университеты подверглись чрезвычайным ограничениям и исключительному
надзору. Преподавание философии было упразднено; посылка за границу молодых
людей для подготовления к профессуре прекращена; число студентов ограничено
для каждого университета определенным комплектом (300 человек); студентов
стали обучать военной маршировке и строевым уставам. Эта последняя мера была
введена и в старших классах гимназии. Министерство народного просвещения,
которому была в то время подчинена цензура, чрезвычайно усилило строгости,
запрещая всякую попытку в журналах, книгах и лекциях касаться политических
тем. Последние годы царствования императора Николая I заслужили поэтому
славу необыкновенно суровой эпохи, когда была подавлена всякая общественная
жизнь и угнетены наука и литература. Малейшее подозрение в том, что
какое-либо лицо утратило "непорочность мнений" и стало неблагонадежным,
влекло за собой опалу и наказание без суда.
Отношение общества к деятельности императора Николая I. Знакомясь с
правительственной деятельностью изучаемой эпохи, мы приходим к заключению,
что первое время царствования Николая 1 было временем бодрой работы,
поступательный характер которой, по сравнению с концом предшествующего
царствования, очевиден. Однако позднейший наблюдатель с удивлением
убеждается, что эта бодрая деятельность не привлекала к себе ни участия, ни
сочувствия лучших интеллигентных сил тогдашнего общества и не создала
императору Николаю I той популярности, которой пользовался в свои лучшие
годы его предшественник Александр. Одну из причин этого явления можно видеть
в том, что само правительство императора Николая I желало действовать
независимо от общества и стремилось ограничить круг своих советников и
сотрудников сферой бюрократии. На это мы уже указывали. Другая же причина
сложнее. Она коренится в обстоятельствах, создавших попытку декабристов и
репрессию 1825--1826 гг. Как мы видели, умственное движение, породившее
заговор декабристов, имело и другие ветви. Когда одни из его участников
устремились в практику, другие предались умозрению; когда одни мечтали о
немедленной перемене жизненных условий, другие ограничивались критикой этих
условий с точки зрения абсолютного знания и определением идеальных основ
русской общественности. Настроение различных кружков было различно, и далеко
не вся интеллигенция сочувствовала бурным планам декабристов. Но разгром
декабристов болезненно отразился не на одном их круге, а на всей той среде,
которая образовала свои взгляды и симпатии под влиянием западноевропейских
идей. Единство культурного корня живо чувствовалось не только всеми ветвями
данного умственного направления, но даже и самим правительством, подозрение
которого направлялось далее пределов уличенной среды; а страх перед этим
подозрением и отчуждение от карающей силы охватывали не только причастных к
14 декабря, но и не причастных к нему сторонников западной культуры и
последователей европейской философии. Поэтому как бы хорошо ни
зарекомендовала себя новая власть, как бы ни была она далека от уничтоженной
ею "аракчеевщины", она все-таки оставалась для людей данного направления
карающей силой. А между тем именно эти люди и стояли во главе умственного
движения той эпохи. Когда они сгруппировались в два известных нам лагеря
"западников" и "славянофилов", оказалось, что оба эти лагеря одинаково чужды
правительственному кругу, одинаково далеки от его взглядов и работ и
одинаково для него подозрительны. Неудивительно, что в таком положении
очутились западники. Мы знаем, как, преклоняясь перед западной культурой,
они судили русскую действительность с высоты европейской философии и
политических теорий; они, конечно, находили ее отсталой и подлежащей
беспощадной реформе. Труднее понять, как оказались в оппозиции славянофилы.
Не один раз правительство императора Николая I (устами министра народного
просвещения графа С. С. Уварова) объявляло свой лозунг: православие,
самодержавие, народность. Эти же слова могли быть и лозунгом славянофилов,
ибо указывали на те основы самобытного русского порядка, церковного,
политического и общественного, выяснение которых составляло задачу
славянофилов. Но славянофилы понимали эти основы иначе, чем представители
"официальной народности". Для последних слова "православие" и "самодержавие"
означали тот порядок, который существовал в современности: славянофилы же
идеал православия и самодержавия видели в московской эпохе, где церковь им
казалась независимой от государства носительницей соборного начала, а
государство представлялось "земским", в котором принадлежала, по словам К.
Аксакова, "правительству сила власти, земле -- сила мнения". Современный же
им строй славянофилы почитали извращенным благодаря господству бюрократизма
в сфере церковной и государственной жизни. Что же касается термина
"народность", то официально он означал лишь ту совокупность черт
господствующего в государстве русского племени, на которой держался данный
государственный порядок; славянофилы же искали черт "народного духа" во всем
славянстве и полагали, что государственный строй, созданный Петром Великим,
"утешает народный дух", а не выражает его. Поэтому ко всем тем, кого
славянофилы подозревали в служении "официальной народности", они относились
враждебно; от официальных же сфер держались очень далеко, вызывая на себя не
только подозрения, но и гонение.
Таким образом установилось своеобразное отчуждение между властью и теми
общественными группами, которые по широте своего образования и по
сознательности патриотического чувства могли бы быть наиболее полезны для
власти. Обе силы -- и правительственная, и общественная -- сторонились одна
от другой в чувствах взаимного недоверия и непонимания и обе терпели от
рокового недоразумения. Лучшие представители общественной мысли, имена
которых мы теперь произносим с уважением (Хомяков, Киреевские, Аксаковы,
Белинский, Герцен, Грановский, историк Соловьев), были подозреваемы и
стеснены в своей литературной деятельности и личной жизни, чувствовали себя
гонимыми и роптали (а Герцен даже эмигрировал). Лишенные доверия власти, они
не могли принести той пользы отечеству, на какую были способны. А власть,
уединив себя от общества, должна была с течением времени испытать все
неудобства такого положения. Пока в распоряжении императора Николая I
находились люди предшествующего царствования (Сперанский, Кочубей, Киселев),
дело шло бодро и живо. Когда же они сошли со сцены, на смену им не являлось
лиц, им равных по широте кругозора и теоретической подготовке. Общество
таило в себе достаточное число способных людей, и в эпоху реформ императора
Александра II они вышли наружу. Но при императоре Николае I к обществу не
обращались и от него не брали ничего; канцелярии же давали только
исполнителей-формалистов, далеких от действительной жизни. К концу
царствования императора Николая I система бюрократизма отчуждавшая власть от
общества, привела к господству именно канцелярского формализма, совершенно
лишенного той бодрости и готовности к реформам, какую мы видели в начале
этого царствования.
Внешняя политика императора Николая I имела своим исходным пунктом
принцип легитимизма, лежавший в основе "Священного Союза". Сталкиваясь с
обстоятельствами, волновавшими тогда юго-восток Европы, принцип легитимизма
подвергался серьезному испытанию; приходилось, наблюдая брожение балканских
христиан (славян и греков), поддерживать "законную" власть фанатических
мусульман над гонимыми "подданными" -- христианами, и притом православными,
единоверными России. Император Александр так и поступал: он "покинул дело
Греции, потому что усмотрел в войне греков революционный признак времени".
Император Николай не мог сохранить такой прямолинейности и, в конце концов,
жертвуя своим руководящим принципом, стал за христиан против турок. Вступая
на престол, он застал отношения России и Турции очень недружелюбными; но
все-таки сначала не видел необходимости воевать с турками из-за греков. Он
согласился лишь на то, чтобы совместно с Англией и Францией принять
дипломатические меры против турецких зверств и постараться примирить султана
с греками. Только в 1827 г., когда стало ясно, что дипломатия бессильна и
что нельзя допускать дальнейших истязаний греческого населения, Англия,
Франция и Россия условились силой прекратить борьбу турок с греками.
Соединенные эскадры -- русская, английская и французская -- заперли турецкий
флот, действовавший против греков, в гавани г. Наварина (древний Пилос на
западном берегу Пелопоннеса) и сожгли его после кровопролитной битвы (20
октября 1827 г.). Наваринская битва была турками приписана главным образом
враждебному влиянию русского правительства, и Турция стала готовиться к
войне с Россией. Война началась в 1828 г. Русские войска перешли Дунай и
осадили турецкие крепости Варну и Шумлу. Взятие Варны позволило русским
получать припасы морем, при посредстве своего флота, и открыло дорогу за
Балканы. Но Шумла не сдалась и послужила оплотом для многих наступательных
движений турок. Положение русской армии не раз становилось трудным. Только
тогда, когда русскому главнокомандующему, генералу Дибичу, удалось выманить
турецкую армию из Шумлы и нанести ей страшное поражение (уд. Кулевчи), дела
изменились к лучшему. Дибич двинулся за Балканы и взял Адрианополь, вторую
столицу Турции. В то же время в азиатской Турции граф Паскевич успел взять
турецкие крепости Карс и Ахалцых и после удачных боев с турецкой армией
занял Эрзерум. Победы русских получили решительный характер, и турки просили
мира. Мир был заключен в 1829 г. в Адрианополе на следующих условиях: Россия
приобрела левый берег нижнего Дуная, с островами в дунайских устьях, и
восточный берег Черного моря (от устья р. Кубани до порта св. Николая, также
г. Ахалцых с его областью). Кроме того, турецкое правительство давало
свободу торговли русским в Турции и открывало свободный проход через Босфор
и Дарданеллы кораблям всех дружественных наций.
Важным условием мира было еще и то, что подвластные Турции княжества
Молдавия, Валахия и Сербия получили полную внутреннюю автономию и стали под
покровительство России. По русскому настоянию, была также признана турками
независимость греческих земель на юге Балканского полуострова (из этих
земель в 1830 г., по соглашению держав, образовано было королевство Греция).
Таким образом в силу условий Адрианопольского мира Россия получила право
вмешательства во внутренние дела Турции как заступница и покровительница
одноплеменных и единоверных ей подданных султана. Вскоре (1833) сам султан
прибег к помощи России во время восстания против него египетского паши.
Русский флот пришел в Константинополь и высадил войска на малоазиатский
берег для защиты Босфора от египетских войск. Дело не дошло до боя, так как
европейская дипломатия успела склонить восставших к покорности султану. Но
султан в благодарность за защиту заключил с Россией особый договор, которым
обязался запереть Босфор и Дарданеллы для военных судов всех иностранных
держав. Этим договором создано было преобладающее влияние России в
ослабевшей Турции. Из врага, наиболее грозного и ненавидимого Турцией,
Россия превратилась как бы в друга и защитника "больного человека" -- так
император Николай называл разлагавшуюся Турецкую империю. Преобладание
России в турецких делах, создавшееся очень быстро, произвело тревогу среди
