расчет это обстоятельство, то покажется совершенно невероятным, чтобы
скорость восхождения могла увеличиться в верхних слоях атмосферы, плотность
которых быстро уменьшается. С другой стороны, я не знаю ни одного отчета о
воздушном путешествии, в котором бы сообщалось об уменьшении скорости но
мере подъема; а между тем она, несомненно, должна бы была уменьшаться - хотя
бы вследствие просачиванья газа сквозь оболочку шара, покрытую обыкновенным
лаком, - не говоря о других причинах. Одна эта потеря газа должна бы
тормозить ускорение, возникающее в результате удаления шара от центра земли.
Имея в виду все эти обстоятельства, я полагал, что если только найду на моем
пути среду, о которой упоминал выше, и если эта среда в основных своих
свойствах будет представлять собой то самое, что мы называем атмосферным
воздухом, то степень ее разрежения не окажет особого влияния - то есть не
отразится на быстроте моего взлета, - так как по мере разрежения среды
станет соответственно разрежаться и газ внутри шара (для предотвращения
разрыва оболочки я могу выпускать его по мере надобности с помощью клапана);
в то же время, оставаясь тем, что он есть, газ всегда окажется относительно
легче, чем какая бы то ни была смесь азота с кислородом. Таким образом, я
имел основание надеяться - даже, собственно говоря, быть почти уверенным, -
что ни в какой момент моего взлета мне не придется достигнуть пункта, в
котором вес моего огромного шара, заключенного в нем газа, корзины и ее
содержимого превзойдет вес вытесняемого ими воздуха. А только это последнее
обстоятельство могло бы остановить мое восхождение. Но если даже я и
достигну такого пункта, то могу выбросить около трехсот фунтов балласта и
других материалов. Тем временем сила тяготения будет непрерывно уменьшаться
пропорционально квадратам расстояний, а скорость полета увеличиваться в
чудовищной прогрессии, так что в конце концов я попаду в сферу, где земное
притяжение уступит место притяжению луны.
Еще одно обстоятельство несколько смущало меня. Замечено, что при
подъеме воздушного шара на значительную высоту воздухоплаватель испытывает,
помимо затрудненного дыхания, ряд болезненных ощущений, сопровождающихся
кровотечением из носа и другими тревожными признаками, которые усиливаются
по мере подъема [После опубликования отчета Ганса Пфааля я узнал, что
известный аэронавт мистер Грин и другие позднейшие воздухоплаватели
опровергают мнение Гумбольдта об этом предмете и говорят об уменьшении
болезненных явлений, - вполне согласно с изложенной здесь теорией.]. Это
обстоятельство наводило на размышления весьма неприятного свойства. Что,
если эти болезненные явления будут все усиливаться и окончатся смертью?
Однако я решил, что этого вряд ли следует опасаться. Ведь их причина
заключается в постепенном уменьшении обычного атмосферного давления на
поверхность тела и в соответственном расширении поверхностных кровяных
сосудов - а не в расстройстве органической системы, как при затрудненном
дыхании, вызванном тем, что разреженный воздух по своему химическому составу
недостаточен для обновления крови в желудочках сердца. Оставив в стороне это
недостаточное обновление крови, я не вижу, почему бы жизнь не могла
продолжаться даже в вакууме, так как расширение и сжатие груди, называемое
обычно дыханием, есть чисто мышечное явление и вовсе не следствие, а причина
дыхания. Словом, я рассудил, что когда тело привыкнет к недостаточному
атмосферному давлению, болезненные ощущения постепенно уменьшатся, а я пока
что уж как-нибудь перетерплю, здоровье у меня железное.
Таким образом, я, с позволения ваших превосходительств, подробно
изложил некоторые - хотя далеко не все - соображения, которые легли в основу
моего плана путешествия на луну. А теперь возвращусь к описанию результатов
моей попытки - с виду столь безрассудной и, во всяком случае, единственной в
летописях человечества.
Достигнув уже упомянутой высоты в три и три четверти мили, я выбросил
из корзины горсть перьев и убедился, что шар мой продолжает подниматься с
достаточной быстротой и, следовательно, пока нет надобности выбрасывать
балласт. Я был очень доволен этим обстоятельством, так как хотел сохранить
как можно больше тяжести, не зная наверняка, какова степень притяжения луны
и плотность лунной атмосферы. Пока я не испытывал никаких болезненных
ощущений, дышал вполне свободно и не чувствовал ни малейшей головной боли.
Кошка расположилась на моем пальто, которое я снял, и с напускным
равнодушием поглядывала на голубей. Голуби, которых я привязал за ноги,
чтобы они не улетели, деловито клевали зерна риса, насыпанные на дно
корзины. В двадцать минут седьмого высотомер показал высоту в 26400 футов,
то есть пять с лишним миль. Простор, открывавшийся подо мною, казался
безграничным. На самом деле, с помощью сферической тригонометрии нетрудно
вычислить, какую часть земной поверхности я мог охватить взглядом. Ведь
выпуклая поверхность сегмента шара относится ко всей его поверхности, как
обращенный синус сегмента к диаметру шара. В данном случае обращенный синус
- то есть, иными словами, толщина сегмента, находившегося подо мною, почти
равнялась расстоянию, на котором я находился от земли, или высоте пункта
наблюдения; следовательно, часть земной поверхности, доступная моему взору,
выражалась отношением пяти миль к восьми тысячам. Иными словами, я видел
одну тысячешестисотую часть всей земной поверхности. Море казалось гладким,
как зеркало, хотя в зрительную трубку я мог убедиться, что волнение на нем
очень сильное. Корабль давно исчез в восточном направлении. Теперь я по
временам испытывал жестокую головную боль, в особенности за ушами, хотя
дышал довольно свободно. Кошка и голуби чувствовали себя, по-видимому, как
нельзя лучше.
Без двадцати минут семь мой шар попал в слой густых облаков, которые
причинили мне немало неприятностей, повредив сгущающий аппарат и промочив
меня до костей. Это была, без сомнения, весьма странная встреча: я никак не
ожидал, что подобные облака могут быть на такой огромной высоте. Все же я
счел за лучшее выбросить два пятифунтовых мешка с балластом, оставив про
запас сто шестьдесят пять фунтов. После этого я быстро выбрался из облаков и
убедился, что скорость подъема значительно возросла. Спустя несколько секунд
после того, как я оставил под собой облако, молния прорезала его с одного
конца до другого, и все оно вспыхнуло, точно груда раскаленного угля.
Напомню, что это происходило при ясном дневном свете. Никакая фантазия не в
силах представить себе великолепие подобного явления; случись оно ночью, оно
было бы точной картиной ада. Даже теперь волосы поднялись дыбом на моей
голове, когда я смотрел в глубь этих зияющих бездн и мое воображение
блуждало среди огненных зал с причудливыми сводами, развалин и пропастей,
озаренных багровым, нездешним светом. Я едва избежал опасности. Если бы шар
помедлил еще немного внутри облака - иными словами, если бы сырость не
заставила меня выбросить два мешка с балластом - последствием могла быть - и
была бы, по всей вероятности, - моя гибель. Такие случайности для воздушного
шара, может быть, опаснее всего, хотя их обычно не принимают в расчет. Тем
временем я оказался уже на достаточной высоте, чтобы считать себя
застрахованным от дальнейших приключений в том же роде.
Я продолжал быстро подниматься, и к семи часам высотомер показал высоту
не менее девяти с половиной миль. Мне уже становилось трудно дышать, голова
мучительно болела, с некоторых пор я чувствовал какую-то влагу на щеках и
вскоре убедился, что из ушей у меня течет кровь. Глаза тоже болели; когда я
провел по ним рукой, мне показалось, что они вылезли из орбит; все предметы
в корзине и самый шар приняли уродливые очертания. Эти болезненные симптомы
оказались сильнее, чем я ожидал, и не на шутку встревожили меня.
Расстроенный, хорошенько не отдавая себе отчета в том, что делаю, я совершил
нечто в высшей степени неблагоразумное: выбросил из корзины три пятифунтовых
мешка с балластом. Шар рванулся и перенес меня сразу в столь разреженный
слой атмосферы, что результат едва не оказался роковым для меня и моего
предприятия. Я внезапно почувствовал припадок удушья, продолжавшийся не
менее пяти минут; даже когда он прекратился, я не мог вздохнуть как следует.
Кровь струилась у меня из носа, из ушей и даже из глаз. Голуби отчаянно
бились, стараясь вырваться на волю; кошка жалобно мяукала и, высунув язык,
металась туда и сюда, точно проглотила отраву. Слишком поздно поняв свою
ошибку, я пришел в отчаяние. Я ожидал неминуемой и близкой смерти.
Физические страдания почти лишили меня способности предпринять что-либо для
спасения своей жизни, мозг почти отказывался работать, а головная боль
усиливалась с каждой минутой. Чувствуя близость обморока, я хотел было
дернуть веревку, соединенную с клапаном, чтобы спуститься на землю, - как
вдруг вспомнил о том, что я проделал с кредиторами, и о вероятных
последствиях, ожидающих меня в случае возвращения на землю. Это воспоминание
остановило меня. Я лег на дно корзины и постарался собраться с мыслями. Это
удалось мне настолько, что я решил пустить себе кровь. За неимением ланцета
я произвел эту операцию, открыв вену на левой руке с помощью перочинного
ножа. Как только потекла кровь, я почувствовал большое облегчение, а когда
вышло с полчашки, худшие из болезненных симптомов совершенно исчезли. Все ж
я не решился встать и, кое-как забинтовав руку, пролежал еще о четверть
часа. Наконец я поднялся; оказалось, что все болезненные ощущения,
преследовавшие меня в течение последнего часа, исчезли. Только дыхание было
по-прежнему затруднено, и я понял, что вскоре придется прибегнуть к
конденсатору. Случайно взглянув на кошку, которая снова улеглась на пальто,
я увидел, к своему крайнему изумлению, что во время моего припадка она
разрешилась тремя котятами. Этого прибавления пассажиров я отнюдь не ожидал,
но был им очень доволен: оно давало мне возможность проверить гипотезу,
которая более чем что-либо другое повлияла на мое решение. Я объяснял
болезненные явления, испытываемые воздухоплавателем на известной высоте,
привычкой к определенному давлению атмосферы около земной поверхности. Если
котята будут страдать в такой же степени, как мать, то моя теория, видимо,
ошибочна, если же нет - она вполне подтвердится.
К восьми часам я достиг семнадцати миль над поверхностью земли.
Очевидно, скорость подъема возрастала, и если бы даже я не выбросил
балласта, то заметил бы это ускорение, хотя, конечно, оно не совершилось бы
так быстро. Жестокая боль в голове и ушах по временам возвращалась; иногда
текла из носа кровь; но, в общем, страдания мои были гораздо незначительнее,
чем я ожидал. Только дышать становилось все труднее, и каждый вздох
сопровождался мучительными спазмами в груди. Я распаковал аппарат для
конденсации воздуха и принялся налаживать его.
С этой высоты на землю открывался великолепный вид. К западу, к северу
и к югу, насколько мог охватить глаз, расстилалась бесконечная гладь океана,
приобретавшая с каждой минутой все более яркий голубой оттенок. Вдали, на
востоке, вырисовывалась Великобритания, все атлантическое побережье Франции
и Испании и часть северной окраины Африканского материка. Подробностей,
разумеется, не было видно, и самые пышные города точно исчезли с лица земли.
Больше всего удивила меня кажущаяся вогнутость земной поверхности. Я,
