касается покойника, лежавшего в часовне, имя которого едва ли
было его настоящим именем, то мальчиков он нисколько не
тревожил.
Кадфаэль довел лошадь до конюшенного двора, освещенного
парой факелов у ворот, расседлал ее и как следует обтер. В
конюшне все было тихо, -- разве что негромко вздыхал
поднявшийся к ночи ветер, да раздавался редкий стук копыт
какой-нибудь лошади, переступавшей с ноги на ногу в стойле.
Кадфаэль завел свою лошадь, повесил на стену упряжь и
повернулся к выходу.
И тут он заметил человека, молча стоявшего в воротах.
-- Добрый вечер, брат! -- приветствовал его рейф из
ковентри.
-- Это вы? -- спросил Кадфаэль. -- Не меня ли ищите?
Простите, что заставил себя ждать, вам ведь завтра в дорогу.
-- Я увидел тебя на большом дворе. Давеча ты сделал мне
одно предложение... -- тихо вымолвил Рейф. -- Если еще не
поздно, я бы принял его. Не так-то просто оказалось обработать
рану одной рукой.
-- Идемте, -- позвал Кадфаэль. -- В моем сарайчике нам
никто не помешает.
Сумерки еще не сгустились до полной темноты. Поздние розы
маячили в саду на своих переросших колючих стеблях. Их
наполовину облетевшие лепестки ветер гнал по темной земле. За
высокой изгородью травного сада было все еще тепло.
-- Подождите, сейчас я зажгу лампу, -- сказал Кадфаэль.
Несколько минут он потратил на то, чтобы высечь искру,
раздуть пламя и зажечь от него свою лампу. Рейф ждал молча и не
двигался с места, покуда пламя не разгорелось. Затем он вошел в
сарайчик и с любопытством принялся разглядывать ряды кувшинов и
бутылей, чашки и ступки, а также висевшие над головой пучки
сушеных зелий, которые шуршали на тянувшем от входа сквозняке.
Рейф молча снял плащ и выпростал руку из рукава.
Кадфаэль поднес лампу поближе и установил ее так, чтобы
она освещала неумелую, запятнанную кровью повязку, что была
наложена на рану. Рейф настороженно, но терпеливо сидел на
лавке у стены, пристально глядя в лицо склонившегося над ним
пожилого человека.
-- Брат, -- вымолвил он, -- я думаю, мне следует назвать
тебе свое имя.
-- Зачем? -- возразил Кадфаэль. -- Имени Рейф мне вполне
достаточно.
-- Тебе, может быть, и достаточно, но не мне. Там, где я
получаю бескорыстную помощь, я плачу правдой. Меня зовут Рейф
де Женвиль...
-- Потерпите, -- остановил его Кадфаэль. -- Повязка
ссохлась, сейчас будет больно.
Он принялся сдирать повязку, кровь запеклась и задубела,
однако если де Женвилю и было больно, он и бровью не повел.
Рана оказалась не очень глубокой, но длинной, -- от плеча почти
до самого локтя, причем края раны разошлись и одной рукой их
никак нельзя было соединить.
-- Держите здесь! Ничего страшного, правда останется
некрасивый шрам. При новой перевязке вам вновь потребуется
посторонняя помощь.
-- Когда я отъеду отсюда подальше, у меня найдутся
помощники. И никто не узнает, откуда рана. Только ты знаешь,
брат. Ты же сказал: "Он пролил кровь". Наверное, тебе известно
почти все, однако я могу кое-что добавить. Меня зовут Рейф де
Женвиль. Я вассал и, Бог свидетель, друг Бриану Фиц-Каунту, а
также преданный слуга своей госпожи, императрицы. За всю свою
жизнь я никого не убивал, но тот человек никогда больше не
прольет чужую кровь. Ни людей короля, ни на службе у Джеффри
анжуйского, куда, как я полагаю, он и собирался отправиться в
свое время.
Кадфаэль принялся накладывать новую повязку на длинную
рану Рейфа.
-- Положите правую руку сюда и не двигайтесь. Повязка
будет плотной. Кровь сочиться не должна, разве что чуть-чуть.
Края раны прижаты. Но по возможности берегите руку в дороге.
-- Хорошо, -- согласился Рейф, глядя на плотную повязку
вокруг своего плеча, ровную и чистую. -- У тебя легкая рука,
брат. При других обстоятельствах я взял бы тебя как свой
военный трофей.
-- Боюсь, после падения Оксфорда там понадобятся все
лекари страны, -- заметил Кадфаэль с грустью.
-- Нет, этого не случится. Во всяком случае до тех пор,
пока держится армия Бриана. Да и так они вряд ли возьмут
Оксфорд. Первым делом я еду в Валлингфорд к Бриану, дабы отдать
то, что ему причитается.
Кадфаэль укрепил повязку чуть выше локтя и помог Рейфу
вновь просунуть руку в рукав рубашки. Когда с этим было
покончено, Кадфаэль сел рядом с Рейфом на лавку, глядя ему
прямо в глаза. Наступившее молчание было подобно стоявшей
вокруг ночи, теплой, тихой и немного печальной.
-- Это был славный поединок, -- вымолвил наконец Рейф,
глядя в глаза Кадфаэля и как бы сквозь него, словно вновь видел
перед собой каменную часовню в лесу. -- Видя, что он без меча,
я отложил свой меч в сторону. У него был только кинжал.
-- И он уже пускал его в ход, -- заметил Кадфаэль. --
Против человека, который встречал его в прежнем обличье в Тейме
и вполне мог разоблачить его. Как это и сделал сын убитого,
увидев мертвого Кутреда. Сын так и не узнал, что смотрит на
убийцу своего отца.
-- Вот оно как!
-- А нашли ли вы то, что искали?
-- Я пришел за ним, -- мрачно вымолвил Рейф. -- Но я понял
вопрос. Я нашел то, что искал. Это было на алтаре, в ларце.
Нет, не только золото. Драгоценные камни занимают куда меньше
места, их легче нести. Ее собственные драгоценности, которые
она так ценит. Ценит даже больше, чем человека, которому их
следовало передать.
-- Поговаривали, мол, там было какое-то письмо.
-- Да, письмо. Оно у меня. Помнишь требник?
-- Помню. Дивная работа. Такая книга впору принцу.
-- Императрице! У этого требника переплет с секретом, там
можно спрятать письмо. Когда императрица и Бриан находились
далеко друг от друга, этот требник путешествовал между ними,
словно доверенный посланник. Одному Богу известно, что она
могла написать своему возлюбленному, находясь всего в
нескольких милях от него, окруженная войсками короля в час
когда счастье отвернулось от нее. Кому достанет мудрости
удержать свой язык и перо в минуту горького отчаяния? Да я и
знать не хочу. Бриан получит письмо и прочтет его, ибо оно
адресовано только ему. Один уже прочел и пытался использовать
письмо в своих целях, -- заметил Рейф. -- Но он уже не в счет.
Голос Рейфа дрогнул от сдерживаемых чувств, однако Рейф не
потерял своего железного самообладания, хотя Кадфаэль ощущал,
что его собеседник, словно летящая стрела, содрогается всем
телом из-за переполнявших его чувств преданной любви и жестокой
ненависти. Рейф никогда не развернет письмо со сломанной
печатью, свидетельствовавшей о подлой измене, -- письмо,
которое содержало священное признание женщины мужчине. Кутред
посмел вероломно ступить на эту святую землю, и он был теперь
мертв. Кадфаэль вовсе не считал, что кара за предательство
оказалась слишком жестокой.
-- Скажи, брат, это грех? -- спросил Рейф де Женвиль,
переборов в себе порыв чувств и вновь успокоившись.
-- Что тут сказать? -- вымолвил кадфаэль. -- Обращайтесь к
исповеднику, когда доберетесь до Валлингфорда. Скажу лишь одно,
было время, когда я поступил бы точно так же.
Просьба о том, что миссия Рейфа де Женвиля должна остаться
тайной, так и не прозвучала, ибо это подразумавалось само
собой.
-- Теперь мне куда лучше, чем утром, -- признался Рейф,
вставая. -- О твоем совете я не забуду. Уеду пораньше и поеду
быстро, ибо свидетели мне ни к чему. Комнату свою я привел в
порядок, чтобы она была готова принять другого гостя.
Попрощаемся здесь. Храни тебя Бог, брат!
-- И вас, -- ответил Кадфаэль.
Рейф вышел из сарайчика в сгущающуюся тьму, шагая твердо и
почти бесшумно по гравийной дорожке и тем более дальше, по
траве. Последние отзвуки его шагов утонули в звуках колокола,
звавшего братьев к повечерию.
Перед заутреней Кадфаэль заглянул на конюшню. Утро стояло
холодное и ясное, в самый раз для поездки верхом. Гнедого
жеребца с белой звездочкой на лбу уже не было в стойле. В
конюшне было пусто и тихо, если не считать веселой болтовни и
смеха, доносившихся из дальнего стойла, где Ричард, вставший
пораньше, дабы проведать своего бедного пони, сослужившего ему
верную службу, веселился вместе с Эдвином, благополучно
перенесшим свое наказание и снова обретшего потерянного было
друга. Они весело чирикали, словно птенчики, покуда не
услышали, как вошел Кадфаэль. Тут они разом притихли, дабы
убедиться в том, что это не брат Жером и не приор Роберт.
Увидев Кадфаэля, мальчики отблагодарили его своими счастливыми
улыбками и вновь вернулись в стойло к пони, где и продолжили
свою болтовню.
Кадфаэлю оставалось только подивиться тому, что леди
Дионисия уже успела навестить своего внука и помириться с ним,
насколько это было возможно в данных обстоятельствах. Наверное,
она не стала особенно унижаться, а вымолвила что-нибудь вроде:
"Ричард, я обсудила с аббатом твое будущее и согласилась
оставить тебя в обители на его попечение. Кутред меня жестоко
обманул, он не был священником. Однако что было, то было. Лучше
не вспоминать об этом". И наверняка наставительно добавила:
"Раз уж я оставила вас здесь, сэр, постарайтесь, чтобы о вас
говорили только хорошее. Слушайтесь наставников и хорошо
учитесь..." На прощание она, наверное, поцеловала внука чуть
теплее, чем прежде, или, возможно, с большей опаской, зная, что
если придется, он сумеет постоять за себя. Однако Ричард,
свободный от тревоги за свое будущее и будущее своих товарищей,
едва ли держал обиду на кого-либо в этом мире.
В этот час Рейф де Женвиль, вассал и друг Бриана
Фиц-Каунта, а также преданный слуга императрицы Матильды, был,
наверно, уже далеко от Шрусбери, следуя своей длинной дорогой
на юг. Тихий и незаметный, он вряд ли обратил на себя чье-либо
внимание, даже если и делал остановки, и едва ли его кто-нибудь
запомнил.
-- Он уехал, -- сказал Кадфаэль. -- Я не хотел возлагать
на тебя бремя выбора, хотя и предполагал, как ты поступишь.
Однако я все сделал сам. Он уехал, и я его не задержал.
Хью с Кадфаэлем сидели на скамье у северной стены травного
сада, где еще задержалось полдневное тепло и была защита от
легкого ветра. Так сиживали они не раз, когда события подходили
к концу, -- усталые, но умиротворенные. Пройдет неделя-другая,
наступят холода, и тут уже не посидишь в свое удовольствие. Эта
затянувшаяся мягкая осень не могла длиться бесконечно, воздух
становился прохладным, обещая близкие морозы и обильные
декабрьские снегопады.
-- Я не забыл, -- заметил Хью, -- что сегодня как раз то
самое "завтра", когда ты обещал мне благополучную развязку.
Значит, говоришь, он уехал! И ты его не задержал! Причем этот
некто не Босье. О его отъезде у тебя болела голова больше
других. Рассказывай же, я тебя слушаю.
Хью умел слушать, не вмешиваясь и не задавая лишних
вопросов. Он мог сидеть, в задумчивом молчании глядя на
увядающий сад и не бросая на собеседника вопрощающих взоров,
однако не пропускал ни единого слова и не требовал лишних
объяснений.
-- Мне и впрямь следует кое в чем признаться, если ты не
против быть моим исповедником, -- вымолвил Кадфаэль.
-- И разумеется, сохранить тайну твоей исповеди! Я
согласен. Правда, никогда еще я не отпускал тебе грехов. Кто же
этот человек, который уехал?
-- Его имя Рейф де Женвиль. Правда, здесь он назвался
Рейфом из Ковентри, сокольничим графа Варвика.
-- Это тот тихоня на гнедом жеребце? Я и видел-то его
