мне не очень лестною
Я прочел конеч<но> твое письмо к Гречу с большим удовольствием, и во-первых потому что ты даешь мне знать о себе только через журналы, [во 2) что]
33. Лев Герасимовскнй - Пушкину.
2 июня 1822 г. С. Вассиены.
2-го июня 822. С. Вассиены.
Соловкин издерживает как видно в полной мере свое слово гнать меня до последнего своего издыхания; - сей час получил я изьвестие, поразившее меня до того, что забываю сам себя и даже [въ] прихожу в неистовство от чрезмерной его подлости. -
Баталионный командир, не хотя озадачить меня на первый раз лично, поручил своему адъютанту сказать мне, что Нилус приказал ему: держать меня в руках, как замеченного в кой чем в прежнем полку еще. - Видя из сего ясно рекомендацию подлеца (как он и обещал мне) - я не знаю, на что решиться, будучи уверен, что несчастие мое и здесь неизбежно; - Нилус три раза только меня видел. Прошу у вас, любезнейший Пушкин, совета; мне кажется, одно спасение мое в предстательстве Павел Сергеича - одно слово его Нилусу, и - мнение, злобою произведенное, обо мне переменится. - Будучи облагодетельствован столь много его превосходительством, я не смею утруждать и о сем еще, хотя и знаю правила его не оставлять - по доброте души своей - без покровительства к нему прибегающих. Не откажите, естли это можно, попросить о сем генерала; естли ж нет, то посоветуйте, что в таком случае мне делать. - Ч.<орт> меня возьми; я взбешон сверх меры. - Естли б не мать моя..... Клянусь! отправил бы мерзавца к фуриям, ему подобным!!.. Простите моему выражению - едва могу пером водить от огорченья.
Сию записку посылаю с моим человеком к Метлеркамфу, он у него дождется вашего ответа, который я с нетерпением ожидаю. - До свидания. На вас моя в пособии надежда. -
Лев Герасимовский.
Адрес:
Его благородию
милостивому государю
Александру Сергеевичу
Пушкину.
34. А. А. Бестужеву.
21 июня 1822 г. Кишинев.
Милостивый государь,
Александр Александрович,
Давно собирался я напомнить В.<ам> о своем существовании. Почитая прелестные ваши дарования, и, признаюсь, невольно любя едкость вашей остроты, хотел я связаться с вами на письме, не из одного самолюбия, но также из любви к истинне. Вы предупредили меня. Письмо ваше так мило, что невозможно с вами скромничать. Знаю, что ему не совсем бы должно верить, но верю поневоле и благодарю вас, как представителя вкуса и верного стража и покровителя нашей словесности.
Посылаю (5) вам мои бессарабские бредни и желаю, чтоб они вам пригодились. Кланяйтесь от меня цензуре, старинной моей приятельнице; кажется голубушка еще поумнела. Не понимаю, что могло встревожить ее целомудренность в моих элегических отрывках - однако должно нам настоять из одного честолюбия - отдаю их в полное ваше распоряжение. Предвижу препятствия в напечатании стихов к Овидию, но старушку можно и должно обмануть, ибо она очень глупа - по видимому ее настращали моим именем; не называйте меня, а поднесите ей мои стихи под именем кого вам угодно (например, услужливого Плетнева или какого-нибудь нежного путешественника, скитающегося по Тавриде), повторяю вам, она ужасно бестолкова, но впроччем довольно сговорчива. Главное дело в том - чтоб имя мое до нее не дошло, и вс° будет слажено.
С живейшим удовольствием увидел я в письме вашем несколько строк К. Ф. Рылеева, они порука мне в его дружестве и воспоминании. Обнимите его за меня, любезный Александр Александрович, как я вас обниму при нашем свидании.
Пушкин.
Кишенев.
21 июня 1822
35. H. И. Гнедичу.
27 июня 1822 г. Кишинев.
Письмо ваше такое существительное, которому не нужно было прилагательного, чтоб меня искренно обрадовать. От сердца благодарю вас за Ваше дружеское попечение. Вы избавили меня от больших хлопот, совершенно обеспечив судьбу Кавказского пленника. Ваши замечания на счет его недостатков совершенно справедливы и слишком снисходительны; но дело сделано. Пожалейте обо мне: живу меж гетов и сарматов; никто не понимает меня. Со мною нет просвещенного Аристарха, пишу как-нибудь, не слыша ни оживительных советов, ни похвал, ни порицаний. Но какова наша цензура? признаюсь, никак не ожидал от нее таких больших успехов в эстетике. Ее критика приносит честь ее вкусу. Принужден с нею согласиться во всем: Небесный пламень слишком обыкновенно; долгий поцелуй поставлено слишком на выдержку (trop hasardй). Его томительную негу // вкусила тут она вполне - дурно, очень дурно - и потому осмеливаюсь заменить этот киргиз-кайсацкий стишок следующими -: какой угодно поцелуй разлуки
Союз любви запечатлел.
Рука с рукой, унынья полны,
Сошли ко брегу в тишине -
И Русской в шумной глубине
Уже плывет и пенит волны,
Уже противных скал достиг,
Уже хватается за них.
Вдруг и проч. -
С подобострастием предлагаю эти стихи на рассмотрение цензуры - между тем поздравьте ее от моего имени - конечно иные скажут, что эстетика не ее дело; что она должна воздавать Кесареве Кесарю, а Гнедичеве Гнедичу, но мало ли что говорят.
Я отвечал Бестужеву и послал ему кое-что. Не льзя ли опять стравить его с Катениным? (6) любопытно бы. Греч рассмешил меня до слез своею сравнительною скромностию. Жуковскому я также писал, а он и в ус не дует. Не льзя ли его расшевелить? Не льзя ли потревожить и Сленина, если он купил остальные экземпляры Руслана? С нетерпением ожидаю Шильонского узника; это не чета Пери и достойно [его] такого переводчика, каков певец Громобоя и Старушки. Впроччем мне досадно, что он переводит и переводит отрывками - иное дело Тасс, Ариост и Гомер, иное дело песни Маттисона и уродливые повести Мура. Когда-то говорил он мне о поэме Родрик Саувея; попросите его от меня, чтоб он оставил его в покое, не смотря на просьбу одной прелестной дамы. Английская словесность начинает иметь влияние на русскую. Думаю, что оно будет полезнее влияния французской поэзии робкой и жеманной. Тогда некоторые люди упадут, и посмотрим, где очутится Ив. Ив. Дмитриев - с своими чувствами и мыслями, взятыми из Флориана и Легуве. Так-то пророчу я не в своей земле - а между тем не предвижу конца нашей разлуки. Здесь у нас молдованно и тошно; ах, боже мой, что-то с ним делается - судьба его меня беспокоит до крайности - напишите мне об нем, если будете отвечать.
А. Пушкин.
27 июня.
36. П. А. Катенину.
19 июля 1822 г. Кишинев.
Ты упрекаешь меня в забывчивости, мой милый: воля твоя! Для малого числа избранных желаю еще увидеть Петербург. Ты конечно в этом числе, но дружба - не италианской глагол piombare, ты ее также хорошо не понимаешь. Ума не приложу, как ты мог взять на свой счет стих:
И сплетней разбирать игривую затею.
Это простительно всякому другому, а не тебе. Разве ты не знаешь несчастных сплетней, коих я был жертвою, и не твоей ли дружбе (по крайней мере так понимал я тебя) обязан я первым известием об них? Я не читал твоей комедии, никто об ней мне не писал; не знаю, задел ли меня Зельской. Может быть да, вероятнее - нет. Во всяком случае не могу сердиться. Если б я имел что-нибудь на сердце, стал ли бы я говорить о тебе на ряду с теми, о которых упоминаю? Лица и отношения слишком различны. Если б уж на то решился, написал ли стих столь слабый и неясный, выбрал ли предметом эпиграммы прекрасный перевод комедии, которую почитал я непереводимою? Как дело ни верти, ты вс° меня обижаешь. Надеюсь, моя радость, что это вс° минутная туча, и что ты любишь меня.. Итак оставим сплетни и поговорим об другом. Ты перевел Сида; поздравляю тебя и старого моего Корнеля. Сид кажется мне лучшею его трагедиею. Скажи: имел ли ты похвальную смелость оставить пощечину рыцарских веков на жеманной сцене 19-го столетия? Я слыхал, что она неприлична, смешна, ridicule. Ridicule! Пощечина, данная рукою гишпанского рыцаря воину, поседевшему под шлемом! ridicule! Боже мой, она должна произвести более ужаса, чем чаша Атреева. Как бы то ни было, надеюсь увидеть эту трагедию зимой, по крайней мере постараюсь. Радуюсь, предвидя, что пощечина должна отяготеть на ланите Толченова или Брянского. Благодарю за подробное донесение, знаю, что долг платежом красен, но non erat his locus... Прощай, Эсхил, обнимаю тебя, как поэта и друга...
19 июля.
37. Л. С. Пушкину и О. С. Пушкиной.
21 июля 1822 г. Кишинев.
<Л С. Пушкину:>
Ты на меня дуешься, милый; нехорошо. Пиши мне пожалуйста и как тебе угодно; хоть на шести языках; ни слова тебе не скажу - мне без тебя скучно - что ты делаешь? в службе ли ты? пора, ей богу пора. Ты меня в пример не бери - если упустишь время, после будешь тужить - в русской службе - должно непременно быть 26 лет полковником, если хочешь быть чем-нибудь когда-нибудь -; следственно разочти; - тебе скажут: учись, служба не пропадет. А я тебе говорю: служи - учение не пропадет. Конечно я не хочу, чтоб ты был такой же невежда, как В. И. Козлов, да ты и сам не захочешь. Чтение - вот лучшее учение - знаю, что теперь не то у тебя на уме, но вс° к лучшему.
