же вы приводить в исполнение столь варварские угрозы!
- Чегой-то? - переспросил его величество. - А ну-ка, раздевайся, да
поживее!
- Раздеться? Ну, признаюсь! Нет, сэр, я не сделаю ничего подобного.
Кто вы такой, чтобы я, герцог де л'Омлет, князь де Паштет,
совершеннолетний, автор "Мазуркиады" и член Академии, снял по вашему
приказу лучшие панталоны работы Бурдона, самый элегантный
robe-de-chambre <Халат (франц.).>, когда-либо сшитый Ромбером, - не
говоря уж о том, что придется еще снимать и папильотки и перчатки...
- Кто я такой? Изволь. Я - Вельзевул, повелитель мух. Я только что
вынул тебя из гроба розового дерева, отделанного слоновой костью. Ты был
как-то странно надушен, а поименован согласно накладной. Тебя прислал
Белиал, мой смотритель кладбищ. Вместо панталон, сшитых Бурдоном, на
тебе пара отличных полотняных кальсон, а твой robe-de-chambre - просто
саван изрядных размеров. - Сэр! - ответил герцог. - Меня нельзя
оскорблять безнаказанно. Сэр! Я не премину рассчитаться с вами за эту
обиду. О своих намерениях я вас извещу, а пока au revoir <До свидания
(франц.).>! - и герцог собирался уже откланяться его сатанинскому
величеству, но один из придворных вернул его назад. Тут его светлость
протер глаза, зевнул, пожал плечами и задумался. Убедившись, что все это
происходит именно с ним, он бросил взгляд вокруг. Апартаменты были
великолепны. Даже де л'Омлет признал их bien comme il faut <Очень
приличными (франц.)>. Они поражали не столько длиною и шириною, сколько
высотою. Потолка не было - нет - вместо него клубилась плотная масса
огненных облаков. При взгляде вверх у его светлости закружилась голова.
Оттуда спускалась цепь из неведомого кроваво-красного металла; верхний
конец ее, подобно городу Бостону, терялся parmi les nues <В облаках
(франц.).>.
E нижнему был подвешен большой светильник. Герцог узнал в нем рубин;
но он изливал такой яркий и страшный свет, какому никогда не поклонялась
Персия, какого не воображал себе гебр и ни один мусульманин, когда,
опьяненный опиумом, склонялся на ложе из маков, оборотясь спиною к
цветам, а лицом к Аполлону. Герцог пробормотал проклятие, выражавшее
явное одобрение.
Углы зала закруглялись, образуя ниши. В трех из них помещались
гигантские изваяния. Их красота была греческой, уродливость -
египетской, их tout ensemble <Общий вид (франц.).> - чисто французским.
Статуя, занимавшая четвертую нишу, была закрыта покрывалом; ее размеры
были значительно меньше. Но видна была тонкая лодыжка и ступня, обутая в
сандалию. Де л'Омлет прижал руку к сердцу, закрыл глаза, открыл их и
увидел, что его сатанинское величество покраснел.
А картины! Киприда! Астарта! Ашторет! Их тысяча и все это - одно. И
Рафаэль видел их! Да, Рафаэль побывал здесь; разве не он написал.., и
разве не тем погубил свою душу? Картины! Картины! О роскошь, о любовь!
Кто, увидев эту запретную красоту, заметил бы изящные золотые рамы,
сверкавшие, точно звезды, на стенах из гиацинта и порфира?
Но у герцога замирает сердце. Не подумайте, что он ошеломлен роскошью
или одурманен сладострастным дыханием бесчисленных курильниц. C'est vrai
que de toutes ces choses il a pense beaucoup - mais! <Правда, обо всех
этих вещах он много думал - но! (франц..).> Герцог де л'Омлет поражен
ужасом; ибо сквозь единственное незанавешенное окно он видит пламя
самого страшного из всех огней! Le pauvre Due <Бедный герцог!
(фраку.).>! Aму кажется, что звуки, которые непрерывно проникают в зал
через эти волшебные окна, превращающие их в сладостную музыку, - не что
иное, как стоны и завывания казнимых грешников. А там? - Вон там, на той
оттоманке? - Кто он? Этот petit-maitre <Щеголь (франц.).> - нет,
божество - недвижимый, словно мраморная статуя, - и такой бледный - et
qui sourit, si amerement <Который улыбается так горько (франц.).>? Mais
il raut agir <Но надо действовать (франц.).> - то есть, француз никогда
не падает сразу в обморок. К тому же его светлость ненавидит сцены; и де
л'Омлет овладевает собой. На столе лежит несколько рапир, в том числе
обнаженных. Герцог учился фехтованию у Б. - Il avait tue ses six hommes
<Он убил шестерых противников (франц.).>. Значит, il peut s'echapper <Он
может спастись (франц.).>. Он выбирает два обнаженных клинка равной
длины и с неподражаемой грацией предлагает их его величеству на выбор.
Horreur! <Ужас! (франц.).> Его величество не умеет фехтовать. Mais il
joue! <Но он играет! (франц.).> - Какая счастливая мысль! - Впрочем, его
светлость всегда отличался превосходной памятью. Он заглядывал в
"Diable" <"Дьявола" (франц.).>, сочинение аббата Гуалтье. А там сказано,
"que le Diable n'ose pas refuser un jeu cl'ecarte" <Дьявол не смеет
отказаться от партии экарте (франц.).> Но есть ли шансы выиграть? Да,
положение отчаянное, но решимость герцога - тоже. К тому же, разве он не
принадлежит к числу посвященных? Разве он не листал отца Лебрена? Не
состоял членом Клуба Vingt-Un <Двадцать одно (франц.).>? "Si je perds, -
говорит он, - je serai deux fois perdu <Если проиграю, я погибну дважды
(франц.).>, погибну дважды - voila tout! <Вот и все! (франц.).> (Тут его
светлость пожимает плечами.) Si je gagne, je reviendrai a mes ortolans -
que les cartes soient preparees! <Если выиграю, вернусь к своим
ортоланам. - Пусть приготовят карты! (франц.).>".
Aго светлость - весь настороженность и внимание. Его величество -
воплощенная уверенность. При виде их зрителю вспомнились бы Франциск и
Карл. Его светлость думал об игре. Его величество не думал; он тасовал
карты. Герцог снял.
Карты сданы. Открывают козыря - это - да, это король! нет, дама! Его
величество проклял ее мужеподобное одеяние. Де л'Омлет приложил руку к
сердцу.
Они играют. Герцог подсчитывает. Талья окончилась. Его величество
медленно считает, улыбается и отпивает глоток вина. Герцог сбрасывает
одну карту.
- C'est a vous a faire <Вам сдавать (франц.).> , - говорит его
величество, снимая. Его светлость кланяется, сдает и подымается из-за
стола, en presentant le Roi <Предъявляя короля (франц.)>.
Его величество огорчен.
Если бы Александр не был Александром, он хотел бы быть Диогеном;
герцог же на прощанье заверил своего партнера, "que s'il n'eut pas ete
De L'Omelette, il n'aurait point d'objection d'etre le Diable" <Что если
бы он не был де л'Омлетом, он не возражал бы против того, чтобы быть
Дьяволом (франц.).>.
МИСТИФИКАЦИЯ
Эдгар Аллан ПО
ONLINE БИБЛИОТЕКА http://bestlibrary.org.ru
Ну уж коли ваши iannaai e iiioaiu oaeiau, oi eo iia ia iaaiaii
Нел Ноулэ
Барон Ритцнер фон Юнг происходил из знатного венгерского рода, все
представители которого (по крайней мере, насколько проникают в глубь
веков некоторые летописи) в той или иной степени отличались каким-либо
талантом - а большинство из них талантом к тому виду grotesquerie
<Гротескного, причудливого (франц.).>, живые, хотя и не самые яркие
примеры коей дал Тик, состоявший с ними в родстве. Знакомство мое с
бароном Ритцнером началось в великолепном замке Юнг, куда цепь забавных
приключений, не подлежащих обнародованию, забросила меня в летние месяцы
18., года. Там Ритцнер обратил на меня внимание, а я, с некоторым
трудом, постиг отчасти склад его ума. Впоследствии, по мере того, как
дружба наша, позволявшая это понимание, становилась все теснее, росло и
понимание; и когда, после трехлетней разлуки, мы встретились в Г - не, я
знал все, что следовало знать о характере барона Ритцнера фон Юнга.
Помню гул любопытства, вызванный его появлением в университетских
стенах вечером двадцать пятого июня. Помню еще яснее, что, хотя с
первого взгляда все провозгласили его "самым замечательным человеком на
свете", никто не предпринял ни малейшей попытки обосновать подобное
мнение. Его уникальность представлялась столь неопровержимою, что
попытка определить, в чем же она состоит, казалась дерзкою. Но, покамест
оставляя это в стороне, замечу лишь, что не успел он вступить в пределы
университета, как начал оказывать на привычки, манеры, характеры,
кошельки и склонности всех, его окружающих, влияние совершенно
беспредельное и деспотическое и в то же время совершенно неопределенное
и никак не объяснимое. Поэтому его недолгое пребывание образует в
анналах университета целую эру, и все категории лиц, имеющих к
университету прямое или косвенное отношение, называют ее "весьма
экстраординарным временем владычества барона Ритцнера фон Юнга".
По прибытии в Г - н он пришел ко мне домой. Тогда он был
неопределенного возраста, то есть не давал никакой возможности
догадаться о своем возрасте. Ему могли дать пятнадцать или пятьдесят, а
было ему двадцать один год семь месяцев. Он отнюдь не был красавцем -
скорее наоборот. Контуры его лица отличались угловатостью и резкостью:
вздернутый нос; высокий и очень чистый лоб; глаза большие, остекленелые;
взор тяжелый, ничего не выражающий. По его слегка выпяченным губам можно
было догадаться о большем. Верхняя так покоилась на нижней, что
невозможно было вообразить какое-либо сочетание черт, даже самое
сложное, способное производить столь полное и неповторимое впечатление
безграничной гордости, достоинства и покоя.
Несомненно, из вышеуказанного можно вывести, что барон относился к
тем диковинным людям, встречающимся время от времени, которые делают
науку мистификации предметом своих изучении и делом всей своей жизни.
Особое направление ума инстинктивно обратило его к этой науке, а его
наружность неимоверно облегчила ему претворение в действие его замыслов.
Я непререкаемо убежден, что в прославленную пору, столь причудливо
называемую временем владычества барона Ритцнера фон Юнга, ни один
г-нский студент не мог хоть сколько-нибудь проникнуть в тайну его
характера. Я и вправду держусь того мнения, что никто в университете,
исключая меня, ни разу и не помыслил, будто он способен шутить словом
или делом - скорее в этом заподозрили бы старого бульдога, сторожившего
садовые ворота, призрак Гераклита или парик отставного профессора
богословия. Так было, даже когда делалось очевидно, что самые дикие и
непростительные выходки, шутовские бесчинства и плутни если не прямо
исходили от него, то, во всяком случае, совершались при его
посредничестве или потворстве. С позволения сказать, изящество его
мистификаций состояло в его виртуозной способности (обусловленной почти
инстинктивным постижением человеческой природы, а также беспримерным
самообладанием) неизменно представлять учиняемые им проделки
совершающимися отчасти вопреки, отчасти же благодаря его похвальным
усилиям предотвратить их ради того, дабы Alma Mater <Мать-кормилица
(название студентами университета) (лат.).> сохраняла в
неприкосновенности свое благоприличие и достоинство. Острое, глубокое и
крайнее огорчение при всякой неудаче столь достохвальных тщании
пронизывало каждую черточку его облика, не оставляя в сердцах даже самых
недоверчивых из его однокашников никакого места для сомнений в
искренности. Не менее того заслуживала внимания ловкость, с какою он
умудрялся перемещать внимание с творца на творение - со своей персоны на
те нелепые затеи, которые он измышлял. Я ни разу более не видывал, чтобы
заправский мистификатор избежал естественного следствия своих маневров -
всеобщего несерьезного отношения к собственной персоне. Постоянно
пребывая в атмосфере причуд, друг мой казался человеком самых строгих
