глаз, она сулила блаженство и счастье, но Иван и так считал себя в
отношении Гуга подлецом, не хватало еще и уводить его любовницу... нет! не
любовницу, а любимую! Гуг сам говорил, что он впервые понастоящему
влюбился. Это еще хуже! - Я устал, Ливочка. Дай, я тебя поцелую в щечку - и
иди досыпай, у нас завтра будет тяжкий денек!
- Вот как?!
Она прыгнула Гугу-Ивану на колени, обхватила за шею, прижалась своей
грудью, обжигая его даже сквозь плотный комбинезон. Впилась в губы с
необъяснимой страстью, будто намеревалась приступить к канибальской
трапезе.
Иван сжимал чужими, гуговыми руками ее трепетное, податливое тело и не
знал, что делать. Он попал в чрезвычайно дурацкую, непредусмотренную
ситуацию. В мозгу сверлила подленькая мыслишка, что если даже, в конце
концов, он и предастся любви с этой кисочкой-красавицей, - ведь это же не
он, а сам Гуг, тело-то Гугово, он только в голове сидит, в мозгу, а его
собственное тело, разложенное хитрым прибором на клеточки и атомы,
рассредоточено в этом огромном Гуговом теле. Любить-то ее будет Гуг, и
целовать, и гладить, и упиваться ее нежными горячими грудями, упругими
бедрами, стройными ногами, этой тонкой шеей... Он уже целовал ее,
оглаживал, обжигаясь от пробуждающегося делания, вытягивая из нее пламень
страсти, любовный жар.
- Ты сегодня несмел, как мальчик, - шептала она ему в ухо, - но я тебя
расшевелю, старый обманщик, хитрец. Неужели ты думал, что я не приду к тебе
в эту последнюю нашу ночь?
- Почему последнюю? - растерянно спросил Иван-Гуг.
Она долго не отвечала, жалась к нему губами, телом. Потом будто
выдохнула:
- У меня предчувствие.
- Ерунда! - отрезал Иван-Гуг.
- Нет, - голос ее был грустен, совсем в нем не было ни томности, ни
каприза, - ты наверное выберешься, а я - И нет, я не осилю этого прорыва.
Все! Хватит! Люби меня! В последний раз!
Он не стал ей ничего объяснять, не стал разубеждать. Он припал своими
губами к ее губам. Он не мог ее оттолкнуть от себя, не имел права. Он уже
не думал о настоящем Гуге.
Он думал только о ней, красавице Ливе, которой суждено навсегда остаться
в гиблых подводных рудниках треклятой Гиргеи. Он любил ее, как можно любить
на последнем издыхании, как перед смертью, перед казнью, не оставляя сил на
завтра, на потом. И она отвечала ему тем же.
Разбудил его рев осатанелых динамиков:
- Сдавайтесь! Предлагаем вас сдаваться немедленно...
Иван-Гуг вскочил на ноги. Взглянул на часы - он спал всего тридцать
четыре минуты. Но он был свеж, могуч, силен. Карлик Цай сидел в огромном
кресле. Он был во внутреннем подскафандре. Сам скаф, пока не заваренный,
громоздкий и неуклюжий стоял у стеллажей. Прямо на столе примостился Кеша
Мочила, он сидел на корточках и чесал подбородок. Рядом с ним стояли два
андроида - сплошные горы и бугры мышц. Они не считали нужным носить лишнюю
одежду, только оружие. Как Цай умудрился перепрограммировать их, один Бог
ведает. Неважно! Все это неважно!
- Фу! Он как всегда не готов, старый лентяй! - в камеру вошла Лива. Она
была в черном подскафандре с двумя плазмометами в руках. - Давай живей, там
снаружи группа захвата. Гуг! Они вот-вот ворвутся.
Лива была свежа и чиста, будто и не провела только что бурную, бессонную
ночь.
- Где заложники? - чуть не закричал Иван-Гуг.
- Здесь. И все ребята здесь. Самое время нас брать тепленькими..
- Ладно, не надо трястись, - успокоил Иван-Гуг, - я знаю, как работают
группы захвата. Пойду последним. На этом круге ада они нас не возьмут. Где
мой скаф?
Он потянулся к торбе. Досада, так и не успел испытать вещицы! Ладно, еще
не вечер.
Вся банда головорезов толпилась за перемычкой - Иван сразу увидал, что
даже на постах никого не оставили. Ну и сброд! С такими лихими ребятками
только на мирные планетки набеги совершать! Но вооружены до зубов. Всю зону
обчистили, всех вертухаев и их ружларки вымели!
- Уходить надо тихо, - предупредил Цай. - Если кто пискнет - пристрелю
сразу.
Карлик, судя по всему, ходил в авторитетах, никто не посмел ему
возразить. Только Лива снисходительно выгнула губки.
Скафы были средние, не такие громоздкие, как тот, в котором Иван
пробирался сюда, на зону. В таком долго под водой не выдержишь - от
перемычки к перемычке, от хода к ходу.
- Все запомнили? - спросил еле слышно карлик Цай.
Десять головорезов вышли из общей толпы, закивали, пряча хмурые улыбки за
толстыми стеклами щитков.
Заложников впихнули между Иваном-Гугом и Кешей Мочилой.
Иван притянул Кешу к себе:
- На группу захвата семь пробойных взрывзарядов. Во все лифты по два - до
самого верха. В боковые - по одному, в наклонные - по одному, запомнил? В
каждый ствол - и до упора!
- Ван Дау уже все сделал. Заряды шарахнут одновременно. Надо андроидов
тут оставить. Киборгов на прорыв, вокруг заложников, - Иннокентий Булыгин,
ветеран Аргадонской войны, матерый рецидивист и убийца, был спокоен. Иван с
таким пошел бы в поиск.
- Пусть идут! - Иван махнул рукой карлику Цаю. И снова обернулся к Кеше.
- Газы и сети-парализаторы будут пускать через шахты и воздуховоды.
Блокировку шлюзов долой!
- Их же расшибет в лепешку, тут восемь десятков миль над головой. И нас
вместе с ними!
- Сдавайтесь! Сдавайтесь немедленно!- гремело под сводами, по всем
коридорам, из каждой переборки. - Сдавайтесь!!!
Иван смотрел в спину уходящим. Они уйдут далеко. Их нащупать будет
невозможно, только потом, через час или два преследователи выйдут на них. А
пока... Надо быстрей, можно опоздать, можно загубить все дело. Взрыв-заряды
уже пошли во все стороны вместе с кабинами, гидровагонетками, шахтовыми
карами - уходить, так с музыкой!
Иван взглянул на датчик, вмонтированый в наруч скафа - пошли газы, они
начали! Они опоздали на три минуты, от силы на две! Тяжело гудел
выплавляемый резаком металл - гудел далеко, натужно. Это резали зонные
заслоны, шлюзовые ставни.
- В верхний ствол, живо!
Андроиды послушно скользнули вверх. Им газы нипочем, им и
сети-парализаторы - тьфу!
- Как блокировка?
- Порядок, - прошипел Кеша. Он держал в руке взрыватель.
- Уходим вверх, через ствол А7 - сразу в горизонтальную шахту, под нами
шесть заглушек - все чтоб намертво! наглухо!
- Лады, Гуг!
Подъемник взметнул их вверх, к титанобазальтовым сводам.
- Давай!
- Есть!
Они застыли на трехметровой металлокерамической заглушке- если механизмы
полетят, смерть. Но надо увидеть все своими глазами, надо!
Взрыв был раскатист и глух. Он потонул в убийственном свисте - тысячи
струй воды, твердых как корунд в мгновение пронзили пространство. Десятки
изуродованных, искореженных скафов бились о стены, разваливались,
расплющивались, паром застило все внизу. Это было ужасающее зрелище.
Тройные заслоны были уничтожены за минуту до готовности шлюзовых камер -
вещь невозможная, недопустимая. Ворвавшаяся в зону вода разметала группу
захвата, превратила ее в месиво. Боевики-каратели были готовы ко всему, но
они не готовились к сражению с неуправляемой гиргейской стихией. Пенный вал
вскинул вверх чью-то оторванную голову- голова скалила зубы, будто
улыбалась.
- Надо уматывать, Гуг - просипел Кеша.
Заглушка поехала в паз. Теперь все зависело от работы подъемника- если
они не успеют- смерть, вода будет взламывать заглушку за заглушкой, пока не
догонит их, пока не расплющит своей тупой, свинцовой тяжестью.
Вторая заглушка легла следом за ними. Третья. Они уходили. Уходили все
время вверх. Туда, где их не ждали.
Андроиды проверяли путь, они были готовы сжечь любое существо,
преграждающее им дорогу, Четвертая. Глухие взрывы сотрясли базальтовые
стены. Сверху вниз пробежала рваная изломанная трещина.
- Сработали, порядок!- улыбнулся немногословный Кеша.
Иван представил, какой сейчас кавардак в Центральной. Там с ума посходят
от их сюрпризов - зона на многие километры вверх, вниз, в стороны
превратилась в грохочущий и пылающий ад. Взрывзаряды, которыми пробивали
породу в дальних штольнях, не должны были применяться в рабочих и жилых
отсеках, стволах, каналах, ни одному безумцу не пришло бы в голову
запустить заряд в шахту сквозных лифтов. Ничего, пускай привыкают к веселой
жизни. Ивану не было жалко тех, кто сейчас погибал в огне и дыме. Он просто
не думал о них, он рвался наверх.
Горизонтальный ствол-шахта возник перед ними мрачным призраком. Андроиды
молчаливо сидели в гонд-каре, двигатели тихо жужжали. Кеша лихо запрыгнул
на борт, свесил ноги. Плазмомет висел у него на груди черным неуместным
бревном. Иван-Гуг пока не включал гидравлику скафа, берег аккумулятор,
пригодится. И потому он не запрыгнул, а залез в кар. Махнул рукой.
Шестая заглушка снарядом ударила в верхнюю переборку, разлетелась на
куски. Следом, одновременно ударила черная струя ядовитой гиргейской жижи.
Но гонд-кар был уже далеко - за четырьмя заслонами.
Гнет неволи- черная глыба на сердце, не спихнуть, не сбросить. Мотай
срок- глотай слезы. Горе горькое, похмелье в чужом пиру. Кто первый на
Земле испытал этот гнет на себе? Десятки тясячелетий назад удачливое племя
охотников-людоедов - да, это правда, наши первобытные предки двадцать тысяч
лет назад, сорок, сто восемьдесят... были людоедами, пожиравшими себе
подобных, об этом свидетельствуют археологические находки, целые кладбища
забитых и съеденных людей, обглоданных и вйсосанных человечьих косточек-
так вот, это племя загоняло пленников из племени другого в пещеру,
заваливало вход камнями, ставило стражей с дубинами, копьями или каменными
топорами... и томились обреченные во тьме и холоде. О чем думали они в свои
предсмертные подневольные дни? Что творилось под их низкими приплюснутыми
черепами? Черная глыба неволи. Страх ожидания. Стражи племени зорко
стерегли пленников - живое мясо, живой жир, живой костный мозг". За
тысячелетия становления человечества в животах людских нашло свой последний
приют гораздо большее число двуногих, чем их умерло естественной смертью
или было погублено стихиями, хищными зверями и собственным легкомыслием. Но
ели уже убитых, мертвых, а мертвые тоски и боли не имут. Томились же в
пещерах-темницах живые, страдающие безмерно. Томились и позже - при
фараонах и императорах, при деспотах и демократорах, при всех режимах и
всех властях. Нет, не было на земле "золотого века", не было. Томились
воры и убийцы, совратители и пророки, политические противники и
инакомыслящие, томились бесы-революционеры, одержимые паталогической
страстью все разрушать до основания, перестраивать, всех переучивать,
перевоспитывать и переобразовывать до полного истребления, томились
грабители и насильники, томились мужчины и женщины, дети и старики,
томились белые, черные, желтые, светло-коричневые и голубые, томились
виновные и безвинные. И у каждого на сердце лежала черная глыба, и каждый в
мыслях своих мстил предержащим его в неволе, терзал их и мучил, отмщая, и
каждый думал о побеге и боялся его больше, чем самого заточения. В каждом
жила надежда, ибо только надеждой жив человек - даже сидящий в неволе.
Надежды питают смертников, обреченных до последнего мига земного - не
выведут во двор, не накинут петлю, не поднимут ружья, не выбьют из-под ног
табурета, не спустят курок, не упадет гильотина на шею, порвется веревка...
вот-вот выдернут из петли, спасут!!! Нет, не выдернули, не вынули - не для
того и вешали-то, чтобы вынимать. Повесили - так виси! Повешенному не
больно и не тяжко. Прошитому пулями насквозь не горько и не муторно.
Безголовому телу не тоскливо... Обречен только сидящий в неволе. Казненный
- свободен. И лишь Господь Бог над ним, больше никого нету. Узнику же-любой
бог и хозяин.
Кто проникал в душу смертному, сидящему в одиночестве и ужасе?! Кто
пытался услышать стук его измученного страхом сердца?! Ждать и надеяться?
Биться головой о стену? Бежать на штыки? Тысячи смертников погибли на
земных шахтах, выковыривая из чрева планеты-матери урановые руды. Тысячи
сгнили в свинцовых рудниках и на оловянных приисках... Куда бежать
