сказанным мною словом было "Марс". Еще она говорила, что это вызвало некое
недоумение, так как она сразу же подумала про бога, а не про планету, и
они с отцом стали серьезно подумывать, а не послать ли меня по духовной
линии. Но когда я уже научился читать, все прекрасно знали, что я
свихнулся на космосе. Как и большинство ровесников (тех, что до сих пор
любят мои книги) я воспитывался на отчетах космических экспедиций. Мне
исполнилось чуть больше десяти лет, когда были получены первые снимки с
зонда, посланного к Юлии, планете, кружащей в системе Альфы Центавра. На
снимках были кристаллические структуры и деревья с серебряными листьями. Я
переписывался с одним парнем, проживавшим в одной из пещерных колоний на
Луне, и буквально запоем вчитывался в сообщения о погонях эдилов за
преступниками на спутниках Юпитера. Я не был единственным из ровесников,
кого очаровал космос, только никогда уже не вырос из этого.
Естественно, я стал писать научные романы; больше ни о чем понятия у
меня не было. Как только заработал первые деньги за фантастику, тут же
бросил должность секретаря посла с западного полушария и попытался жить
исключительно литературным трудом.
И мне это даже неплохо удавалось. Скажем, могло быть и хуже. А уж
говоря точнее, я держался на некотором, пусть не всегда и ровном по
значимости, но уровне - два романа в год. Причем, свое хобби - красивых
женщин, как, например, Лидия - мог удовлетворять благодаря дополнительному
заработку, когда мои книжки дожидались театральной или телевизионной
постановки.
Именно тогда и стали поступать сигналы от Олимпийцев, и производство
научных романов предстало в совершенно новом свете.
Понятно, это было самым сенсационным известием за всю историю
человечества. Выходит, существуют и другие разумные существа, населяющие
окрестности звезд нашей Галактики. Только мне никогда не приходило в
голову, что это событие повлияет на меня непосредственно, если не считать
первоначальной радости и восторга.
А ведь сначала, действительно, была радость. Мне удалось проникнуть в
ту самую радиообсерваторию в Альпах, где были записаны первые сигналы, и я
слыхал их собственными ушами:
бип УА бип
бип ИИ бип УА бип бип
бип ИИ бип ИИ бип УА бип бип бип
бип ИИ бип ИИ бип ИИ бип УА УУУУ
бип ИИ бип ИИ бип ИИ бип ИИ бип УА бип бип бип бип бип
Это сейчас все кажется совсем простым, но понадобилось какое-то
время, прежде чем кто-то додумался, что означают эти первые сигналы
Олимпийцев. (Понятное дело, тогда еще Олимпийцами их не называли. Их и
сейчас не называли бы так, если бы какое-то влияние имели священники, до
сих пор считающие, что это чуть ли не святотатство. Ну а как, в конце
концов, прикажете называть подобных богам существ с неба? Название
принялось сразу же, а священникам оставалось только согласиться.) Не стану
скрывать, что первым, кто расшифровал эти сигналы и приготовил ответ, был
мой добрый приятель Флавий Сэмюэлус бен Сэмюэлус. Этот ответ мы и послали
- тот самый ответ, что через четыре года проинформировал посылавших сигнал
Олимпийцев, что их услыхали.
Тем временем, все привыкали к волшебной новой истине: мы не одиноки
во Вселенной! Рынок поглощал абсолютно любое количество научных романов.
Моя следующая книжка называлась "Боги из радио", и типографиям не
удавалось удовлетворить спрос.
Мне казалось, что так будет всегда. Так и могло быть... если бы не
пугливые цензоры.
Тоннель я проспал, впрочем, и все остальные, включая и
трансальпийский, а когда проснулся, поезд уже подъезжал к Риму.
Хотя таблички оставались такими же девственно чистыми, я чувствовал
себя значительно лучше. Воспоминания о Лидии уходили, до предоставления
нового научного романа у меня было еще двадцать девять дней; причем, Рим -
это всегда Рим! Пуп Вселенной! Ну, если не считать всех тех новых
астрономических знаний, которые могли сообщить Олимпийцы. Во всяком
случае, это самый замечательный и великолепный город в мире. Здесь
происходит все!
Не успел я послать стюарда за завтраком и переодеться в свежую
одежду, как мы уже были на месте, и надо было выходить из поезда под крышу
громадного, шумного вокзала.
Я уже несколько лет не видел Рима, но Вечный Город со временем не
меняется. Тибр все так же вонял. Новые жилые небоскребы все так же
эффективно закрывали древние руины, разве что подойти слишком уж близко;
все так же досаждали мухи, а молодые римляне все так же осаждали вокзал,
навязывая свои услуги в качестве проводников по Золотому Дому (как будто
кто-то из них мог пройти сторожевые посты Легионов), предлагая попутно
купить священные амулету или собственную их сестру.
Поскольку когда-то я работал здесь одним из секретарей проконсула
народа чирокезов, в Риме у меня оставались друзья. Но, так как мне не
пришло в голову предупредить их о своем приезде, я никого из них не
застал. Выбора не оставалось, пришлось ночевать в многоэтажном постоялом
дворе на Палатинате.
Комната была бессовестно дорогой. В Риме вообще все дорого - и
поэтому, люди вроде меня живут в глухой провинции типа Лондона. Но я
пришел к мысли, что пока придут счета, то либо найдется способ
удовлетворить Маркуса, а значит получить и остальные деньги, либо дела
пойдут настолько паршиво, что несколько дополнительных долгов погоды не
изменят.
Придя к этому выводу, я решил себе позволить роскошь нанять слугу.
Выбрал улыбчивого, мускулистого сицилийца, ожидающего в бюро по найму
прямо в вестибюле постоялого двора, дал ему ключи от багажа, приказал
отнести все в номер, а потом заказать билеты на завтрашний водолет в
Александрию.
И вот тут счастье стало ко мне милостивей. Когда сицилиец вернулся ко
мне за следующими поручениями в винный погребок, где я проводил время, он
сообщил:
- Гражданин Юлий, я узнал, что некий гражданин завтра тоже поплывет в
Александрию. Не желаешь ли ты разделить с ним каюту?
Это приятно, когда наемный слуга старается сэкономить твои расходы.
- А кто он такой? - спросил я, хотя своим тоном уже выражал согласие.
- Не хотелось, чтобы попался какой-нибудь зануда.
- Можешь проверить сам, гражданин Юлий. Он сейчас в бане. Это иудей
по имени Флавий Сэмюэлус.
Через пять минут я уже разоблачился и, завернувшись в простыню,
осматривался по тепидарию.
Сэма я заметил сразу же. Он лежал, вытянувшись и прикрыв глаза, в то
время, как массажист разминал его старое, жирное тело. Не говоря ни слова
я растянулся на соседнем каменном столе. Когда Сэм со стонами перевернулся
на спину и открыл глаза, я сказал:
- Привет, Сэм! Чтобы узнать меня, ему понадобилось какое-то время,
так как перед баней он снял контактные линзы. Но после усиленной мимики
лица расцвел улыбкой:
- Юл! - воскликнул он. - Как тесен мир! Я ужасно рад тебя видеть!
И протянул руку, чтобы взять меня под локоть, по-настоящему сердечно,
как я и ожидал. Помимо всего прочего в Флавии Сэмюэлусе мне нравится то,
что он меня любит.
А другая его черта, которая мне тоже страшно нравится в нем - это
факт, что хоть мне он и конкурент, при всем при том является для меня
живым и неисчерпаемым источником идей. Дело в том, что Сэм тоже пишет
научные романы. Но, тем не менее, он не раз помогал мне разобраться в
научной проблематике моих произведений. Посему, когда я услыхал от
сицилийца имя Сэма, мне сразу же пришло в голову, что именно он более
всего и пригодился бы мне в сложившихся обстоятельствах.
Сэму уже как минимум семьдесят лет. Он совершенно лысый, а на макушке
у него большое коричневое старческое пятно. Кожа на горле обвисла, а веки
сами падают на глаза. Но, разговаривая с ним по телефону, ни за что об
этом не догадаешься. У Сэма энергичный, звучный голос двадцатилетнего
юноши, равно как и ум: ум исключительно интеллигентного двадцатилетнего
юноши. Он весьма легко приходит в восторг.
Это усложняет массу вещей, поскольку ум Сэма работает быстрее, чем
следует. Поэтому с ним бывает очень трудно объясняться, так как он обычно
забегает на три - четыре предложения перед собеседником. Случается, что
то, о чем он говорит с тобой - это не ответ на твой последний вопрос, но
на тот, о котором ты еще не успел и подумать.
Истина неприятная, но романы Сэма продаются лучше моих, и только его
очаровательная личность - причина того, что я еще не возненавидел его за
это. Над всеми нами Сэм имеет то преимущество, что он профессиональный
астроном. Научные романы же пишет исключительно ради развлечения, в свое
свободное время, которого много не бывает. Свою работу он посвятил, в
основном, управлению полетом собственного космического зонда, что кружит
над Дионой, планетой Эпсилона Эридана. Я могу согласиться с его успехами
(и, следует признать, его талантами), поскольку он никогда не скупился для
меня на идеи. Поэтому, когда мы уже согласовали, что возьмем общую каюту
на водолете, я поставил вопрос напрямую. Ну ладно, почти напрямую:
- Сэм, - обратился я к нему, - меня беспокоит одна вещь. Когда
Олимпийцы приземлятся, что это будет означать для всех нас?
Я знал, что направляю вопрос нужному лицу. Сэм знал про Олимпийцев
больше всех на свете. Но от него не следовало ждать простого ответа. Он
поднялся, обтягивая простыню, жестом отослал массажиста, весело поглядел
на меня своими умными черными глазами, выглядывавшими из под кустистых
мохнатых бровей и спадающих век.
- А что, тебе нужна идея для нового научного романа? - спросил он.
- Сотня подземных демонов! - выругался я мрачно и решил не ходить
вокруг да около. - Сэм, я прошу тебя не в первый раз. Но теперь мне и
вправду нужна помощь. - И я рассказал ему всю историю о романе, на который
цензоры наложили запрет, про издателя, который тут же потребовал что-то
взамен - или же моей крови, на выбор.
Он стал задумчиво жевать сустав большого пальца.
- А про что была эта твоя книжка? - спросил он, явно
заинтересовавшись.
- Сэм, это сатира. "Ослиная олимпиада". Про то, как Олимпийцы
прибывают на Землю с помощью телепортера, но сигнал при этом искажается, и
один из них случайно превращается в осла. Там есть парочка неплохих шуток.
- А как же, Юл. Смеются уже двадцать с лишним веков.
- Нуууу... Я же и не говорил, что это совершенно оригинальная идея, а
только...
Сэм покачал головой.
- Мне казалось, что ты умнее. А чего ты ожидал от цензоров: чтобы они
позволили сорвать самое важное событие в истории человечества ради
какого-то глупого научного романа?
- Он не такой уже и глупый...
- Глупо рисковать тем, что Олимпийцы смогут обидеться, - решительно
перебил меня Сэм. - Лучше уж вообще о них ничего не писать.
- Но ведь все это только и делают!
- Их никто не превращал в ослов, - заметил мой приятель. - Придумки в
научных романах тоже имеют свои границы. А когда пишешь про Олимпийцев,
находишься с такой границей совсем рядом. Любая случайность может
послужить поводом отказа от встречи с нами, и такой шанс для нас может уже
не повториться никогда.
- Они этого не сделают...
- Ой, Юл, - сказал Сэм, скривившись. - Ну что ты можешь знать о том,
что они сделают или не сделают? Так что цензоры приняли самое правильное
решение. Кто знает, какие они, Олимпийцы?
- Ты знаешь, - сказал я. Он рассмеялся, хотя смех этот был чуточку
деланным.
- Я бы очень хотел этого, Юл. Мы знаем о них лишь то, что это не
обычная разумная древняя раса; у Олимпийцев имеются собственные моральные
