теоретической астрономии, сочинение не то берлинского профессора Энке, не то
француза с такой же фамилией. Я немножко маракую в астрономии и вскоре
совершенно углубился в чтение; я прочел книгу дважды, прежде чем сообразил,
где я и что я. Тем временем стемнело, и пора было идти домой. Но книжка (в
связи с новым открытием по части пневматики, тайну которого сообщил мне
недавно один мой родственник из Нанта) произвела на меня неизгладимое
впечатление, и, блуждая по темным улицам, я размышлял о странных и не всегда
понятных рассуждениях автора. Некоторые места особенно поразили мое
воображение. Чем больше я раздумывал над ними, тем сильнее они занимали
меня. Недостаточность моего образования и, в частности, отсутствие знаний по
естественным наукам отнюдь не внушали мне недоверия к моей способности
понять прочтенное или к тем смутным сведениям, которые явились результатом
чтения, - все это только пуще разжигало мое воображение. Я был настолько
безрассуден или настолько рассудителен, что спрашивал себя: точно ли нелепы
фантастические идеи, возникающие в причудливых умах, и не обладают ли они в
ряде случаев силой, реальностью и другими свойствами, присущими инстинкту
или вдохновению?
Я пришел домой поздно и тотчас лег в постель. Но голова моя была
слишком взбудоражена, и я целую ночь провел в размышлениях. Поднявшись
спозаранку, я поспешил в книжную лавку и купил несколько трактатов по
механике и практической астрономии, истратив на них всю имевшуюся у меня
скудную наличность. Затем, благополучно вернувшись домой с приобретенными
книгами, я стал посвящать чтению каждую свободную минуту и вскоре достиг
знаний, которые счел достаточными для того, чтобы привести в исполнение
план, внушенный мне дьяволом или моим добрым гением. В то же время я всеми
силами старался умаслить трех кредиторов, столь жестоко донимавших меня. В
конце концов я преуспел в этом, уплатив половину долга из денег, вырученных
от продажи кое-каких домашних вещей, и обещав уплатить остальное, когда
приведу в исполнение один проектец, в осуществлении которого они (люди
совершенно невежественные) согласились мне помочь.
Уладив таким образом свои дела, я при помощи жены и с соблюдением
строжайшей тайны постарался сбыть свое остальное имущество и собрал
порядочную сумму денег, занимая по мелочам, где придется, под разными
предлогами и (со стыдом должен сознаться) не имея притом никаких надежд
возвратить эти долги в будущем. На деньги, добытые таким путем, я помаленьку
накупил: очень тонкого кембрикового муслина, кусками по двенадцати ярдов
каждый, веревок, каучукового лака, широкую и глубокую плетеную корзину,
сделанную по заказу, и разных других материалов, необходимых для сооружения
и оснастки воздушного шара огромных размеров. Изготовление шара я поручил
жене, дав ей надлежащие указания, и просил окончить работу как можно скорее;
сам же тем временем сплел сетку, снабдив ее обручами и крепкими веревками, и
приобрел множество инструментов и материалов для опытов в верхних слоях
атмосферы. Далее, я перевез ночью в глухой закоулок на восточной окраине
Роттердама пять бочек, обитых железными обручами, вместимостью в пятьдесят
галлонов каждая, и шестую побольше, полдюжины жестяных труб в десять футов
длиной и в три дюйма диаметром, запас особого металлического вещества, или
полуметалла, название которого я не могу открыть, и двенадцать бутылей самой
обыкновенной кислоты. Газа, получаемого с помощью этих материалов, еще
никто, кроме меня, не добывал - или, по крайней мере, он никогда не
применялся для подобной цели. Я могу только сообщить, что он является
составной частью азота, так долго считавшегося неразложимым, и что плотность
его в 37,4 раза меньше плотности водорода. Он не имеет вкуса, но обладает
запахом; очищенный - горит зеленоватым пламенем и безусловно смертелен для
всякого живого существа. Я мог бы описать его во всех подробностях, но, как
уже намекнул выше, право на это открытие принадлежит по справедливости
одному нантскому гражданину, который поделился со мною своей тайной на
известных условиях. Он же сообщил мне, ничего не зная о моих намерениях,
способ изготовления воздушных шаров из кожи одного животного, сквозь которую
газ почти не проникает. Я, однако, нашел этот способ слишком дорогим и
решил, что в конце концов кембриковый муслин, покрытый слоем каучука, ничуть
не хуже. Упоминаю об этом, так как считаю весьма возможным, что мой нантский
родственник попытается сделать воздушный шар с помощью нового газа и
материала, о котором я говорил выше, - и отнюдь не желаю отнимать у него
честь столь замечательного открытия.
На тех местах, где во время наполнения шара должны были находиться
бочки поменьше, я выкопал небольшие ямы, так что они образовали круг
диаметром в двадцать пять футов. В центре этого круга была вырыта яма
поглубже, над которой я намеревался поставить большую бочку. Затем я опустил
в каждую из пяти маленьких ям ящик с порохом, по пятидесяти фунтов в каждом,
а в большую - бочонок со ста пятьюдесятью фунтами пушечного пороха. Соединив
бочонок и ящики подземными проводами и приспособив к одному из ящиков фитиль
в четыре фута длиною, я прикрыл его бочкой, так что конец фитиля высовывался
из-под нее только на дюйм; потом засыпал остальные ямы и установил над ними
бочки в надлежащем положении.
Кроме перечисленных выше приспособлений, я припрятал в своей мастерской
аппарат господина Гримма для сгущения атмосферного воздуха. Впрочем, эта
машина, чтобы удовлетворить моим целям, потребовала значительных изменений.
Но путем упорного труда и неутомимой настойчивости мне удалось преодолеть
все эти трудности. Вскоре мой шар был готов. Он вмещал более сорока тысяч
кубических футов газа и легко мог поднять меня, мои запасы и сто семьдесят
пять фунтов балласта. Шар был покрыт тройным слоем лака, и я убедился, что
кембриковый муслин ничуть не уступает шелку, так же прочен, но гораздо
дешевле.
Когда все было готово, я взял со своей жены клятву хранить в тайне все
мои действия с того дня, когда я в первый раз посетил книжную лавку; затем,
обещав вернуться, как только позволят обстоятельства, я отдал ей оставшиеся
у меня деньги и распростился с нею. Мне нечего было беспокоиться на ее счет.
Моя жена, что называется, ловкая баба и сумеет прожить на свете без моей
помощи. Говоря откровенно, мне сдается, что она всегда считала меня лентяем,
дармоедом, способным только строить воздушные замки, и была очень рада
отделаться от меня. Итак, простившись с ней в одну темную ночь, я захватил с
собой в качестве адъютантов трех кредиторов, доставивших мне столько
неприятностей, и мы потащили шар, корзину и прочие принадлежности окольным
путем к месту отправки, где уже были заготовлены все остальные материалы.
Все оказалось в порядке, и я немедленно приступил, к делу.
Было первое апреля. Как я уже сказал, ночь стояла темная, на небе ни
звездочки; моросил мелкий дождь, по милости которого мы чувствовали себя
весьма скверно. Но пуще всего меня беспокоил шар, который, хотя и был покрыт
лаком, однако сильно отяжелел от сырости; да и порох мог подмокнуть. Итак, я
попросил моих трех кредиторов приняться за работу и как можно ретивее:
толочь лед около большой бочки и размешивать кислоту в остальных. Однако они
смертельно надоедали мне вопросами - к чему все эти приготовления, и страшно
злились на тяжелую работу, которую я заставил их делать. Какой прок,
говорили они, выйдет из того, что они промокнут до костей, принимая участие
в таком ужасном колдовстве? Я начинал чувствовать себя очень неловко и
работал изо всех сил, так как эти дураки, видимо, действительно вообразили,
будто я заключил договор с дьяволом. Я ужасно боялся, что они совсем уйдут
от меня. Как бы то ни было, я старался уговорить их, обещая расплатиться
полностью, лишь только мы доведем мое предприятие до конца. Без сомнения,
они по-своему истолковали эти слова, решив, что я должен получить изрядную
сумму чистоганом; а до моей души им, конечно, не было никакого дела, - лишь
бы я уплатил долг да прибавил малую толику за услуги.
Через четыре с половиной часа шар был в достаточной степени наполнен. Я
привязал корзину и положил в нее мой багаж: зрительную трубку, высотомер с
некоторыми важными усовершенствованиями, термометр, электрометр, компас,
циркуль, секундные часы, колокольчик, рупор и прочее и прочее; кроме того,
тщательно закупоренный пробкой стеклянный шар, из которого был выкачан
воздух, аппарат для сгущения воздуха, запас негашеной извести, кусок воска и
обильный запас воды и съестных припасов, главным образом пеммикана, который
содержит много питательных веществ при сравнительно небольшом объеме. Я
захватил также пару голубей и кошку,
Рассвет был близок, и я решил, что пора лететь. Уронив, словно
нечаянно, сигару, я воспользовался этим предлогом и, поднимая ее, зажег
кончик фитиля, высовывавшийся, как было описано выше, из-под одной бочки
меньшего размера. Этот маневр остался совершенно не замеченным моими
кредиторами. Затем я вскочил в корзину, одним махом перерезал веревку,
прикреплявшую шар к земле, и с удовольствием убедился, что поднимаюсь с
головокружительной быстротой, унося с собою сто семьдесят пять фунтов
балласта (а мог бы унести вдвое больше). В минуту взлета высотомер показывал
тридцать дюймов, а термометр - 19ь.
Но едва я поднялся на высоту пятидесяти ярдов, как вдогонку мне взвился
с ужаснейшим ревом и свистом такой страшный вихрь огня, песку, горящих
обломков, расплавленного металла, растерзанных тел, что сердце мое замерло,
и я повалился на дно корзины, дрожа от страха. Мне стало ясно, что я
переусердствовал и что главные последствия толчка еще впереди. И точно, не
прошло секунды, как вся моя кровь хлынула к вискам, и тотчас раздался взрыв,
которого я никогда не забуду. Казалось, рушится самый небосвод.
Впоследствии, размышляя над этим приключением, я понял, что причиной столь
непомерной силы взрыва было положение моего шара как раз на линии
сильнейшего действия этого взрыва. Но в ту минуту я думал только о спасении
жизни. Сначала шар съежился, потом завертелся с ужасающей быстротой и,
наконец, крутясь и шатаясь, точно пьяный, выбросил меня из корзины, так что
я повис на страшной высоте вниз головой на тонкой бечевке фута в три длиною,
случайно проскользнувшей в отверстие близ дна корзины и каким-то чудом
обмотавшейся вокруг моей левой ноги. Невозможно, решительно невозможно
изобразить ужас моего положения. Я задыхался, дрожь, точно при лихорадке,
сотрясала каждый нерв, каждый мускул моего тела, я чувствовал, что глаза мои
вылезают из орбит, отвратительная тошнота подступала к горлу, - и наконец я
лишился чувств.
Долго ли я провисел в таком положении, решительно не знаю. Должно быть,
немало времени, ибо, когда я начал приходить в сознание, утро уже наступило,
шар несся на чудовищной высоте над безбрежным океаном, и ни признака земли
не было видно по всему широкому кругу горизонта. Я, однако, вовсе не
испытывал такого отчаяния, как можно было ожидать. В самом деле, было что-то
безумное в том спокойствии, с каким я принялся обсуждать свое положение. Я
поднес к глазам одну руку, потом другую и удивился, отчего это вены на них
налились кровью я ногти так страшно посинели. Затем тщательно исследовал
голову, несколько раз тряхнул ею, ощупал очень подробно и наконец убедился,
к своему удовольствию, что она отнюдь не больше воздушного шара, как мне
