Ответ ген. Пуля, как видит читатель, далеко не пропитан чувством дружеского
расположения к ген. Краснову, скорее в нем сквозит неприязнь, смешанная с
иронией. В чем же искать разгадку такого отношения? Надо знать, что прибыв в
Россию, ген. Пуль засел в Екатеринодаре, откуда события на юге и взаимоотношения
между Доном и Добровольческой армией, расценивались через призму ставки
Добровольческой армии. Оппозиция Донскому Правительству тогда уже прочно
обосновалась в Екатеринодаре, т. е. в том месте, где плелись политические
интриги против главы Дона, где культивировались и процветали тыловая спекуляция,
взяточничество, где вся атмосфера была заражена эпидемией морального распада,
расплывавшегося во все стороны, захлестнувшего Добровольческую армию и
угрожавшего уже Дону. Под флагом ставки Добровольческой армии, внутренние враги
Дона, делали все, чтобы унизить Донского Атамана и очернить его перед
союзниками. Особенно усердствовала Екатеринодарская пресса. Мне постоянно
приходилось выслушивать недоумения и даже жалобы на строгость нашей цензуры на
Дону, не допускавшей никогда и ничего против Добровольческой армии, в то время,
как Екатеринодарская печать пестрела выпадами против Донского командования
вообще и в частности Атамана. Еще на совещании в г. Екатеринодаре 13-го ноября,
я настойчиво просил генералов Романовского и А. Драгомирова прекратить газетную
травлю Войска. В противном случае, я угрожал им, дать такую же свободу и Донской
печати. В результате будет взаимное обливание грязью, но кому это нужно --
спросил я. Ген. Романовский обещал принять меры. Что же касается ген. А.
Драгомирова, то он сначала все отрицал и даже возмущался, утверждая, что я
клевещу на Екатеринодарскую прессу. Но когда я привел ему несколько конкретных
примеров, подтвердив их документальными данными, он наивно заявил, что в
Екатеринодаре -- свобода печати (весьма однобокая, в таком случае -- заметил я)
и он не в силах на нее повлиять.
В общем, яростные нападки на Дон продолжались, роняя Войско в глазах иностранцев
и подрывая авторитет власти. Верхи Добровольческой армии, как и надо было
ожидать, больше всего кичились кристальной чистотой их армии в отношении
союзников, а Дон упрекали в соглашательстве с немцами, называя нашу ориентацию
"германской". Это был тот главный козырь, лейтмотив, с которым носились по
Гоголевски, как дурак с писаной торбой. О том, что Дон помогал Добровольческой
армии, конечно, упорно замалчивали, старательно же-
332
лая скрыть, что боевые припасы, бравшиеся ими от Войска Донского, зачастую были
немецкие. Дон, державший на своих плечах глазную тяжесть борьбы с Советской
властью, ставился теперь в положение великого грешника, пятнался
самостийничеством, заливался грязью и в строгом покаянии должен был искать
искупления в содеянных прегрешениях. А тягчайший его грех был лишь тот, что
когда вся Россия жила под пятой большевизма, он этой власти не признал, восстал,
сбросил ненавистные советские оковы и начал кровавую борьбу с насильниками. Как
на острове, окруженные со всех сторон озверелыми бандами красных, безоружные
Донские казаки, отстаивая свои права, брали оружие и боевые припасы там, где
могли их найти и, доставая их, братски делились ими со всеми.
И дезертиры с Дона, и генералы "не у дел", и общественные деятели, мечтавшие о
министерских портфелях на Дону, и другие обиженные и обойденные по мотивам
личного порядка, -- все тогда яростно ополчились против Донской власти. И если
их поведению можно было дать хоть какое-либо объяснение, то никак нельзя было
подыскать таковое поведению высших кругов Добровольческой армии. Ведь
руководители последней отлично знали, что и возникновением и существованием
своей армии, они были обязаны исключительно Дону и Атаману, сумевшему очистить
Дон от большевиков и во всем богато помогавшему Добровольческой армии. В своем
злобном порыве унизить Дон и поставить Донскую власть в зависимое положение от
ген. Деникина, ставка Добровольческой армии настойчиво отговаривала ген. Пуля от
посещения Войска Донского. Однако, настояния Донского Атамана, в конце концов,
все же увенчались успехом Свидание его с ген. Пуль состоялось на ст. Кущевка 13
декабря 1918 года. Поведение английского представителя в начале этого свидания
ярко подтвердило насколько он был настроен против Дона и Атамана.
Помню холодное, неприветливое декабрьское утро, когда наш поезд, почти
одновременно с добровольческим, прибыл на ст. Кущевка. Через несколько минут к
Атаману пришел ген. А. Драгомиров. После обычного приветствия, он заявил, что
разговор ген. Краснова с ген. Пуль может состояться лишь в поезде
Добровольческой армии, ибо Донской Атаман находится на территории последней "за
границей" Войска Донского 255). Это заявление ген. Краснову не понравилось.
Однако, не желая вступать в дебаты по этому вопросу с ген. Драгомировым, но
соблюдая форму, Атаман, после ухода ген. Драгомирова, тотчас отдал ему ответный
визит. Вернулся ген. Краснов видимо не в духе. А в это время, ген. Пуль сидел в
своем вагоне, упорно не желая сделать визит Атаману. Разговор у нас не клеился,
а ожидание становилось все более и более тягостным. Мы не знали что предпринять,
как поступить, если бы в этот момент не появился английский полк Кис, помощник
ген. Пуля. Атаман принял его, я бы сказал, не только холодно, официально, но
даже сурово. В повышенном тоне через переводчика он резко указал полк. Кису, что
он прибыл на ст. Кущевку, как Донской Атаман - глава пятимиллионного свободного
255) Так говорил и устанавливал "границы" помощник главнокомандующего той армии,
которая на своих знаменах имела: "Единую, Великую, Неделимую" и который обычно
восставал против "самостийности".
333
населения, вести переговоры с ген. Пуль, а не с ним -- полк. Кис, почему и
требует к себе должного уважения, считая, что ген. Пуль обязан к нему явиться, а
он немедленно ответит ему визитом. Редко когда Краснов был в таком раздраженном
состоянии, как было тогда, когда он стуча по столу, говорил с Кисом. Последний
ушел крайне обиженным. Обратившись к нам (командующему армиями и ко мне) Атаман
сказал, примерно следующее: "Вот вы сами видите, Пуль разговаривать не желает,
посылает вместо себя Киса, рассуждающего как гимназист. И вас я оторвал от дела
и сам теряю время, а толку, думаю, никакого не будет". Затем обратясь ко мне
добавил: "Иван Алексеевич, прикажите прицепить паровоз к поезду, -- надо ехать
домой".
Я ответил -- хорошо -- и вышел на перрон. Подозвав к себе коменданта поезда, я
приказал ему подготовить поезд к отправке на Новочеркасск, но без моего
разрешения ни в коем случае его не отправлять, меня искать, но "не находить", до
тех пор, пока я сам не явлюсь. Отдавая такое распоряжение, я стремился выиграть
время, имея смутную надежду, что быть может страсти утихнут и мы найдем
какой-либо способ выйти из создавшегося положения. Около поезда на перроне я
встретил ген. М. Свечина, приехавшего с нами, и ему рассказал все, чему был
лично свидетель. Из разговора с ним я узнал, что переводчиком при ген. Пуль
состоит полковник Звегинцев -- его личный приятель, почему у нас возникла мысль
попробовать в порядке частном через полк. Звегинцева уломать ген. Пуль пойти на
уступки и явиться к Атаману. Начатые в этом направлении переговоры с полк.
Звегинцевым, вскоре увенчались успехом. Возможно и то, что на Пуля подействовала
угроза ген. Краснова немедленно уехать, почему он и стал несколько податливее.
Во всяком случае, важно то, что цель была достигнута. Нам сообщили, что ген.
Пуль ничего не имеет против делового свидания у Атамана, но ставит условием,
чтобы обед состоялся в поезде Добровольческой армии. Против этого, конечно,
возражений быть не могло. Я был крайне обрадован, когда, наконец, увидел ген.
Пуля, входящим в вагон Атамана. Только примерно через час, как начался разговор
его с Атаманом, в вагон вошел я и был Красновым представлен ген. Пуль. Последний
произвел на меня на редкость хорошее впечатление. Никакой неприязни у него к
Атаману я не заметил. Наоборот, казалось, что он поддерживает ген. Краснова,
всецело разделяя наши планы на борьбу с большевиками и оспаривая мнение уже
присутствовавшего здесь и ген. С. Драгомирова. Трезвой оценкой событий, логикой
и обоснованным изложением настоящего военного момента, а также целесообразностью
способов дальнейшей борьбы с Советской властью, -- Атаман сумел расположить к
себе ген. Пуля.
Когда был поднят вопрос о подчинении ген. Деникину не только армии, но и Войска
с его населением и средствами, ген. Краснов ответил на это категорическим
отказом. Он заявил, что Донская армия может подчиниться ген. Деникину, но только
как самостоятельная и через Атамана. Идти на большее подчинение Краснов
противился. И не только оттого, что условия на Дону и психология казачьей массы
не допускали этого, или, что мелочность характера ген. Деникина, его
высокомерность и резкая прямолинейность, переходившая за-
334
частую в неуместную властность 256), оттолкнули от него Донское командование, но
еще и потому, что ни Донской Атаман, ни Донское командование не считали ген.
Деникина талантливым организатором, способным улучшить положение, а скорее его
ухудшить. Передать всецело в руки ген. Деникина хрупкий Донской организм, по
мнению ген. Краснова, было равносильно развалить все то, что с такими
нечеловеческими усилиями было сделано. Свои опасения он основывал на сравнении
организации Донской и Добровольческой армий и методов борьбы, применяемых
каждой. Действительно, за короткий, сравнительно срок, Дон был очищен от
большевиков, армия, реорганизованная на основе точных штатов в стройную систему,
успешно выдерживала натиск нескольких многотысячных советских армий. Уничтожена
была партизанщина, а взамен создана образцовая Молодая армия и введены уставы.
Несмотря на тяготу военной службы. Дон процветал. Использованы были все
производительные силы Края и борьба с большевиками приобрела народный характер.
Между тем, за тот же период, Добровольческая армия не смогла еще отрешиться от
партизанщины, имела по-прежнему чрезвычайно пестрые полки, как по количеству,
так и по составу, включительно до чисто офицерских, что борьбе с большевиками в
известной степени придавало характер классовый. Все еще не было определенной
системы и во многом проглядывала импровизация. В некоторых частях (Шкуро,
Покровский) бывали грабежи, причем ставка Добровольческой армии на это явление
закрывала глаза. Но особенно пышно процветал тыл Добровольцев. Там нашла приют
целая армия каких-то таинственных личностей, подвизавшихся на почве чудовищной
спекуляции, шантажа, политической игры и личной наживы.
Каждому кто был в Новочеркасске и Екатеринодаре бросался в глаза резкий контраст
существовавший между этими городами. Хотя ген. Деникин и Новочеркасску
приписывает все отрицательные стороны тылового города 257), но это, надо
полагать, происходит лишь потому, что сам он в этот период ни разу не был в
Новочеркасске и пишет о том, чего сам не видел 258).
Столь же ошибочно характеризует ген. Деникин (стр. 65) и внутреннее состояние
Дона, наделяя казачью массу качествами, каковыми она никогда не обладала и
выставляя в искаженном виде всю систему управления и весь административный
аппарат, в короткий срок установивиший на Дону спокойную жизнь.
"По всему краю, как отклик перенесенных бедствий -- пишет он --вспыхнуло ярко
чувство мести к большевикам 259), которыми казаки искренно считали всех
иногородних -- крестьян и рабочих. Оно проявилось не только в некультурной массе
казачества -- произволом и дикими самосудами, но и в политике управления
внутренних дел, в практике администрации, в работе полиции, значительных ка-
256) О "величии" ген. Деникина мне много приходилось слышать от лиц, умудренных
житейским опытом и убеленных сединами (ген. Н. Мартос, А. Кельчевский).
257) "Очерки Русской Смуты", том III, стр. 65.
258) Первый раз он прибыл в столицу Дона в начале февраля месяца, после отставки
