театральным образцам, весьма многочисленны" (Там же. С.183). Это
также является отражением сильной семиотизации жизни той эпохи. Причем
тексты, которые сами подражали жизни (а это Гоголь, Толстой, Достоевский),
не вызывали читательского подражания.
Следует отметить, что здесь перед нами строится в сильной степени
системный мир. "Дворянский быт XVIII -- начала XIX века строился как набор
альтернативных возможностей ("служба -- отставка", "жизнь в столице -- жизнь
в поместье", "Петербург -- Москва", "служба военная -- служба статская",
"гвардия -- армия" и пр.), каждая из которых подразумевала определенный тип
поведения. Один и тот же человек вел себя в Петербурге не так, как в Москве,
в полку не так, как в поместье, в дамском обществе не так, как в мужском, на
походе не так, как в казарме, а на балу иначе, чем в "час пирушки холостой"
(Пушкин)" (Там же. С.189).
Разные варианты коллективного поведения людей определяли биографии и
стили поведения. Так, бой упрощал формы общения, отменяя общественную
иерархию. "Где, кроме аустерлицкого поля, младший офицер мог увидеть
плачущего императора? Кроме того, атомы общественной структуры оказывались в
бою гораздо подвижнее на своих орбитах, чем в придавленной чиновничьим
правопорядком общественной жизни. Тот "случай", который позволял миновать
средние ступени общественной иерархии, перескочив снизу непосредственно на
вершину и который в XVIII веке ассоциировался с постелью императрицы, в
начале XIX века вызвал в сознании образ Бонапарта под Тулоном или на
Аркольском мосту" (Там же. С.192).
Другим вариантом коллективного поведения является парад, и тут анализ
Юрия Лотмана мы можем перенести на сегодняшнюю действительность.
"Парад был прямой проти-
семиотика поведения и другие идеи Лотмана 307
воположностью -- он строго регламентировал поведение каждого человека,
превращая его в безмолвный винтик огромной машины. Никакого места для
вариативности в поведении единицы он не оставлял. Зато инициатива
перемещается в центр, на личность командующего парадом" (Там же.
С.193). Анализируя ситуацию "Павел I на параде", Ю.Лотман пишет:
"Прекрасное равносильно выполнению правил, а отклонение от норм, даже
малейшее, воспринимается как эстетически безобразное и наказуемое в
дисциплинарном порядке. Высший критерий красоты -- "стройность", то есть
способность различных людей двигаться единообразно, согласно заранее
предписанным правилам. Стройность и красота движений интересует здесь
знатока больше, чем сюжет. Вопрос: "Чем это кончится?" -- и в балете, и на
параде приобретает второстепенное значение" (Там же. С.194).
Эта работа, по нашему мнению, выросла из ранней работы Ю.Лотмана
по бытовому поведению декабристов. Здесь снова проявляется в сильной степени
системный характер данного исследования. "Показательно не только то, как
мог себя вести декабрист, но и то, как он не мог себя вести,
отвергая определенные варианты дворянского поведения его поры" (Там
же. С. 332). Личный опыт офицеров сделал из декабристов людей действия:
"Политические доктрины интересовали их, как правило (конечно, были и
исключения -- например, Н.Тургенев), не сами по себе, а как критерии для
оценки и выбора определенных путей действия" (Там же. С. 333).
Поведение декабристов строится на столкновении двух различных канонов.
С одной стороны, они усвоили нормы европейской культуры, с другой, с ними
было помещичье хозяйство, служба. "Именно такая плюралистичность поведения,
возможность выбора стилей поведения в зависимости от ситуации,
двойственность, заключавшаяся в разграничении практического и
идеологического, характеризовала русского передового человека начала XIX
века" (Там же. С.335). На этом фоне и происходила реализация текстов
нового поведения. "Прежде всего отменялось различие между устной и
письменной речью: высокая упорядоченность, политическая терминологичность,
синтаксическая завершенность письменной речи переносилась в устное
употребление. Фамусов имел основание сказать, что Чацкий "говорит как пишет"
(Там же. С.335).
эпилог 308
Одним из объяснений отличного поведения этих людей, с нашей точки
зрения, может быть элемент их раннего взросления, которое прошло в рамках
иной культуры. Косвенным подтверждением этого может служить следующая
характеристика. "Декабристы культивировали серьезность как норму поведения.
Завалишин характерно подчеркивал, что он "был всегда серьезным" и даже в
детстве "никогда не играл". Столь же отрицательным было отношение
декабристов к культуре словесной игры как форме речевого поведения" (Там
же. С. 336).
Сильная семиотичность поведения декабристов заставила их с помощью
единых правил порождать как вербальные, так и невербальные тексты. "Единство
стиля" в поведении декабриста имело своеобразную особенность -- общую
"литературность" поведения романтиков, стремление все поступки рассматривать
как знаковые. Это, с одной стороны, приводило к увеличению роли жестов в
бытовом поведении. (Жест -- действие или поступок, имеющий не столько
практическую направленность, сколько некоторое значение; жест -- всегда знак
и символ. Поэтому всякое действие на сцене, включая и действие, имитирующее
полную освобожденность от театральности, полную естественность -- есть жест;
значение его -- замысел автора. И наоборот: жестовое поведение всегда в той
или иной степени кажется театрализованным.) С этой точки зрения бытовое
поведение декабриста представилось бы современному наблюдателю театральным,
рассчитанным на зрителя" (Там же. С.338).
Системный характер этого поведения меняет для Юрия Лотмана
привычное соотношение между словом и делом. "Литературность" и
"театральность" практического, будничного поведения приводила к перемещению
привычных смысловых связей. В обычной жизни слово вызывает поступок:
сказанное словами получает реальное завершение в действии. В жизненном
поведении декабриста, как на сцене, порядок оказывается противоположным:
поступок как практическое действие увеличивался Словом -- его итогом,
оценкой, раскрытием его символического смысла. То, что сделано, но осталось
не названным в теоретической декламации, в записи историка или каком-либо
еще тексте, -- пропало для памяти потомства и как бы не существует. В
жизни слово существует, если влечет за собой действие, -- в воззрениях
семиотика поведения и другие идеи Лотмана 309
декабриста поступок существует, если увенчивается Словом" (Там
же. С.338).
Системность же требовала соотношения образцов поведения с образцами,
заданными контекстом. Юрий Лотман строит следующую иерархию: жест --
поступок -- поведенческий текст. Если жест и поступок получали смысл,
соотносясь со словом, то "любая цепь поступков становилась текстом
(приобретала значение), если ее можно было прояснить связью с определенным
литературным сюжетом. Гибель Цезаря и подвиг Катона, пророк,
обличающий и проповедующий, Тиртей, Оссиан или Баян, поющие перед воинами
накануне битвы (последний сюжет был создан Нарежным), Гектор, уходящий на
бой и прощающийся с Андромахой, -- таковы были сюжеты, которые придавали
смысл той или иной цепочке бытовых поступков. Такой подход подразумевал
"укрупнение" всего поведения, распределение между реальными знакомыми
типовых литературных масок, идеализацию места и пространства действия
(реальное пространство осмыслялось через литературное)" (Там же.
С.343). То есть мир символический здесь задавал границы и нормы мира
реального, даже превалируя над ними.
И последняя особенность того периода: этот тип поведения входил во все
виды человеческого поведения и отношений. "Если для последующих этапов
общественного движения будут типичны разрывы дружбы, любви, многолетних
привязанностей по соображениям идеологии и политики, то для декабристов
характерно, что сама политическая организация облекается в формы
непосредственно человеческой близости, дружбы, привязанности к человеку, а
не только к его убеждениям. Все участники политической жизни были включены и
в какие-либо прочные внеполитические связи. Они были родственниками,
однополчанами, товарищами по учебным заведениям, участвовали в одних
сражениях или просто оказывались близкими знакомыми" (Там же. С.
371-378). Интересно, что они ощущали значимость своего поведения для
истории: "Чувство политической значимости всего своего поведения
заменилось в Сибири, в эпоху, когда историзм стал ведущей идеей времени,
чувством значимости исторической" (Там же. С.381).
Обратим теперь внимание на некоторые другие семиотические. идеи Юрия
Лотмана. Выделив в качестве двух базовых семиотических сфер
сигнификацию и коммуникацию,
эпилог 310
У.Эко (Eco U. A theory of semiotics. Bloomington-London,
1976) оставил вне внимания третью сферу -- динамику, под которой следует
понимать законы смены моделей сигнификации и коммуникации как в одно время,
так и в разные исторические периоды. Это не просто диахронический аспект,
поскольку в динамике получает освещение также соотношение и
взаимозависимость разных систем сигнификации и коммуникации в одном
синхроническом срезе. В качестве примера можно привести сопоставление
освещения одного и того же события разными каналами массовой коммуникации
(радио, ТВ, печать), отображение его в литературе, перенос данного сюжета в
кинотекст и под. Это как бы проблема семиотического перевода, проблема
семиотической трансформации, когда имеет место сохранение одних структурных
элементов при изменении других.
Свою концепцию динамического аспекта семиотики Ю.Лотман
предлагает в работе "Культура и взрыв". "Язык -- это код плюс его история",
-- пишет он, отвергая уже ставшее традиционным структуралистское
рассмотрение языка только как кода (Лотман Ю.М. Культура и взрыв. М.,
1992. С.13).
Подобные динамические аспекты всегда были в поле внимания русского
формализма (Тынянов Ю.Н. О литературной эволюции // Тынянов Ю.Н.
Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977; Эйхенбаум Б.
Литературный быт // Эйхенбаум Б. О литературе. М., 1987; Even-Zohar
I. Polysystem studies // "Poetics Today", vol.11, 1990, No1, p. 11).
Впервые основные идеи своей концепции Ю.Лотман предложил в
препринте "Культура как коллективный интеллект и проблемы искусственного
разума" (Лотман Ю.М. Культура как коллективный интеллект и проблемы
искусственного разума (Предварительная публикация). М., 1977). Здесь он
подчеркивал значимость многообразия индивидуальностей для общества,
поскольку наличие разных людей позволяет предлагать не одно решение, а
разные варианты его, что особенно важно в ситуации неопределенности, в
которых живет человеческое общество. В те годы эти слова звучали особенно
необычно в условиях принципиального занижения индивидуального, личностного
начала, характерного для тоталитарного общества.
Следует подчеркнуть, что с именем Ю.Лотмана связан не только
интеллектуальный багаж. Лотман воссоздавал климат культуры, статус
гуманитария, утерянный за десятилетия
семиотика поведения и другие идеи Лотмана 311
триумфального правления советской власти. Тартуский университет в те
годы был островком интеллектуальных еретиков всего бывшего Советского Союза,
и место главы этой школы по праву занимал профессор Лотман. Я
